Старый ворон не каркнет даром

«В языке краснолюдов и гномов такая скверная конфигурация дел именуется цугцванг: какое бы решение я сейчас ни избрал, оно неминуемо приведет к ухудшению моего нынешнего положения».

      Принужденный подчиняться произволу ведьмак внимательно осмотрел ведущую в пещеры расщелину: по отсутствию вблизи разлома гарпиевых перьев, следов подсохшего птичьего помета или истлевших под влиянием времени костей можно было сделать безошибочный вывод, что безмозглые чудовища сим проходом не пользовались. На этом приценившийся мастер снова ухватил цепенеющего пасынка за тощую ладошку и медленно выступил на разведку, бесшумной поступью направившись к злосчастной пещере: заставлять беззащитного сопливца пробираться мимо гарпий в сопровождении громыхающих доспехами стрелков ему помыслилось опасным... Незаметно подобравшись с мальчишкой к расщелине, Освальд вскарабкался по осыпавшимся сверху каменьям и, придерживая обомлевшего Мирко рядом с собою, внимательно оглядел открывшуюся взору пещерную полость: внутри скалы довольно неожиданно обнаружилась просторная карстовая бурдюга, разлом которой уводил прямиком в беспроглядные известняковые глубины... Несмотря на близость чудовищ и сочащуюся сквозь песчаник вездесущую сырость, в означенном вертепе вполне возможно было устроить импровизированный схрон — а посему убедившийся в относительной безопасности мастер, не теряя времени, просунулся обратно в расщелину, взмахом ладони повелев дожидающимся его возвращения гвардейцам выдвигаться вослед.       Стараясь действовать максимально бесшумно, приготовившиеся к самоубийственной вылазке законники подвязали поводья единственной оставшейся кобылы к гибкой осине и далее, держась друг за другом, нестройной чередой выпятились в направлении расщелины: первым с бликующим клинком наизготове двинулся капитан де Эньен, напряженно посматривающий в сторону пирующих над падалью чудовищ — следом же потянулись его заготовившие арбалеты гвардейцы, столь же необдуманно повторив командирский просчет. Кроша под окованными сабатонами рассыпающийся песчаник да то и дело перенаправляя самострелы в сторону вызывающих наибольшее подозрение пернатых паскуд... Наблюдающий за подобной дуростью ведьмак презрительно перекривил обличье: пробираясь мимо занятых междоусобными разборками чудовищ, тупоголовые солдафоны совершили, наверное, все возможные ошибки, какие только можно было совершить!.. Зачем-то выступили гуськом, сгрудившись в неповоротливую вереницу, раньше срока пообнажали оружие, судорожно размахивая бликующим в лунном свете металлом — словно бы нарочно привлекая нежелательное гарпиево внимание!.. Не говоря уже о том, что ни один вахлак в гвардейском саладе не додумался элементарно укрыться в тени, заместо этого потащившись по пустырю напролом!.. Не нужно было обладать даром прорицания, дабы догадаться, что в компании настолько необученных взаимодействию с чудовищами недоумков поход к гнездовью гарпий непременно должен был окончиться трагедией!.. Замкнутый Освальд и без того едва ли мог представить себе ситуацию, в которой оказался бы приневолен идти на охоту в чужом сопровождении: разве что волоча за собою не подозревающего об исполняемой роли живца, либо же на практике готовя к взрослой жизни молодого подмастерья... Но даже эдак до такого безрассудства не дошло бы!.. Ибо живца вероломный стервец предусмотрительно держал бы на коротком поводке; подмастерья же — с таким-то никудышным уровнем теоретических знаний — после первой же проявленной дурости вернул бы доучиваться назад в Каэр Морхен, разумеется, спервоначалу оставив без волосьев на порожней башке!.. Ныне же избавиться от взявших их с мальчишкой в заложники окаянцев давящийся злобой мастер не мог... И даже эликсира «Кошки», способного обострить чувствительность зрения в сумраке, загнанный в ловушку Освальд, как назло, не имел!.. В определенный момент, наблюдая за тем, как нерадивые законники пробираются мимо пирующих бестий, злонравный ведьмак даже помыслил о том, что было бы весьма неплохо, если бы встрепенувшиеся гарпии и в самом деле разорвали чертовых глупцов на части... однако к его немалому разочарованию, занятые трапезой чудовища оказались слишком сосредоточены на собственных гнусных разборках. Как бы то ни было — вопреки всем мыслимым и немыслимым допущенным оплошностям — чертовы гвардейцы добрались до разлома. Организованной гурьбой пробрались внутрь и были таковы — раздосадованный мастер только лишь в безмолвии посторонился.       Оказавшись в кромешной темноте бурдюги, дезориентированные законники сперва было бездумно поводили взорами по усеянным сталактитами сводам, но затем, окончательно уверившись в бессилии свойского зрения, вынужденно подожгли огнивом промасленный светоч: на шероховатых стенах пещеры тотчас же заплясали замысловатые мрачные тени. Осмотревшись и прислушавшись к доносящимся из глубины зловещим шорохам, взбудораженный отряд выстроился перед бульдожьей мордой командира — и непримиримо кривящий рожу ведьмак, оттолкнув от себя раздражающего мальчишку, решительно перегородил уводящий в пещерные глубины разлом. Разложив в полумраке пожитки и терпеливо дождавшись того, когда взгляды собравшихся окажутся обращены к нему, скалящийся щебенку выродок безапелляционно саданул:        — Снимайте латы и оружие. Все, что бликует. Пока не разоблачитесь, дальше не двинемся. — Услышавшие непреклонное повеление латники обменялись озадаченными взглядами, и их распаленный самодурством командир мгновенно оборвал ведьмачье наставление:       — А ну не забывайся! Тебя никто не наделял полномочиями отдавать моим гвардейцам приказы, — после чего неприглядно оскалившийся Освальд показательно вытянул в сторону постылого деспота кадыкастую шею, припомнив недоумку его же собственные недавние речи:       — Скудная же у тебя память, ащеул. Ты же надысь сие и постановил: когда обязал меня приложить все возможные усилия, дабы сей безрассудный поход к гнездовьям чудовищ не окончился для остатков твоего отряда погибелью. Посему и говорю: снимайте металл. Ежели не желаешь обратиться в раздираемую гарпиями падаль, выполняй предписания. — Растерянные гвардейцы выжидательно обратили глаза к капитану — стало быть, ожидая дозволения исполнить резонный наказ... однако единожды обманутый вероломным мастером скалозуб не спешил подчиняться его непрошенным советам. Выждал на этом снедаемый злостью ведьмак еще несколько непродолжительных мгновений и, окончательно убедившись в непоколебимости баннеретова недоверия, все ж таки смирился с необходимостью поведать сквернавцам о пернатых убивицах чуточку больше. — ...Гарпии подслеповаты. И вдобавок не слишком внимательны, — неохотно выдал он необходимое пояснение. — Однако врожденная страсть к стяжательству всевозможных блестяшек заставляет оных тварей воспрявать всякий раз, как их дурные зенки замечают отражаемые гладкими поверхностями отблески света, — и неприглядно искривив уста, продолжил: — Если мы избавимся от бликующей стали и завернемся в неприметные покровы, возможно, эта погань нас проигнорирует, — необходимость разжевывать столь прописные истины ведьмачьей науки выводила бирюковатого мастера из себя, однако же другой возможности избежать столкновения с чудовищами он при всем своем опыте не видел... Гвардейцы, между тем, остались в былой неуверенности: возможно, чувство самосохранения и подсказывало им, что следовало прислушаться к предостережению профессионала — но армейская выправка не позволяла идти наперекор приказам узколобого командира. Взглянул на том ведьмак на сдвинувшего брови зубоскала и, не сдерживая рвущийся наружу гнев, прорычал: — ...Чего ты лобовину морщишь, стервятина?! Али думаешь, что я тебя подобным образом со свету вознамерился изжить?.. — и насилу справляясь с разгорающейся яростью, отчеканил: — На чудовищ не ходят в пластинчатых доспехах: наичаще всего физическая сила бестии является настолько сокрушительной, что сковывающие движения латы перестают справляться с возложенной на них задачей, превращаясь в обременяющие оковы... Не защитят они тебя от гарпий, как дотоле не защитили и твой бесцельно издохший отряд — лишь внимание зазря привлекут, обрекши на бесславную кончину, — после чего многозначительно подытожил: — Если ты желаешь выбраться из этой бурдюги живым, нам надлежит всеми силами избегать столкновения с гарпиями, сосредоточившись на скрытном перемещении. А посему — коли уж так сталось, что ты силком меня волочишь в гнездовье чудовищ — изволь прислушиваться к моим указаниям!.. Ибо в отличие от тебя, сумасбродного охальника, я всю свою жизнь положил на освоение профессии истребителя монстров и понимаю в этом деле несравнимо больше твоего!.. Снимайте сталь — иначе я не сдвинусь с места!..       Помолчавший де Эньен омраченно оглядел упершегося выродка, какой, несмотря на уничижительное положение заложника, все же исхитрился поставить условие — и сдавшись перед голосом рассудка, неохотно приказал:       — Выполнять. — Обескураженные непривычным распоряжением гвардейцы — вместе с отдавшим приказ капитаном — принялись снимать защитные пластины, и стервозный убийца чудовищ, не имеющий иной возможности излить накопленную злобу, злоехидно подтвердил:       — Все снимайте, окаянцы. До единой блестящей заклепки. Каждого сейчас проинспектирую — как шлюх в борделе, щупать буду! — на что взбешенный дерзостью баннерет мгновенно среагировал:       — Не зарывайся, подонок!.. Я согласен прислушиваться к твоим рекомендациям исключительно в части того, что касается взаимодействия с чудовищами!.. Ты все еще пребываешь под подозрением — так что следи за тем, что изрыгаешь своим ублюдочным ртом!.. Одно мое слово — и ты отправишься на дознание в колодках, как то и предполагалось сначала!..       Впрочем, поскольку достаточного времени на перебранку не имелось ни у снаряжающихся для вылазки гвардейцев, ни у самого косноязычного мастера, продолжать собачиться распаленный ведьмак не стал. В воцарившемся молчании напряженные законники принялись неуклюже совлекать потерявшие надобность доспехи: без помощи оружейника проделывать означенные манипуляции оказалось весьма непросто, однако благодаря гвардейской выучке дело постепенно пошло на лад... Через некоторое время освещаемая тусклым светочем бурдюга заполнилась сброшенными с потных телес гвардейскими саладами, нашейниками, кольчужными наручами да клепаными бригандинами — превратившись в импровизированную душную бронницкую... Рядом с совлеченными защитными пластинами оказалась выложена и хитроумная стрелковая амуниция: реечные арбалетные кранекины, колчаны с железными болтами да многочисленные ремни с бликующими пряжками... Снявшие снаряжение гвардейцы остались в стеганых жаках с подвязанными к поясу войлочными чулками, по наставлению мрачного мастера избавившись от всяческой внешней защиты... Проследив за напряженными подчиненными, разоблачаться принялся и сам баннерет де Эньен: подозвав одного из гвардейцев, принялся с его помощью стаскивать с широкой грудины капитанскую кирасу, надсаженно кряхтя при всякой необходимости просовывать конечности сквозь тугие прорези скрепленных ремнями доспехов...       Хоронившийся у разлома ведьмак некоторое время молчаливо наблюдал за разворачивающимся солдатским приготовлением — а засим, медленно сдвинувшись с места, подступил вплотную к замершему себемирову отпрыску, какой давно уже опасливо посматривал на тонущие в темени пещерные укромы. Превращенного в заложника сопливца пуще остальных необходимо было подготовить к намечающейся самоубийственной вылазке, а потому радеющий о его благополучии Освальд взял сию заботу на себя. При приближении наставника трепещущий от предстоящего мальчишка поднял встревоженные глазки — осмотрел его подступивший убийца чудовищ, внимательно пройдясь очами по нахлобученным на безропотного недоумка одежкам: в целом, вид воспитанника вполне устраивал его придирчивый нрав — однако просто приодеть сопливца было недостаточно. Неопытного вахлака необходимо было просветить хотя бы о самых элементарных приемах, какие в случае беды могли спасти его несчастную душонку.       — Слушай внимательно, что я говорю, — грубоватыми движениями отряхнув на мальчишке порвавшуюся от многочисленных падений одежку, без тени сострадания промолвил ведьмак — и приметив, что неспособный собраться негодник вместо этого блуждает взглядом по совлеченным гвардейским доспехам, сурово вздернул его подбородочек, заставив вздрогнувшего негораздка посмотреть прямиком на себя. — Я сказал, внимательно, паршивая ты полоротина! Надобно взашей тебя стегать, чтобы ты зенками не плавал?! То, что я дальше скажу, может сберечь тебе твою праздную жизнь! — и добившись от обомлевшего воспитанника какого-никакого внимания, наконец разжал стальную хватку, припустившись готовить его к предстоящему: — ...В пещерах может так статься, что нам придется разделиться. Я этого не желаю, но ты должен быть готовым ко всякому, — от подобного безжалостного откровения нерадивый мальчишка как будто бы запоздало очнулся, однако бесчувственный Освальд даже не помыслил смягчить наносимый удар: — Во-первых, запомни. Ежели поселившиеся в данной бурдюге чудовища на нас нападут, не пытайся бежать: твои никчемные рефлексы и скорость передвижения не сравнятся с теми, какими наделены бесноватые гарпии — завидев твою убегающую фигуру, повинующиеся инстинктам мерзавки окончательно остервенеют и попросту затравят тебя, аки борзые... Вместо этого безотлагательно падай ничком: накрой башку руками и постарайся замереть — существует вероятность, что опьяненные побоищем твари попросту проскочат мимо тебя. Отлежишься эдаким образом и будешь дальше думать о спасении. — Оторопевший пуще прежнего Мирко испуганно вжался хребтиной в песчаник, и взывающий к его сознательности мастер назидательно повторил: — Запомни! Ты должен будешь продержаться на территории пернатых паскудин достаточно времени, покамест я тебя не разыщу! Повторяю, не рассчитывай на то, что ты переживешь столкновение с гарпией — такому хилому негоднику, как ты, не хватит силенок отбиться даже от едва проклюнувшего скорлупу птенца, не говоря уже о взрослой стервятине — а посему, дабы выжить, тебе придется беспрестанно прятаться... — и на этом пустился рассказывать: — Твое спасение в том, что гарпии обделены вострым зрением и чаще реагируют на блеск, чем на движение тени: ежели будешь держаться во мраке и ступать тихомолком, есть мизерный шанс, что тебя не заметят... — после чего, скрепя сердце, промолвил: — Я дам тебе несколько предметов. Они помогут тебе уберечься, если по воле судьбы мы разделимся, — и опустившись на корти, зачерпнул сухощавыми перстами горстку песчаника, устилавшего влажное пещерное дно. Засим поднялся и пересыпал голы́шки в нетвердую мальчишечью ручку, сопроводив сие деяние комментарием: — Это — твои очи в потемках, сопливец. При помощи оных каменьев ты сможешь определить, есть ли впереди способная атаковать вражина: спрятавшись за поворотом, будешь сперва бросать их в пещерную залу... Гарпии безмозглы и спланировать атаку из засады не в состоянии: ежели на стук от брошенной голышки не слетится никакая окаянная сволочь, можешь осторожно выдвигаться вперед — тишина возвестит об отсутствии прямой опасности.       — Освальджик, я не потеряюсь... Я буду держаться рядом, обещаю!.. — испуганно промолвил отказывающийся проявлять благоразумие мальчишка. — Не хочу оставаться наедине с этими чудищами... — да только не ведающий сострадания ведьмак сварливо оборвал его расхолаживающие рассудок стенания:       — Плевал я на то, что ты хочешь!.. Прикуси себе язык и слушай! — гневливо прокричал он на сжавшегося от испуга паршивца. — Иначе я вобью тебе в башку благоразумие иначим способом! — и понимая ограниченность времени, наклонился к выложенной возле разлома котомки, извлекши из нее дорожный кремень и кресало. — Этот несладкий урок может спасти твою жизнь, посему ты должен слушать меня с прилежанием, — воротившись к былым наставлениям, проговорил он суровую истину, после которой протянул в дрожащую мальчишечью ладошку означенный мусат. — Засим я дам тебе огниво. Добывать огонь ты умеешь, трут же под лучину разыщешь на месте... Однако же не злоупотребляй: источающая свет лучина привлечет к тебе ненужное внимание столь же явственно, как и бликующий металл — передвигаться лучше в потемках и только ползком. — Растревоженный страшными наставничьими речами негодник пугливо сжал в своей вспотевшей от страха ручонке полученный брусок кресала, и покрививший челюсть Освальд с зубовным скрежетом изрек последнее: — Не страшись, салажонок. Что бы ни случилось, я найду возможность тебя разыскать... И в заключение.       Поглядел он на том внимательно в блестящие мальчонкины зерцала и, окончательно приняв решение, с красноречивым молчанием совлек со свойской шеи сверкнувшую серебром цепочку с цеховым медальоном. Помедлил еще несколько мгновений — и затем навесил оную подвеску на цыплячью выю ошалевшего воспитанника, отчего задохнувшийся от восторга бестолковый сопливец в одночасье забыл о былой неуверенности...       Обыденно Освальд весьма принципиально относился к вопросу ношения цехового медальона, справедливо полагая, что несмотря на повсеместное недоверчивое отношение к ведьмакам, право называться этим словом еще необходимо было заслужить. Вид отличительного ведьмачьего знака на шее какого-нибудь досужего кондотьера вызывал у него ненависть и затаенную внутреннюю злобу: в большинстве случаев щеголяющий украденной ведьмачьей подвеской простак не обладал и половиной навыков даже наиболее посредственного убийцы чудовищ — и уж тем более не догадывался, какими возможностями сия зачарованная безделица обладала на истовом деле. Для бряцающих ведьмачьими медальонами наемников оный сверкающий знак был всего лишь удобным способом завысить стоимость своего гонорара — о том, что на груди настроившего его на собственную психику ведьмака он еще и превращался в полноценный магический инструмент, бахвалящимся шельмецам было неведомо... Свою персональную подвеску промышляющий ведьмачеством более двух десятилетий Освальджик носил на шее с того самого дня, как собственноручно зарядил ее энергией на выпускном Испытании Медальона. К тому времени он уже несколько лет ходил в подмастерьях у собственного наставника и обладал практически всеми навыками профессионального истребителя чудовищ, кроме, непосредственно, опыта — и все одно, только лишь завершив тяжелейшее обучение и сделавшись полноценным мастером цеха, он наконец-то по праву разжился означенным знаком! Все последующие годы помнящий о пережитом ведьмак старательно берег цеховую эмблему, умудрившись воротить ее в законное владение даже при побеге из злосчастного острога!.. Себемирову же отпрыску сейчас предстояло надеть ее на шею «просто так»: за бестолковые голубые глазенки, в которых строгий ведьмак наичаще всего не читал ничего, окромя присной дурости!.. Без предварительного прохождения мутаций, какие велеречиво именовали Испытаниями, без изнурительных тренировок, непременно сопровождавшихся переломами, ушибами и вывихами, без необходимости штудировать сложнейшие для понимания трактаты и бестиарии — именно что «просто так», как и всякому другому, кто, не являясь ведьмаком, набирался наглости носить сей отличительный знак!.. И все же медальон был в первую очередь инструментом. Обычным предметом, назначением которого являлось приношение пользы. И если ношение сей штуковины могло сберечь мальчишке его беззащитную душеньку, радеющему мастеру надлежало отдать сопляку сию вещь без оглядки        — Это мне? Правда? — не веря своему счастью, пролепетал зажавший ведьмачью подвеску Мирошек, и насилу задавивший разгоревшееся в склочном нутре раздражение Освальд злоехидно отрезал:       — Не обольщайся, паскудник! Токмо до той поры, покамест не выберемся из этого рассадника чудовищ: едва только выйдем — живо воротишь мне мою вещь!.. — и неприязненно искривившись, все же проделал над собою усилие, вновь заставив себя вернуться к столь необходимым маленькому негоднику наставлениям: — Медальон дрожит при приближении источника магических эманаций — а большинство чудовищ, будучи реликтами грандиозного магического события, именуемого Сопряжением Сфер, как раз такие источают... Своей дрожью сия подвеска упредит тебя о близком присутствии гарпий. Разумеется, она настроена в первую очередь на мою психику и в полной мере раскрывает возможности именно в моем владении — однако оповещать об опасности по идее должна и тебя, — и бесцеремонно вырвав из мальчишечьей ладошки восторженно рассматриваемую безделицу, сунул ее бестолковому ротозею под рубаху. — Носить будешь единственно на теле, спрятав под покровы одежки, — огласил он суровый наказ, — грани медальона бликуют и при свободном ношении навлекут на тебя только погибель. Посему — распоряжайся с умом, безобразник!.. — и не сумев совладать со своим стервозным характером, все же напоследок расплевался: — И только попробуй похерить!.. Так тебя взгрею, сучонка паршивого, что до скончания жизни запомнишь! — и наконец оставив смятенного сопляка переминаться на месте, обратил воззрение обратно на закончивших приготовление гвардейцев.       Подчинившиеся капитанскому приказу законники остались в одних лишь войлочных поддоспешниках, принявшись обвязывать тряпицами способные сверкнуть навершия мечей — теперь вся неспокойная ганза погонщиков сделалась похожей на сборище валандающихся по дорогам преступников, не носящих при себе ни герба, ни прочих опознавательных знаков... Надсаженным остался и сам лохмотник Освальд, надевший на руки защитные краги и для верности запахнувшийся в покрывающее тело дорожное рубище: все бессмысленное мероприятие по-прежнему казалось ему форменным самоубийством, но как и дотоле, он не имел возможности вернуть поруганную сумасбродами свободу... Ожидающие выдвижения гвардейцы, пристально смотрящие в беспросветные пещерные глубины, прилежно выстроились перед неизведанной расщелиной, и закрепивший на ремне фонарь со свечой баннерет глубокомысленно прошелся перед их обуреваемым тревогами строем.       — Отряд. Слушай мои указания, — мрачно обратился он к дергающим желваками подчиненным. — Сегодня многие из наших сослуживцев лишились жизней во благо отечества. Не исключено, что до наступления зарева лирийская кровь прольется еще не единожды... Но мы не можем потерпеть неудачу: за нашими спинами простирается наша отчизна — безопасность ее границ, незыблемость законной власти нашего милостивого властителя короля Эгона сейчас в полной мере зависят от достижения нами поставленной цели. Мы должны схватить преступника любой ценой, лишив его возможности передать похищенные чертежи ангренским сообщникам! Потому вы должны быть бесстрашны и до последнего вздоха верны гвардейскому долгу — долгу перед королем и родиной, что вас взрастила! Что до наших отдавших жизни сослуживцев — никто из павших не будет забыт или оставлен на глумление чудовищам. Как ваш командир приношу вам клятву: после поимки шпиона все останки погибших гвардейцев будут собраны и захоронены в родной земле — с воинскими почестями, как и полагается пожертвовавшим жизнью ради высшего блага героям.       — За Лирию и короля! — отдали воинский салют воодушевленные законники... да только вынужденно осеклись, как сии исполненные проникновенного патриотизма речи внезапно оказались прерваны негодующим зубоскальством:       — Меня схоронить не забудьте! — подал скрипучий голос ведьмак и, в раздражении расправив плечи, добавил: — Не то я после смерти ваших деточек замучаю! В отместочку за то, что вашей милостью напрасно издох! — и как искривившийся от привычного бульдожьего свирепства капитан развернулся, с неукротимой неприязнью зашипел: — Пока ты разглагольствуешь, твой Сфорца от нас отдаляется! Заканчивай трепаться и пошли — нам еще пробираться за этой паскудой через гнездовье чудовищ! А потом еще и возвращаться — со столь же самоотверженным и патриотичным фанатиком, который скорее согласится умереть от клювов гарпий, нежели чем сдаться в руки вашим палачам!.. — давящийся желчью выродок прекрасно осознавал, что ныне попавшие в затруднительное положение гвардейцы неприкрыто нуждались в его профессиональном сопровождении, а потому и стервозничать пустился безо всякой оглядки, вымещая накопившееся злобство в ядовитых речах. Впрочем, и его озлобленное шипение смолкло, когда нахмуривший чело баннерет угрожающе направил перст ему в кривое обличье.       — А что до тебя, чародейское отродье — то ты пойдешь в расселину первым, поведя моих гвардейцев за собой, — свирепо гаркнул уставившийся в ведьмачьи зерцала сквернавец. — Твоя кончина предупредит нас об опасности. А если только попробуешь что-нибудь выкинуть — получишь меч под ребра. К наемникам и лживым вырожденцам не может быть доверия, — и бесцеремонно вскинув шуйцу, махнул ей в сторону черного лаза.       И вновь попавшему в невольники Освальду пришлось стерпеть солдафонское поругание: пощелкал он заплетающимся от хвори языком, напоследок испепелив проклятого мерзавца ответным ненавидящим взглядом, проинспектировал разоблачившихся латников, и бессловесно потащив за собою мальчишку, наконец устремился в расщелину. Сзади, зашумев тяжелыми стегаными поддоспешниками, двинулись и сами законники. «Чудовищ не трогать! Мы здесь только ради поимки преступника!» — распорядился в коем-то веке взявшийся за узколобую башку капитан, и мрачная ганза осторожно устремилась в неизвестность... Трещиноватая расщелина уводила прямиком во враждебную бездну: долгое время пробирающимся через непроглядную темень погонщикам приходилось беспрестанно пригибаться или муторно протискиваться в узкие разломы, пряча непокрытые головы от свисающих с пещерных сводов сталактитов... Тусклого освещения, испускаемого свечой баннеретова фонаря, едва доставало даже способному видеть в потемках мутанту, остальным же несчастливцам, лишенным нечеловечески острого ведьмачьего зрения — так и вовсе приходилось продвигаться буквально на ощупь. Изредка через единичные расколы в изъеденном ветром песчанике внутрь скалистого лабиринта пробивалось бледное сияние взошедшей луны — однако и то лишь насилу прорезало царящий в пещере неистовый мрак. Ведущий законников мастер довольно быстро разыскал в сырой расселине оставленные бывшим нанимателем нарыски, считав с заволглых стен потерянный след: обжегший руки Сфорца непременно здесь был — и внимательно вслушивающийся в доносящееся из потемок скворчание Освальд поневоле надеялся, что все вахлацкое мероприятие окончится счастливым нахождением его растерзанного тела... И все же нагнать убежавшего смерда он покамест не мог. В проходе, между тем, начинали все чаще попадаться следы заброшенных гарпиевых гнездовий: склеившийся в подсохшем помете чудовищный пух да скорлупа разбитых птенцами яиц... Разыскавшие расщелину стервятины некогда начинали ее заселение именно с оных укром — но даже несмотря на нынешнее их отсутствие, предвещающий беду паскудный смрад начинал ощущаться в бурдюге все явственнее... И с каждым проделанным шагом — по мере углубления в бездонную барлогу — даже пребывающему в знакомой стихии Освальджику приходилось все сильнее напрягать обостренные чувства...       В скором времени на пути напряженно ступающей ганзы появились и первые обглоданные гарпиями кости: пока что достаточно старые и почти что превратившиеся в квелую труху... Через несколько спусков в залепленные перьями лазы в пещерной полости обнаружилась трупнина посвежее — а за поворотом, красочно зияя окровавленными глазницами, внезапно разыскалась отделенная от тела башка, рядом с которой валялся гвардейский салад... Столкнувшись с безобразным видом выклеванных гарпиями глаз, сжимающий клочок ведьмачьего плаща себемиров сынок с протяжным стоном оступился — и бредущие следом гвардейцы в тот же миг остановились, напряженно сгрудившись над изуродованной черепушкой... «Твою ж мать... Это Камил?» — сдавленным шепотом процедил один из гвардейцев — стало быть, безошибочно опознав в обличье страдальца безвременно издохшего однополчанина — и из глубин чудовищной расселины словно бы нарочно донеслось зловещее карканье... «Отставить разговоры! Займемся им потом!» — столь же приглушенно оборвал его невольно взявшийся за ножны капитан, и замолчавшие законники с гнетущим трепетом позажимали мечевые эфесы... В спертом воздухе явственно ощутился простой человеческий страх — бесхитростная врожденная эмоция, которую на подсознательном уровне испытывали и беззащитный дитенок, и вооруженный солдат... Обождавший несколько мгновений ведьмак удостоверился в отсутствии привлеченных шумом чудовищ и осторожно продолжил движение — подготовившись в необходимый момент вскинуть персты в оглушающем знаке. Проходы, по которым приходилось пробираться разрозненной ганзе, становились все загаженнее и шире — а посему проницательный мастер уже ни на мгновение не сомневался, что вскорости они дойдут до гнездовья... Подтверждение тому обнаружилось с пугающей скоростью.       Пробравшись в очередную расселину, уже давно различавший всевозможные недобрые звуки ведьмак услышал зловещее курлыканье совсем невдалеке. Остановился он, жестом скомандовав замереть и навострившим слух законникам, и плетущийся следом себемиров сыночек испуганным шепотом молвил: «Медальон дрожит...» Лишенный возможности пользоваться пожертвовавнным сопляку инструментом — Освальд оттолкнул цепенеющего воспитанника к застывшим гвардейцам и сам без единого шороха двинулся вперед, внимательно прислушиваясь к доносящимся из темени звукам... Смрад стоялого пичужьего помета сделался поистине сшибающим с ног — и твердая ведьмачья десница неслышимо накрыла мечевую рукоять. Пройдя вдоль шероховатого песчаника с десяток выверенных шагов, сосредоточившийся до предела ведьмак вконец-таки сумел установить источник ужасающих звуков: в заваленном всевозможным омерзительным сором проходе его глазам открылось проступившее во мраке гнездо, поверх которого, укрывшись сложенными крыльями, восседала задремавшая пернатая сволочь... Почивающая гарпия хоронилась на яйцах, издавая сквозь истому курлычащие утробные звуки — подобравшегося со спины убийцу чудовищ она, по счастью, покамест не слышала... Замерший Освальд внимательно осмотрел расположенные подле отдыхающей паскуды нечистоты: проклятая стервятина сидела в гнездовище совершенно одна — являясь совсем еще молоденькой особью, означенная гарпия была с великой вероятностью вытеснена более могучими товарками на окраину общего логова, оказавшись вынужденной высиживать яйца вдали от большей части обустроенных гнездовий... Удостоверившись, что чудище сидело в одиночестве, сконцентрированный мастер медленно извлек из ножен посеребренный клинок, зафиксировав взор на фигуре приговоренной к уничтожению твари... Промедление представало бессмысленным — необходимо было избавиться от перегородившей путь стервятины как можно скорее.       Забросив лезвие за свойское плечо и эдак подготовившись вложиться в нисходящий удар, сосредоточенный Освальд бесшумно выдвинулся навстречу истомной паскуде — вознамерившись раскроить проклятой сволочи череп с наскока... Необходимо было уничтожить тварь с единого удара и, желательно, быстро — дабы поднятым болезненным визгом раненое чудище не оповестило о вторжении всю окаянную стаю: полагаться на привычный укол с одновременным пробиванием аорты и легкого было нельзя — даже поперхнувшись хлынувшей в горло кровью, проклятая паскуда могла заголосить... Потребно было целиться исключительно в голову, дабы моментально заглушить издаваемые трепыхающимся телом предсмертные стоны... Выскочил на том лютующий ведьмак на траекторию намеченной атаки, раскидисто замахнулся, заканчивая прицеливаться за считанные мгновения до нанесения убийственного удара — и перейдя на скользящую рысь, со всем нечеловеческим остервенением обрушил просвистевшее лезвие прямиком на лысый затылок чудовища, усилив мощнейший удар свойским весом!.. Тяжеленный клинок вошел в проломленный череп с омерзительным крошащимся хрустом, лихо разрубая хлюпающий мозг — и увязнув в позвонках и восковице клюва, вконец-таки застопорился, раскроив башку зарубленной стервятины надвое!.. Рванул на том свирепый Освальд вгрызшееся в гарпиеву голову орудие взадьпят — да так и вырвал с брызгами крови из раны, заставляя утопающее в собственных телесных соках чудище повалиться ничком в гнездовище... Зарезанная гарпия еще несколько раз бессознательно трепыхнулась, с булькающими звуками задергавшись в лужине багрянца — и оскалившийся мастер окончательно добил мерзавку прицельным уколом в оголенную шею, перерубив волокна нервов в позвоночном столбе... Пернатая паскуда даже не успела сообразить, что случилось.       Выдернув сочащийся кровью клинок из бездыханного тела, отступивший Освальд вслушался в доносящиеся из потемок шорохи: ничего из того, что могло бы указывать на скорое появление других свирепых гарпий, он покамест не слышал. В близлежащих пещерных полостях царила тишина — и на этом закончивший страшное действо ведьмак наконец протер запачканное лезвие, бесшумно воротившись к оставленной ганзе... Пообнажавшие мечи законники встретили его появление с нескрываемым волнением — но завидев пускай и отталкивающее свойским уродством, но все же знакомое обличье желтоглазого проводника, с облегчением попрятали гвардейскую сталь. Жуткий Освальд скомандовал выдвигаться вперед — и эдак холодеющие от недобрых предчувствий гвардейцы помаленьку добрались до зарубленной гарпии, с безмолвным трепетом обступив ее кровавую тушу... Привычный к подобной картине ведьмак вознамерился двинуться дальше — однако напряженные мечники заместо этого застыли над изрубленной бестией, блуждая взбудораженными взглядами по ее устрашающим птичьим когтям... Не меньший интерес вызывали и изгвазданные гарпиевы яйца... Должно быть, привыкшим к гарнизонной службе латникам впервые довелось увидеть чудище настолько близко; брезгливый же мальчишка — так и вовсе от омерзения зажал себе уста дрожащей ручонкой. Убитая мастером гарпия представляла собой заурядное зрелище: тело залитой кровью паскуды вполне возможно было перепутать с младехоньким девичьим — если бы не пробивающиеся сквозь сероватую шкуру жесткоостные перья... зато увенчанная мощным клювом башка уже вовсю выдавала в окаянной мерзавке чудовище, придавая ее мерзостному лику нечеловеческий вид. Стиснувший челюсти капитан де Эньен небрежно тронул качнувшуюся голову паскуды мыском сапога — и убедившись, что стервятина с раскроенной башкой действительно издохла, перевернул ее на спину. Из рубленой раны на завшивленном гарпиевом затылке тотчас же хлынули потоки невытекшей крови, окропившие собою баннеретову обувь — и на этом один из нервно рассматривающих издохшее чудовище гвардейцев в сердцах произнес:       — Вот же сука. Крупная, — на что искривившийся от презрения мастер не преминул с уничижением отметить:       — Это не крупная. Так... отроковица, — тогда в обсуждение убитого чудовища внезапно вмешался уже и сам капитан де Эньен, стремящийся определить максимальные риски для подчиненных гвардейцев:       — Какого размера тогда бывают самцы? — сдвинув брови, сурово обратился он к убившему чудовище мастеру, и раздражающийся от необходимости просвещать окаянцев ведьмак в неудовольствии расплевался:       — Не бывают! — впрочем, когда уголки баннеретовых уст угрожающе поползли вниз, все же через усилие пояснил: — Самцы у гарпий не родятся. Эти стервятины — все девки. — Оглядел озадаченный солдафон убитую пернатую сволочь, пройдясь недоумевающим воззрением по ее обнажившимся изгаженным яйцам, какие означенная гарпия дотоле и высиживала до появления беспощадного Освальда — и стало быть, испытав недоверие к услышанному, сурово вопросил:       — А появляются они тогда откуда? Ты паясничать надумал, выродок?! — на что ожидавший подобный вопрос склочный мастер многозначительно изрек:       — Девственное размножение. Слыхал о таком? — и покорежив кривые уста от сладкой возможности унизить ненавидимого оппонента, не без удовольствия сам же ответил: — Не слыхал. Тебя же вместо этого маршированию учили, — и в действительности не желая тратить на заурядную стервятину бесценное время, брюзгливо пояснил: — Они из я́ловых яиц появляются. Посему этих паскудин и сложно изжить: каждая стервятина способна размножаться в одиночку — достаточно оставить недообитой хотя бы одну, и вскорости колония размножится до прежних размеров. Численность же стаи ограничена исключительно доступностью корма, — и махнув испачканной в крови десницей, поманил за собою оторопевших законников. — Пойдем. Она не стоит внимания. Сейчас еще насмотришься на эту вшивую погань. — Повременивший капитан еще некоторое время проторчал возле гнезда убитой бестии, но засим — согласившись с тем, что издохшая гадина всамделишно не заслуживала толики внимания — все же скомандовал своим подчиненным выдвигаться за ушедшим ведьмаком... В конце концов, он прежде сам благоразумно постановил, что основным интересом его отряда погонщиков являлся именно ривский шпион — крылатых же паскудин в пещерах водилось немерено.       Оставив первую встреченную гарпию гнить в кромешной темноте, погрузившаяся в натянутое молчание ганза двинулась по расселине дальше, очутившись в на удивление запутанном и протяженном лабиринте... По мере углубления в пещерные полости ведущему за собою остальных ведьмаку приходилось беспрестанно навострять чутье — внимательно водя зерцалами по мраку и предусмотрительно замирая при всяком подозрительном шорохе: гнездовья молодых и слабых тварей обозначали общую границу гарпиевой территории, отчего наткнуться на кровожадных стервятин теперь становилось возможным везде... Зоркие ведьмачьи зеницы выцепляли в полумраке силуэты рыщущих паскудин не единожды, и порой десница сосредоточенного мастера даже ложилась на клинковый эфес — однако, к счастью, прямого столкновения пока что удавалось избежать, ибо прозорливый Освальд всякий раз ухитрялся уводить дружину незамеченной... Как долго продлится такое везение, предугадать было сложно. В общем смраде логова чудовищ след сбежавшего Сфорцы окончательно потерялся среди всеобщего зловония — и теперь принужденный ведьмак шел вперед единственно по наитию, выбирая для продвижения предстающие наиболее безопасными лазы... Несколько раз застигнутым врасплох погонщикам приходилось надолго прижиматься к камням или, напротив, спешно протискиваться в непролазные расщелины, удаляясь от оглушительного гарпиева карканья — и в подобной угнетающей обстановке, дополнительно удручаясь от близкого присутствия чудовищ, рассудки неподготовленных к подобным вылазкам гвардейцев начинали постепенно поддаваться унынию... Когда очередная одинаковая расщелина снова окончилась черной бурдюгой, нервничающий де Эньен почти что прорычал: «Сколько еще ты будешь таскать мой отряд по этим чертовым пещерам?!» — ему необходим был результат. К тому же, невозможность ориентироваться в темном лабиринте окончательно выводила недоверчивого скалозуба из себя... «Представь себе, я иду по наитию, — вполголоса отвечал давящийся злобой ведьмак. — И лучше помолчи, коли не желаешь привлечь сюда гарпий!»       Совершенно сникше волочился за обострившим внимание мастером и застращанный себемиров сынок: беспомощному сопляку действительно было неописуемо страшно — Освальду становилось то ясно по отчаянному биению тарахтящего мальчишкиного сердца... Впрочем, сжавшийся дитенок больше не искал у него утешения: изучающий малопонятные людские чувства ведьмак давно уже приметил, что салажонок неизменно начинал его помалу сторониться, когда становился свидетелем совершаемого мастером кровопролития — будь то убийство одухотворенного человека, либо неразумной чудовищной твари... Будто снова отвергал доверие, припоминая, что та суровая наставничья долонь, что его кормит, в действительности обучена отнимать жизни... На оное кровопролитие бестолковый крестьянский сынок насмотрелся уже с порядочным достатком — и все одно продолжал каждый раз тушеваться, вызывая у запальчивого мастер непроходящее раздражение. Если безобразник страшился за собственную хилую душеньку, то у него не имелось причин для боязни: с некоторых пор он приобрел для черствого убийцы чудовищ особую значимость, отчего гневливый Освальд скорее порешил бы себя, нежели чем согласился бы причинить ему всамделишный вред!..       О, глупый мальчишка совершенно не ведал о том, какие неукротимые всплески испепеляющего гнева порой порождали в ведьмачьем разуме пройденные в малолетстве мутации... Мало кто в действительности знал, что искавшие способ лишить своих подопечных человеческих эмоций чародеи потерпели в этом деле сокрушительный провал — напротив, обрекши многих ведьмаков на безудержные приступы граничащей с безумием ярости... Страшащийся крови на наставничьих ладонях сопливец не догадывался, какое кошмарное лихо подчас были способны совершить потерявшие разум мутанты: такие безумцы порой догола вырезали деревни, поистине одуревая от нечеловеческой злобы... Но Освальд все же был не таким. Он никогда не уходил в яризну без остатка. Да, будучи личностью мстительной, злопамятной и даже ожесточенной, в быту он нередко разъярялся до невозможного предела — да и в схватке, опьяненный убийственной для простого человека концентрацией гормонов в кровотоке, подчас рубил чудовище на части без нужды... Но причинить вред воспитаннику? На это склочный мастер не пошел бы никогда! Тем более что тот единственный раз, когда он действительно вспылил и отметелил мальчишку сильнее, чем требовалось, потом едва не закончился смертью Мирошка — раскрыв убийце чудищ глаза на его зародившуюся привязанность к пасынку... Да что там — ради спасения воспитанника он пошел бы на все! Жаль только, сейчас оградить салажонка от самодурства гвардейцев мрачный Освальд не мог...       Узкая расселина, между делом, постепенно превратилась в громадные пустоты, освещаемые льющимся из трещин сиянием звезд — и при заступлении в очередную подобную залу востроглазый ведьмак внезапно рассмотрел мерцание играющего бликами стекла... Невозможно было даже представить, что безудержные и совершенно оголтелые в своем свирепстве гарпии оставили сворованные у добычи блестяшки безо всякого присмотра, а посему заподозривший неладное Освальд тотчас же выдвинулся к подозрительной находке, велев напряженным гвардейцам засесть у расщелины... Пещерная полость представала огромной — временами на пути крадущегося мастера попадались бездонные провалы раскрошенной породы, грозящие заделаться опасностью при необдуманном бегстве — однако приноровившийся к полумраку ведьмак сноровисто обогнул их все, достигнув бликовавшей в лунном свете диковинки... Из толщи трещиноватого песчаника, переливаясь в тусклом свете, росли огромные друзы кристаллов! Сверкающие яркие розетки покрывали все шероховатую поверхность пещеры, разрастаясь до невиданных размеров и бликуя всевозможными чудными красками: оными прекрасными камнями, без сомнений, являлся злополучный горный хрусталь, прикрываясь поисками которого, окаянец Сфорца изначально и заманил несведущего мастера в зловредную крамолу! Любой другой простец, несомненно, восхитился бы благолепным открывшимся видом... но мрачный Освальд разглядел в находке лишь дурное предзнаменование. Даже без реагирующего на магические эманации медальона наторелый ведьмак мгновенно определил, что означенные кристаллы служили признаком присутствия поблизости особой гарпии келайно, используясь оной в качестве хранилища украденных снов... Келайно же, будучи исконной гарпиевой предводительницей, своим телепатическим воздействием мгновенно наделяла прочих паскудин несвойственным их виду рассудительным разумом. Сие было плохо, очень плохо, ибо лишало сунувшихся в гарпиевы владения погонщиков их единственного преимущества над населяющими ущелье чудовищами: способности пользоваться безмозглостью тварей... Искривившийся Освальд даже вполголоса выбранился от осознания последнего... но внезапно уловив за спиною шаги, с молниеносной скоростью поворотился, в развороте выхватив из ножен клинок и остановив его свистящий полет у са́мой шеи подошедшего вопреки запрету де Эньена!.. Ошалевший капитан также запоздало наставил на ведьмачью грудь острие своего гвардейского меча, равно как и прочие подкравшиеся законники — и на этом сплюнувший себе под ноги мастер в неудовольствии отвел не пригодившийся клинок: будь его реакция хоть чуточку хуже, он наверняка оставил бы настырного сквернавца без башки!..       — Какого ляда ты лезешь, стервец?! — злонравно зашипел он, пряча оружие в ножны и попутно не забывая прислушавшийся к иным доносящимся из пропасти шорохам. Оскорбленный баннерет неохотно последовал его примеру, не постеснявшись осадить ненавистного бродягу:       — Я тебе не доверяю, выродок. И наделять тебя свободой не намерен, — неприязненно всмотревшись в освальдовы злобные зеницы, огласил он вердикт. Засим же, поглядев на множество усеявших стену кристаллов, с нескрываемым подозрением молвил: — Это еще что такое? Ты решил полюбоваться видами?! — однако далее к бликующим в лунном сиянии друзам рассеянно приблизился уже и ведьмачий пасынок Мирко, какой мгновенно перетянул на себя внимание разрозненной ганзы.       — Медальон очень сильно дрожит! — бесхитростно обернув головушку к кривящему челюсть наставнику, поведал оторопелый мальчишка — а далее совершенно бездумно потянул к причудливому хрусталю непослушную ручку, вознамерившись дотронуться до излучающего невидимую магию кристалла!.. Так и треснул его безжалостный мастер по протянутой к друзе ладошке, со звонким шлепком пресекши попытку потрогать зачарованный камень, и как смущенный сопливец обиженно поджал уста, со строгостью рявкнул:       — А это для того, чтоб ты ручонки свои грязные напрасно не тянул!.. — и склонившись над опустившим голову воспитанником, принялся гневливо изгаляться: — Что за дрянная привычка — все трогать?! Ежели ты, пустоголовый негодник, не ведаешь в точности, что случится от непрошеного прикосновения — то стало быть, и трогать не потребно!.. Тем более излучающие магические эманации предметы!.. В прошлый раз, безобразник, ты эдак заимел на себе некромантово поганое заклятье, которое я, паскуда ты межеумная, был вынужден засим с тебя снимать!.. Заруби себе на носу, окаянец: трогать неизвестные предметы нельзя — иначе можно запросто бесславно издохнуть!.. — Маленький негораздок только бессмысленно буравил гравий пустыми глазенками, и неизвестно, как долго, запальчивый Освальд еще продолжил бы терзать его трусливую душонку, если бы в нещадную острастку предсказуемо не вмешался зубоскал де Эньен:       — Потом будешь воспитывать паршивца! — грубо одернул он зарвавшегося мастера, возвращая его внимание к своей ненавистной персоне. — Я жду объяснений, каналья!.. Что это за камни? И какие еще... магические эманации они излучают? — Склочный Освальд только обозленно поморщился: вдаваться в усложненные подробности и тратить время на разъяснение столь тонких материй прошедшему муштру служаке он не собирался по причине бессмысленности оного. Впрочем, как бы то ни было, оба ведьмак и мальчишка ныне пребывали в безраздельной власти самодурственных гвардейцев — а потому игнорировать баннеретовы требования своенравный убийца чудовищ не мог. Оглядев враждебные окрестности и попутно поразмыслив над тем, как именно объяснить увиденное заскорузлому простецу, сдавшийся под давлением обстоятельств ведьмак безотрадно поведал:       — ...Будучи первосортным магическим проводником, сии кристаллы используются особой разновидностью наделенных телепатией гарпий, называемых келайно. Оные стервятины заключают в них украденные сны, которыми засим питаются наряду с обыденной плотью: напитанный кошмарами хрусталь приобретает сильную магическую ауру — настолько сильную, что рассыпанная вокруг него магнетитовая стружка самостоятельно выстраивается в концентрические круги. Присутствие подобных зачарованных камней никогда не предвещает ничего хорошего, ибо заряжать украденными снами их способны лишь келайно. Будучи единственным подвидом гарпий, обладающим подобием интеллекта, сии убивицы неизменно возглавляют колонию и вдобавок посредством телепатии наделяют способностью мыслить и младших товарок... Во главе обыкновенных стервятин как правило стоит одна-единственная келайно — но ежели мы с ней столкнемся, отбиваться придется уже не от безмозглого зверья, а от организованных летающих мерзавок... — и засим, насилу мирясь с необходимостью выполнять откровенно самоубийственный приказ по обследованию гарпиевых владений, брюзгливо зашипел в лицо поработителю: — Только тебе-то, заскорузлому вахлаку, эти порожние знания без надобности!.. Тебе же надобно нагнать шпиона!.. И твоему рассудку невдомек, что этим сумасбродным походом в гнездовье чудовищ ты не только ничего не изменишь, но еще и впустую угробишь нас всех!..       Бульдожья морда де Эньена исказилась проявившимися морщинами: повторяемая выродком хула выводила нетерпимого к неповиновению солдафона из себя — однако пребывая с бранчливым уродом во взаимной зависимости, он так же был вынужден поневоле мириться с его нескончаемой беззастенчивой бранью. Выжидающий Освальд обозленно кривился: если бы не беззащитный мальчишка и не близкое присутствие облюбовавших ущелье чудовищ, он давно уже предпринял бы попытку перерезать проклятущих гонителей... И неизвестно как разыгралась бы сия подстегнутая взаимной неприязнью перебранка, если бы зоркий ведьмак внезапно не выцепил боковым воззрением некое малоприметное движение! Обернулся он эдак к шелохнувшейся тени, внимательно всмотревшись в прорезаемый звездным сиянием сумрак — да так и высмотрел на противоположной стороне пещеры затаившегося нанимателя Сфорцу, какой, увидев вожделеющих его башку гвардейцев, судорожно спрятался возле стены!.. Выглядел назвавшийся профессором шпион ужасающе: его изувеченное нагайкой лицо омерзительно вспухло, руки — превратились в оголенную маслянистую рану... Впрочем, невзирая на полученные ранения, упорствующий ерпыль продолжал с остервенением бороться за свободу, чем, безусловно, вызывал одобрение у уважающего нравственную стойкость ведьмака. Ныне схоронившийся беглец надеялся спрятаться в темной расщелине, старательно укрывая огонек нагрудного фонаря сукном вороного кашне — и ему наверняка удалось бы проскользнуть мимо вражин незамеченным, если бы не ведьмачья нечеловеческая зоркость... В определенный момент взгляды бухмарного мастера и его паскудного заказчика пересеклись — и заглянувший в душу сквернавца ведьмак явственно увидел там желание бороться до последнего... Вслед за переключившим внимание Освальдом свои головы пооборачивали уже и напряженные гвардейцы — и на этом схоронившийся шельмец оказался запоздало опознан!       — Взять его!.. Живьем брать подонка!.. — позабыв о зыбкой безопасности, проревел рассвирепевший от вида преступника капитан, и подскочивший Сфорца бросился бежать в темноту без оглядки! Повинующиеся командирскому приказу законники разом пообнажали клинки и мигом бросились в грозящую окончиться трагедией погоню!.. Стрельнувший взглядом ведьмак оскалился в жестоком предвкушении — прекрасно рассмотрев, в какую смертельную западню бегут подслеповатые во мраке погонщики — и на этом спохватившиеся гвардейцы насилу затормозили у края разделявшей залу пропасти, только чудом сумев остановиться до казавшегося неминуемым падения в бездну... Пещера оказалась разделенной надвое: добраться до сбежавшего сквернавца не представлялось возможным. — Отряд!.. Сюда!.. — свирепо пробасил разыскавший иную расщелину в песчанике баннерет де Эньен... однако дорогу ему и остальным гвардейцам внезапно перегородил ощерившийся Освальд.       — Нет! Не торопись! И не ори, как резаный подсвинок!.. — зашипел он с вразумляющим запалом, и настроившиеся на погоню гвардейцы вынужденно поумерили пыл. — Хоть единожды подумай башкой. Ежели ты забыл, мы все еще находимся внутри гнездовья чудовищ — будешь горлопанить и носиться по пещерам с бликующим мечом наперевес, однозначно приманишь пернатую погань!.. И это ежели не свалишься в какой-нибудь разлом под ногами... — и дождавшись того, как законники окончательно утихомирятся и вокруг восстановится звенящая тишь, медленно проскрежетал зубами: — Твой шельмец уже не скроется: он загнан в угол и оттого с великой вероятностью может начать ошибаться — времени на планирование у него уже нет, а спешные и необдуманные действия в такой обстановке заведут единственно под гарпиевы клювы. Пойдем за ним без спешки: эдак мы добьемся большего. — Выслушал его умеривший прыть капитан, напоследок поглядев в сторону скрывшегося в пещерных глубинах шпиона, и неожиданно сделавшись на удивление понятливым, с готовностью вверил ведьмаку бразды правления:       — Веди!       Освальд не заставил себя уговаривать: поволочив за собою воспитанника, он неслышимой поступью устремился в разлом, попутно прислушиваясь к разносящемуся по расселинам зловещему карканью... До основной пещерной залы, где с большой вероятностью гнездились чудовища, оставалось недалеко — и сосредоточенно пробирающемуся сквозь темноту ведьмаку совершенно не нравилось, что двигаться приходилось как раз в означенную сторону... Кое-как протиснувшись в узкую щель, затаившие дыхание погонщики преодолели еще несколько витиеватых расщелин, буквально расцарапывая лица выступающими сколами песчаника, пока наконец не достигли обширной карстовой залы с обвалившимся сводом, какая полнилась хрипатыми криками... Пролезший в трещину ведьмак остановился в потемках, внимательно оценивая кошмарную картину: дабы перебраться на противоположную сторону, необходимо было преодолеть протекающую под ногами неглубокую речушку, освещаемую льющимся сверху сиянием звезд — однако наибольшую опасность представляли многочисленные гнезда пернатых паскудин, каких в бурдюге обнаружилось едва ли не с полсотни... Каркающих тварей в пещере действительно водилось неисповедимо много: беспокойные стервятины облепили гнездовьями все доступные выступы загаженных скал — крича, курлыча, помахивая крыльями и разнузданно поклевывая ненавистных товарок. На то, что творилось внизу, взобравшиеся в поднебесье убивицы обращали не слишком много внимания, будучи занятыми нескончаемой междоусобной грызней — однако не приходилось сомневаться, заметь они сейчас вторженцев, отбиваться пришлось бы одновременно от всех... «О, холера. Курвы ж вы поганые...» — еле слышно процедил себе под нос впечатленный количеством чудовищ ведьмак. Должно быть, в чертовом Вороньем Овраге собралась по меньшей мере половина из всех населяющих землю стервятин!       И все же ничуть не меньше гарпий внимание сосредоточенного мастера привлекло происходящее на противоположной оконечности пещеры: вдоль шероховатого песчаника черной тенью метался отчаянный Сфорца, лихорадочно прощупывавший стены на предмет возможности спастись от погони. Изучивший пещеру глазами ведьмак догадался, что забежав в центральную залу, спасающий душонку сквернавец попросту невольно забрался в тупик — путь назад оказался для него перекрыт самим подоспевшим гвардейским отрядом... Теперь остервенело бьющийся за свою свободу мерзавец оказался зажат между двумя равнозначными бедами: с одной стороны в него готов был вцепиться неотступный скалозуб де Эньен, с другой же — поджидала неминуемая смерть от оголтелых пернатых паскудин. И вновь наблюдающий за его пламенной одержимостью ведьмак вынужденно отдал облыжнику должное: он не только сумел освободиться благодаря нечеловеческой воле, но еще и исхитрился пройти по пещерам нетронутым... Судорожно осмотревший все окрестности Сфорца с досадой всплеснул руками и наконец поворотился — только чтобы воочию узреть остановившихся на противоположной стороне бурдюги погонщиков... Вид исполнившего роль ищейки Освальда вызвал у него особенно враждебную реакцию. Озлобленно уставившись на искомого преступника, вперед неумолимо двинулся капитан де Эньен, и посматривающий на бушующих чудовищ Освальджик приглушенно предупредил: «Осторожно». И когда упертый баннерет отреагировал на его предупреждение одним лишь мимолетно брошенным в верховья расфокусированным взглядом, взял его за локоть и сурово повторил: «Очень осторожно». Проклятый солдафон не до конца понимал степень угрозы, исходившей от заполонивших ущелье стервятин, и эта его норовистая беспечность здорово выводила взятого в заложники мастера из себя. Понявший бесполезность предпринимаемых усилий самоназванный профессор также вынужденно сделал несколько шагов по направлению к погонщикам — и эдак все собравшиеся в пещере вторженцы застыли на расстоянии в десяток саженей друг от друга, оказавшись разделенными протекающей по желобу речушкой. Готовые действовать законники выстроились вдоль журчащей водицы, и пронзающий вражину взглядом капитан свирепо потребовал:       — Сдавайся, мерзавец! На этот раз твое бегство окончено. — Беспрестанно поглядывающий на бесноватых чудовищ ведьмак в ожидании прижал к себе дрожащего воспитанника: происходящее ему совершенно не нравилось, ибо его тонкое внутреннее чутье вновь неумолимо подсказывало, что на самом деле все еще отнюдь не было кончено... Невозможно было даже представить, что после всех тягчайших жертв и претерпленной боли пробравшийся через гарпиево логово окаянец попросту безропотно сдастся… Тяжело вздохнувший Сфорца, какой для надежности даже благоразумно завернулся в кашне и погасил свечу нагрудного фонаря, с нескрываемой печалью покосился на крикливых убивиц:       — Ну что ж. Полагаю, выбор передо мной и в самом деле стоит невеселый. В одном из вариантов дальнейшей судьбы меня поджидают лирийские палачи, в другом же — обожающие человечину чудовища, — и исказив изувеченное нагайкой лицо, не без усмешки дополнил: — В языке краснолюдов и гномов такая скверная конфигурация дел именуется цугцванг: какое бы решение я сейчас ни избрал, оно неминуемо приведет к ухудшению моего нынешнего положения. Ведь, надо думать, ни одно из находящихся в этой пещере одухотворенных созданий не станет прислушиваться к моим заверениям о том, что мирный служитель науки не заслуживает столь печальной судьбы? — Стоящий на краю погибели поганец еще откуда-то находил в себе силы балагурить и смеяться — что, впрочем, оставалось совершенно не оцененным хмурившим кустистые брови капитаном. Так и рявкнул на том заскорузлый баннерет на загнанного в ловушку сквернавца:       — Не умничай, каналья! И не трать мое время впустую: ты никакой не «служитель науки», а государственный преступник — и смерть получишь также причитающуюся шпиону и преступнику!.. Сдавайся, живо! Руки за голову и медленно переходи сюда! — что наслаждающийся последними мгновениями свободы сквернавец предсказуемо и объяснимо проигнорировал. Дотронувшись до тянущей осязаемой болью скулы, он хладнокровно проговорил:       — Безжалостные слова, господин капитан. Безжалостные и отчасти даже справедливые: образ рассеянного натурфилософа меня и в самом деле начал тяготить. Не поймите меня превратно: благодаря академической юности за скамьей Оксенфуртского университета — некогда я удостоился чести получить тамошнюю степень бакалавра кафедры новейшей истории — изображать чудаковатого и отрешенного адъюнкта мне было совершенно не сложно... Однако раз уж вскорости мне суждено расстаться с жизнью, приятно напоследок отбросить чужое обличье, — и как свирепо сжимающий клинковый эфес баннерет в нетерпении заскрежетал зубами, продолжил прерванную речь: — Не стоит подталкивать меня к необдуманному решению: сперва я хотел бы разобраться, какая из сторон дарует мне более милосердную смерть... — и снова покосившись на оголтело каркающих гарпий, изрек: — В том, что лирийцы обрекут меня на жестокие муки, я николиже не сомневаюсь. Что же до чудовищ... Полагаю, о том, присуще ли чудовищам милосердие, мне следует спросить профессионала, — после чего, обратившись уже и к злонравному мастеру, досадливо качнул головой: — ...Мастер Освальд, мой верный товарищ. Нанимая в проводники такого порочного проходимца, я, разумеется, предполагал, что ты можешь попытаться меня обмануть — но то, насколько бессовестным оказалось это твое предательство, сумело удивить даже такого искушенного ветшанина, как я. — Ощерившийся ведьмак оставался безмолвным: ему совсем не нравился тот невозмутимый настрой, с каким проклятый шельмец рассуждал о предстоящей погибели... Что-то было не так, не в порядке — и предусмотрительный Освальд даже незаметно отступил вместе с испуганным мальчишкой назад, приготовившись бежать, если отчаянный Сфорца вознамерится привлечь внимание гарпий... Сам же окаянец, между делом, продолжил: — Что же заставило тебя совершить такую подлость? Ведь говорят же, что в политических вопросах ведьмаки придерживаются нейтралитета! — на что гневливый мастер ответил уже привычной скабрезностью:       — А я и придерживался, поганая ты шельма. Покамест твоими стараниями передо мной не замаячил эшафот! И не тебе, двоедушной паскуде, попрекать меня вероломством: ты с изначалу намеревался воспользоваться мною втихую — возможно, даже негласно рассчитывал, что будучи бесчестным страхолюдом, я соглашусь за плату порубить твоих погонщиков!.. А только я сдыхать ради тебя не соглашался. Равно как и ради власти ваших сучьих королей. Плевал я на вас, ащеулов — еще и в малафье вас елозил обрыдлыми рожами: я здесь ради своей свободы — свободы, которой твоими стараниями рискую напрасно лишиться! — благодаря присутствию чудовищ, ныне даже пламенно преданный своему властителю капитан де Эньен был вынужден проигнорировать сие неслыханное оскорбление. Сфорца же остался вполне удовлетворен полученным от бывшего охранника ответом.       — Что тут скажешь? Цель оправдывает средства, — неожиданно согласился он с выдвинутыми обвинениями и, снова осмотрев заполонившие расщелину гнезда стервятин, безрадостно молвил: — Не стану отрицать свои грехи. И все же... быть может, ты не откажешь обреченному на погибель заказчику в единственном прощальном совете? Кому мне правильнее вверить завершение своей суетной жизни? Лирийцам или гарпиям — уж простит меня достопочтенный капитан за вынужденную постановку его соотечественников в единый ряд с бездумными чудовищами.       Подобное хладнокровие точно не могло свидетельствовать ни о чем хорошем! Отступающий ведьмак безошибочно чувствовал, что далее сквернавец попросту приманит к ним чудовищ...       — Сдавайся, и в итоговом рапорте я подам прошение о замене твоей казни с унизительного повешения на обезглавливание, — принес обещание также заподозривший неладное баннерет, Освальд же, к которому загнанный в ловушку шельмец изначально и обратился, так и остался совершенно безмолвным: все, что он хотел сказать сквернавцу, было им надысь уже озвучено...       Сфорца действительно был подобен хитрому и умудренному долголетием ворону — рассудительному и ничего не делающему без подспудной весомой причины. Это был опасный противник: умный и безмерно изворотливый.       — Благодарствую. И все же омневаюсь, что судебная канцелярия Эгона Лирийского одобрит подобное гуманистическое прошение: его величество и без того не славится человеколюбием и справедливостью, а уж ради иностранного поданного так и вовсе не станет вершить исключений... Боюсь, что у меня нет оснований доверять вашим словам, господин капитан. А потому и принять озвученное вами предложение я не могу, — с деланным сожалением отозвался нетронутый Сфорца и далее сызнова обратился к напряженному Освальду: — Чего же ты молчишь, Вальдусь?.. Неужто решил отказать былому компаньону в последнем безобидном одолжении?.. Или просто опасаешься, что совершая самоубийство, я предпочту скормить чудовищам и вас?       — Даже не вздумай, мерзавец. У тебя ничего не получится! — свирепо предупредил подготовленный к такому повороту баннерет. — Мои люди вооружены, организованы и превосходно обучены: мы отступим в расщелину и порубим летающую погань по одной, — и как периодически поглядывающий на перелетающих из гнездовья в гнездовье чудовищ шпион призадумался, сурово подытожил: — Сдавайся, шакал! Для тебя все закончилось!       В округе снова воцарилась тишина, прерываемая визгливым карканьем крылатых паскудин... Десятками, сотнями голосов переругивающихся безмозглых стервятин, количества которых с лихвою доставало для уничтожения всей ганзы на корню — напряженно выжидающий дальнейшего развития событий ведьмак понимал это гораздо лучше самоуверенного солдафона... Сфорце терять было нечего.       — Ну почему же? — вопросил невосприимчивый к баннеретовым уговорам сквернавец. — Пока я дышу, ничего не окончено. И раз уж ничего толкового вы предложить мне не можете, я поступлю по-своему!.. Есть еще и третий выход! — и неожиданно выдернув из-под запа́ха кашне десницу с зажатым в ней кожаным шаром, широко замахнулся — да так и запустил туго набитым мешочком прямиком в округливших глаза неприятелей!..       Что именно случится дальше, Освальд смекнул за мгновение. Барбарит!.. Горняцкая взрывчатка, бурно реагирующая с водой!.. «Ложись!!!» — срывая голос, прокричал капитан де Эньен, и поваливший мальчишку на землю ведьмак в последний момент сложил кистями знак Гелиотроп... Дальше раздался оглушительный грохот, который буквально смел ослепленного мастера с ног, отбросив его кубарем в неизвестную сторону и грубо впечатав хребтиной в плитняк... Раскуроченный песчаник задрожал, с чудовищным гулом заходил ходуном — и на разбитую в кровь голову сверху посыпались отколовшиеся от скал острозубые булыжины, поднимающие столп удушливой пыли!.. Сильнейшие защитные чары поглотили для отброшенного Освальда бо́льшую часть физического урона, смягчив колоссальную силу прогремевшего взрыва — но даже так заслонивший потылицу руками ведьмак оказался на мгновение оглушен множественными ударами посыпавшихся на затылок каменьев. Непроходяший гул разверзнутых пещерных недр разбавился истошным карканьем и тонущими в светопреставлении людскими стенаниями — и сквозь заполонивший все пространство звон в ушах превозмогший терзание мастер инстинктивно подскочил на ноги, рывком извлекши из ножен клинок! Глаза его лихорадочно заметались по округе в поисках упущенного из виду воспитанника — однако следом в завесе оседающей пыли показались осатаневшие от грохота гарпии!..       Стремительно переключившийся Освальд перенес вторую руку на навершие и, с молниеносной скоростью сместившись с линии атаки, резко выбросил оружие вперед, заблокировав надклювие пикирующей твари!.. В следующее мгновение — с рычанием провернув застопорившееся лезвие — хитрый мастер вероломно позволил верезжащей гарпии пересилить поставленный блок и, обождав мгновение, за которое посеребренная сталь закономерно соскользнет с коренастого клюва, мгновенным рубящим ударом попросту срубил дрянной стервятине голову!.. Обезглавленное чудище сверзлось к ведьмачьим ступням — однако сверху в остервенении уже спикировало следующее!.. Вторая свирепо голосящая гарпия выскочила прямиком из серебрящейся пыли, выставив вперед растопыренные крючковатые когти — однако успевший переместиться в низинную стойку ведьмак мгновенно прервал ее нападение встречным восходящим ударом, отрубив возопившей паскудине плюсны и тотчас же в провороте опустив ей добивающее лезвие на шею!.. Перегруппировавшись, он моментально забросил клинок за плечо и в рычащем замахе поймал крестовиной лязгающий клюв уже третьей убивицы: выйдя в вынужденный клинч и подтянув пришибленное чудище к себе вплотную... Зажал пернатую башку под мышкой — да так и заколол дрянную сволочь в ершистую спину, пронзив мечом как жертвенным кинжалом!.. Не давая мастеру опомниться, с другой стороны налетела четвертая гарпия: остервенело отбивающийся Освальд скользнул ей навстречу и в наскоке заблокировал щипец клинковой гардой... Сменил двуручный хват на одноручный, зафиксировал шуйцей подклювье мерзавки — и крутанув клинок над головой, раскроил вражий череп ударом в затылок!.. Приметив же очередную пикирующую сверху паскуду, с неистовством толкнул в ее орлиные когти убитую — после чего наконец получил краткий миг передышки... В подстегнутом адреналиновым хлыстом рассудке промелькнуло молниеносное понимание: слишком много... Слишком много — с эдаким числом ему не справиться! Сейчас подтянутся остальные — и все!       Выцепив во мраке очередных несущихся в атаку гарпий, вскинувший оружие убийца чудовищ опережающим уколом пронзил ближайшую стервятину в глазницу — и выдернув из хлюпнувшей раны клинок, в скользящем траверсе сложил простейший Аард: вложился в мощный психокинетический бросок и с оглушительным грохотом отбросил нападающих тварей обратно во тьму!.. Так и покатились одурело верезжащие гарпии!.. Сам же Освальд, не теряя ни мгновения, под доносящееся отовсюду истеричное карканье бросился бежать в расщелину!.. Перескочив через нагромождение осыпавшихся сверху камней, влетел в разверзшуюся трещину — и чувствуя, как спину колупают жестокие когти, метнулся продираться по кургузой расщелине!.. Сзади загудела истошно каркающая гарпиева разноголосица: сталкивающиеся друг с другом чудовища оголтело полезли вдогонку!.. Кое-как продравшись сквозь смыкающиеся песчаные стены, рычащий от напряжения Освальд напоследок выбросил клинок взадьпят, с остервенелым оскалом проколов догоняющей его стервятине пернатую рожу: посеребренное лезвие с булькающим хрустом пронзило гарпиев косматый череп — и захлебнувшееся кровью чудовище в конвульсиях навалилось на напирающих сзади товарок, какие с исступленными криками принялись раздирать его на пути к ненавистному враднику!.. Улучивший мгновение Освальд выскочил в открывшийся просвет, очутившись в знакомой бурдюге с кристаллами — и тотчас же оказался опрокинут мощнейшим ударом крыла, столкнувшись с налетевшей откуда-то сбоку чертовкой. Проклятые чудовища проникли в соседнюю залу через какую-то другую расщелину!       Оказавшийся в эпицентре очередного мельтешения Освальд подскочил на тренированные ноги и молниеносно переместился в подвесную позицию — и в следующее мгновение на него буквально отовсюду налетела визжащая дюжина гарпий!.. С лязгом отведя щипец подвернувшейся гадины, злобно вырывающийся из окружения мастер стремительным дожимом проколол ей яремную вену и, поднырнув под пикирующий выпад второй атакующей твари, в вынужденном развороте резанул ее подбрюшье «половиной меча»... Когда же сбоку с диким визгом налетела уже третья стервятина — связал ее массивный клюв зазвеневшим от сцепления лезвием и, провернув оружие на манер рычага, попросту низверг ревущее чудовище на землю!.. Наспех расправившись с наиболее прыткими тварями, дерущийся за выживание ведьмак принялся в ожесточении рубить верезжащую сволочь, беспрестанно смещаясь в стремительный траверс и виртуозно завершая всякую защиту неблокируемой контратакой — позабыв о собственных распрях, чертовы чудовища сосредоточили свои усилия единственно на нем, вознамерившись во что бы то ни стало растерзать окруженного недруга!.. Гарпии атаковали совершенно бездумно, не жалея собственные жизни и бестолково повторяя ошибки издохших товарок — однако их неисчислимое количество все сильнее и сильнее загоняло ведьмака в оборону... Понимая, что эдак его попросту задавят, действующий на пределе своих возможностей Освальд с нечеловеческим усилием сконцентрировал волю и снова вскинул персты в спасительный Аард... Выброшенная его долонью психокинетическая волна получилась достаточно слабенькой, всего лишь заставив ближайших стервятин качнуться — с каждым применением чар изнуренный ведьмачий рассудок выдавал все меньше необходимой концентрации — и уповающий на краткую заминку мастер бросился в рычащий прорыв!.. В наскоке заколов попавшуюся гадину, он буквально залетел в очередную расщелину, бросившись бежать сломя гудящую башку!.. Большая часть потерявшихся в столпотворении гарпий осталась бесцельно метаться по зале — однако несколько оголтелых стервятин с бурлящей яростью пустились за противником в погоню...       Слыша, как сзади доносится разъяренное карканье, малость оторвавшийся ведьмак пустился бежать без оглядки, расцарапывая и без того рассеченные скулы... Однако осатаневшие от крови чудовища никак не желали прекращать бесовство, упорно сокращая расстояние до уносящего ноги вторженца!.. Ускоренный адреналином рассудок мобилизовал все силы организма на единую цель: уцелеть в этой кошмарной погоне... Так и налетел на том несущийся ведьмак на подвернувшийся камень, крутанувшись через себя и едва не поломав при падении шею — растянулся навзничь на песчанике и молниеносно выставил серебряный клинок над собой!.. В тот же миг на смертоносное лезвие насадилась первая подоспевшая гарпия, с диким визгом забившись от гибельной боли — сбросивший ее ведьмак проворно подскочил на ноги и уже вознамерился провести короткий добивающий выпад... как вдруг перед его глазами возникла другая!.. Крупная половозрелая особь с оттопыренными ястребиными когтями...       ...Через мгновение рассудок пропустившего удар убийцы чудовищ оказался парализован неописуемой болью — и ощутив, как из пробитого брюха в буквальном смысле вырывают клочья сальника, сраженный ведьмак с истошным воплем повалился на спину... В приноровившихся ко тьме глазах сгустился истязующий мрак — и превозмогший невозможное страдание Освальд с душераздирающим ревом резанул насевшее сверху чудовище «половиной меча»!.. Лицо ему тотчас же оплеснуло обжигающим потоком гарпиевой крови — схваченный за лезвие ведьмачий клинок попросту вспорол дрянной паскудине артерию — и из раненой брюшины вместе с когтями отвалившейся гарпии будто бы выдернули раскаленные клещи... Получивший тяжелейшую рану ведьмак скорчился в несдержанном надрывном стененании: вымученно запрокинув голову и на мгновение даже неестественно выгнув пронизанные судорогой пальцы... Однако пересилив нестерпимую му́ку, он все же кое-как отбросил издохшую гарпию в сторону и с исступленным мычанием попробовал встать... Нутро скрутила невыносимая ломка, и поперхнувшийся мастер мгновенно зашелся в приступе выкручивающей требушатину рвоты... Сознание начало уплывать... Выпустившая клинковое лезвие шуйца инстинктивно потянулась к источнику истязующей боли — такой знакомой и вместе с тем запредельно мучительной — и уткнулась в раскуроченное липкое месиво, где сквозь прорехи в свисающей лоскутами рубахе из разодранной брюшины лилась горячая кровь... На этом насилу поднявшийся Освальд, сохраняющий остатки разума на одном лишь убийственном выбросе адреналина, сквозь чудовищную муку осознал: чудовище когтями распороло ему брюхо. Именно ранения в брюшину причиняли самую жестокую боль, какую только мог превозмочь человеческий разум — однако сейчас нужно было собраться.       Расслышав приближение очередной кричащей твари, стиснувший зубы ведьмак переместился в коварную хвостатую стойку — и дождавшись, как прискакавшая стервятина бросится в необдуманную лобовую атаку, с болезненным стоном отбил ее удар зазвеневшим мечом!.. Получившая по клюву бесовка ломанулась вперед — и сместившийся в сторону Освальд обрушил свой прокрученный над головой клинок на ее поросшую перьями шею!.. Так и слетела дрянная башка — а вслед за ней на землю рухнул и ослепленный чудовищной мукой ведьмак: от резких движений края его и без того паскудной раны растянулись, и хлещущая кровь полилась настоящим ручьем. Сознание опасно помутилось. Необходимо было как можно скорее остановить неукротимое кровотечение... На этом превозмогший терзание Освальд сызнова кое-как поднялся и, придерживаясь дрожащей рукой за песчаник, с прерывистыми хрипами устремился вперед — пользуясь кратковременным отсутствием гарпий.       Отойдя на неопределенное расстояние, шатающийся мастер накрыл трясущейся ладонью портупею, пытаясь нашарить продетый в петельку флакон со спасительной «Ласточкой» — однако вместо ребристой мензурки, нащупал лишь обломки стекла... При взрыве скляница с эликсиром разбилась, и истекающий кровью ведьмак остался без возможности остановить кровопотерю... Надрывно застонав, упорствующий Освальд неуклонно потащился вперед — хватаясь за скалистые уступы и насилу волоча подворачивающиеся от ранения конечности: в его оставленных пожитках имелась еще как минимум одна стекляница со столь необходимым эликсиром, и это делало достижение выхода первостепенной задачей для сражающегося за выживание стервеца.       ...Некоторое время он просто волочился вперед, протяжно выдыхая и яростно стискивая крошащиеся зубы в попытке сдержать изнуренные стоны. Тело начинал бить озноб. Дыхание заделалось порывистым, а утратившие былую ясность взора зеницы потеряли способность фокусировать взгляд. От выкручивающего потроха истерзания конечности буквально сводило в мучительной судороге: каждый проделанный шаг отдавался чудовищной болью, натягивая и выворачивая края разошедшейся раны — и изувеченный ведьмак бесперечь оступался, падая на колени и опять поднимаясь... В затуманенном страданием рассудке гремело одно побуждение: дойти до выхода и выпить эликсир. Ныне выживание истерзанного мастера напрямую зависело от этой маленькой скляночки. И норовистый Освальд шел: цепляясь ослабевшей ладонью за скалы и буквально на ощупь продираясь сквозь пульсирующий мрак... Жизнь утекала из жил вместе с кровью.       ...Внезапно до слуха трясущегося от боли убийцы чудовищ донесся раздавшийся из-за спины неясный шум. Лишенные способности планировать гарпии ни за что не смогли бы подобраться к ненавистному вторженцу так тихо, и все же пребывающий в лихорадочном состоянии Освальд мгновенно сконцентрировал остатки оглушенного кровотечением ума... Державшие клинковый черен персты через судорогу стиснули шероховатую обмотку... Сражающийся за выживание разум вызверился до безумного предела, и в голове сквозь туман пронеслось понимание: в руках едва ли хватит сил поднять клинок и исправно поставить защиту... «Ведьмак!» — внезапно послышался взбудораженный шепот, и резко развернувшийся Освальд с болезненным рычанием сложил пальцы в Аард!.. Из-под сложенных перстов вырвался всего лишь слабенький порыв сотворенного ветра — однако даже этого оказалось достаточно, дабы представшая перед ведьмачьими глазами фигура с надсаженным возгласом отшатнулась на добрую сажень.       — Песья кровь!.. Это я!.. — уже отчетливее выпалил сбитый с ног незнакомец, и обессилевший Освальд со стоном свалился на землю, вконец-таки признав в расплывающейся в полумраке фигуре возникшего из ниоткуда капитана гвардейцев.       Поднявшийся баннерет кое-как подобрался к истекающему кровью убийце чудовищ и, тяжело дыша, приподнял его голову. Впритрудь сохраняющий сознание Освальд с исступленной ненавистью уставился в лицо обрекшего его на муки сквернавца: вращающий безумными глазами де Эньен выглядел едва ли лучше, чем сам получивший ранение мастер — и все же, в отличие от содрогающегося от лихорадки проводника, по крайней мере, относительно твердо стоял на ногах. Он точно так же был ранен, придерживая у груди поломанную гарпиями руку, но в целом сохранял способность двигаться и ясно мыслить... Вложив ведьмачий клинок обратно в набедренные ножны потерявшего боеспособность мастера, он с кряхтением помог полубессознательному сопартийцу подняться и, взвалив его руку себе на плечо, потащился вместе с насилу переставляющим ноги страдальцем вперед. Освальду претил сам вид окаянного смерда — однако ныне он нуждался в безотлагательной помощи, а посему пренебрегать подспорьем не стал... Остервенело стиснув зубы, раненый строптивец пустился вперед, старательно цепляясь за ускользающую в темноту реальность.       Эдак израненный убийца чудовищ вместе с поддерживающим его баннеретом и тащились по запутанным пещерным лабиринтам. Молча, неопределенно долго... В тишине, кромешном мраке — сосредоточившись единственно на достижении заветного выхода... И все же оголтелое карканье бесноватых чудовищ постепенно утихло, а перед глазами наконец показался спасительный свет: оба раненых соратника занужду добрались до ведущей наружу расщелины. Кряхтящий от натуги капитан, впритрудь доволочивший раненого мастера до освещенной светочем бурдюги, расположил его подле растущего ввысь сталагмита, и сам с болезненным стоном опустился напротив, измученно пыхтя от нестихающей боли... Теперь, при свете тусклого огня, тяжесть его ранений, наконец, в полной мере раскрылась для взора: вдобавок к множественным порезам и серьезному перелому руки, чудом выживший баннерет еще и препогано расквасил чело, отчего лицо ему беспрестанно заливала багряная кровь... Впрочем, означенные ранения не шли ни в какое сравнение с тем, что получил изувеченный Освальд: промокший до нитки ведьмак был с головы до пят покрыт пролившейся кровью — и ныне было даже невозможно сказать, где заканчивалась его собственная кровь и начинались мерзопаскостные гарпиевы соки... Разыскавши глазами котомку, обессиленный мастер судорожно махнул в ее сторону шуйцей.       — Подай эликсир... Такого... тыквенного цвета... — содрогаясь от каждого произнесенного слова, прохрипел он протирающему лоб де Эньену.       По счастью, израненный баннерет проявил невиданную сговорчивость и исполнительность: потянувшись к оставленной ведьмачьей котомке, он дрожащими руками порылся в ее содержимом и без лишних затруднений извлек граненую колбу с живительным зельем. Подобравшись к истекающему кровью ведьмаку, сосредоточенный капитан откупорил заветную скляницу и, придержав изнеможденному соратнику голову, залил ему в уста заискрившуюся целительную жидкость... От горечи обжигающего колдовского снадобья обескровленный Освальд спервоначалу едва не поперхнулся, снова зашедшись в мучительных корчах — но сдержав приступ рвоты и не расплескав драгоценное зелье лишь усилием нечеловеческой воли, по итогу все же выпил всю микстуру без остатка. Голова в недомогании откинулась назад: теперь активное кровотечение должно было остановиться, но хватит ли его организму внутренних сил, дабы пережить уже свершившуюся кровопотерю, пришибленный невыносимым страданием Освальд не знал... Де Эньен, между тем, отложил опустевшую скляницу в сторону и, по-прежнему не говоря ни единого слова, потянул ладони к освальдовой рваной рубахе — по-видимому, с намерением осмотреть его рану... Так и вцепилась в его выбритую шею костлявая ведьмачья десница!.. В глазах заплясали огни. Проклятый солдафон захрипел от удушья. Зарычавший мастер стиснул на баннеретовых пульсирующих жилах деревянные персты, осмысленно желая придушить окаянца на месте, и остервенело уставившись в его налившиеся кровью глаза, сквозь обжигающую боль в потрохах зашипел:       — Убью тебя... Убью тебя, паскуду!.. — и до помутнения в зерцалах стиснул капитанскую выю: в конце концов, он уже получил от проклятого самодура все, что требовалось для выживания. — Все это... Все... Из-за тебя!.. — прохрипел истекающий кровью ведьмак... да только так и откинулся с хрипом назад, как приду́шенный баннерет с отчаянным ревом залепил ему отрезвляющую пощечину! Хрупкое сознание, олушенное испепеляющей болью в разверзнутой ране, опять начало уплывать, и насилу обмогшийся мастер сквозь заполонивший все его существование зубодробительный звон различил:       — ...Успокойся, пес брехливый! Я желаю помочь!       Слова звучали словно в тумане. Атаковать проклятого гвардейского ублюдка действительно было бессмысленно: потерявший кварту крови убийца чудовищ был слишком ослаблен тяжелым ранением, дабы вступать с неприятелем в драку. Сейчас необходимо было покориться обстоятельствам. Приподнял на этом обуздавший яризну ведьмак отяжелевшую голову и с нескрываемой ненавистью уставился на расположившегося рядом баннерета, озлобленно скаля торчащие зубы — вздыхающий гвардеец обождал и, помаленьку убедившись, что вспыльчивый выродок больше не дернется, наконец сызнова потянул к его кровоточивой ране руки... Убрал свисающую лоскутами кожу разрубленной куртки и, задрав пропитавшуюся кровью ведьмачью рубаху, молча всмотрелся в открывшуюся взору картину... Скосил расфокусированное воззрение и сам терзаемый жестокой лихорадкой ведьмак, понимающий необходимость оценить полученную рану... Глазам его предстал наипаскуднейший вид: в обезображенном глубокими рубцами животе зияло даже не одно, а целых несколько рваных ранений, повторявших очертаниями растопыренные когти атакующей гарпии. Из вывернутой рыхлой вареди вовсю сочилась червонная кровь — внутри же зияющих провалов проглядывал опасно обнажившийся потрох. Терзаемый мелкой дрожью ведьмак с досады закатил зерцала: с такой поганой раной без вспоможения лекаря было не обойтись — закаленный пройденными мутациями организм мог осилить кровопотерю и даже затянуть большинство незначительных ран, но прореха в брюшине представляла смертельную опасность даже для мутанта... В это же время капитан молчаливо отпрянул, потянувшись за лежавшими в стороне пожитками своих разорванных мерзавками гвардейцев... Подтащив одну из сумок ближе к изнывающему мастеру, он без лишних слов протянул тому плотный ремень.       Понявший сопартийца без порожнего суесловия Освальд молча принял у него пожалованную тороку и хладнокровно сунул ее в зубы — отвернувшись в сторону и, стало быть, подготовившись терпеть грядущие страдания... Рану необходимо было промыть и перевязать — и сжавший зубами ремень обескровленный мастер сосредоточился единственно на том, чтобы в процессе не лишиться сознания... Означенную процедуру ему доводилось терпеть не единожды — в том числе и зашивая раны собственной рукой — а посему разум знал, что случится. Приспустил он на этом мешающие предстоящему действу портки, и смочивший тряпицу шнапсом из фляги гвардеец дотронулся проспиртованным вретищем до края его рыхлого ранения...       Обычно в мгновения наиболее жестоких физических мук приноровившийся терпеть любую боль ведьмак утешал себя возвращением к дражайшему воспоминанию. К тем примечательным недолгим дням, которые вплоть до недавнего времени оставались его единственным счастливым событием во всей беспросветной судьбе: к тому далекому моменту, когда он впервые самостоятельно покинул ненавистный Каэр Морхен... Это были теплые весенние денечки: яркие, цветущие и благоухающие бесподобным разнотравьем каэдвенского высокогорья... Обретший вожделенную свободу Освальд — только что выпустившийся из крепости молодой мастер — ехал верхом по бескрайнему щебечущему густолесью, вконец-таки окончательно простившись с воспитавшей его вотчиной. На груди у него поблескивал собственноручно заряженный цеховой медальон, на поясе — позвякивали ножны с вложенным внутрь посеребренным клинком, прощальным подарком от цеха на выпуск... До ближайшего людского поселения пролегало четверо суток пути, и вступивший в полные права новоявленный мастер был впервые предоставлен исключительно себе: провожая новоиспеченного собрата на прочерченный предназначением Путь, крепостные учителя снабдили его всем необходимым на первое время — и на этом их дорогам было суждено навсегда разойтись, ибо ненавидящий общество Освальд более не намеревался возвращаться во взрастившие его чертоги... Разумеется, впоследствии ему пришлось воротиться еще не единожды — но все это было потом и при других обстоятельствах, а тогда... Тогда он просто неторопливо ехал вперед, и на израненной душе его впервые царило спокойствие. Безбрежное услаждающее умиротворение. Рядом больше не было ни утомившего наставника, ни других овладевающих ремеслом ведьмаков... Ни исполненных недоверия кметов, ни надменных чародеев, ни шельмоватых и озлобленных на жизнь горожан — никого... Только упоительная благостная тишь, разбавляемая трелями певчих пичуг. Ни единого раздражающего разум порожнего слова! То, о чем испивший безграничную людскую ненависть Освальджик всегда невыразимо мечтал, наконец-то воплотилось в реальность. Он был один, вдали от отвергнувших его постыдное происхождение людей — а вокруг простирался упоительный по красоте весенний лес: призрачная мечта, мыслями о которой никому не нужный Освальд убаюкивал себя еще оголодавшим беспризорным мальчишкой, вопреки всему осуществилась!.. Так ощущалась отрада. И жадно пьющий свою воплощенную грезу бирюк ничуть не сомневался, что сможет утешиться воспоминанием об этой выстраданной радости даже в предсмертной агонии...       Эдак он и утешался — когда внезапно проявивший милосердие гвардеец старательно прочищал ему зияющие раны промоченным в шнапсе полотнищем, поневоле заливая оголенные потроха обжигающими волнами спирта... В глазах темнело от боли, но светлые воспоминания не давали погрузиться в оный мрак.       ...Долгие годы страждущий мастер согревался этим услаждающим душу далеким видением — однако с недавней поры его израненное сердце совершенно негадано обзавелось иными теплыми переживаниями. И не одним, а целым множеством — повторяющим доселе неиспытанные чувства и словно бы раскрасившим безрадостное ведьмачье существование невиданными яркими красками! Да что там — даже научившим очерствелого бродягу иногда... улыбаться!       И вот перед глазами передернутого судорогой Освальда сызнова зародилось видение зеркального озера, по поверхности которого во все стороны расходилась серебристая рябь. Слух ласкали безмятежные волны, разгоняемые ладонями самого неторопливо плывущего мастера... Вдалеке алело зарево над аэдирнским подворьем «Доброво», вокруг же на многие версты простирался разодевшийся в осеннее великолепие златолиственный лес — и на сердце, несмотря на все свершившиеся испытания, ощущалась такая восхитительная легкость!.. Душа ликовала от неизъяснимого сочетания чувств: радости, спокойствия и осознания доподлинной собственной нужности! Остановивший чудное мгновение ведьмак дышал так глубоко и упоенно — с усладой запечатлевая в памяти чарующие чувства — а за плечами его, заливаясь восторженным хохотом, располагался беззаботный крестьянский мальчишка, чья маленькая растопырившая пальцы ладошка ретиво рассекала бурлящие воды!.. И умиротворенный ведьмак, слушавший, как беззаботно смеется его рассолодевший воспитанник, смутно начинал осознавать, что именно так и ощущается счастье... Простое и такое неподдельное...       Мальчишка!.. Мирко остался в гнездовье чудовищ!!!       От внезапно поразившей его разум страшной мысли полубессознательного Освальда в буквальном смысле прошиб хладный пот — пробуждающий, словно ушат заледеневшей воды, вылитый на голову помощником заплечника... Спасая собственную жизнь и оказавшись вынужденным отбиваться от истовой дюжины гарпий, насилу спасшийся мастер закономерно сосредоточился на тяжком сражении — и по итогу упустил судьбу воспитанника из виду... Беззаступный салажонок остался один: в темноте и в окружении рассвирепевших чудовищ... От осознания того, что оставшегося без защиты Мирошка уже давно могли порвать на куски, сраженный жутким поворотом Освальд обратил обезумевший взгляд на обворачивающего его бока полотнищем гвардейца. Телесная мука померкла на фоне душевного ужаса. Он упустил мальчишку... Оставил одного среди беснующихся тварей... Измотанный физическим страданием рассудок потерял способность четко мыслить.       Немногословный баннерет закончил оборачивать израненное освальдово брюхо льняной перетяжиной, для надежности плотно зафиксировав закрывшую ранение накладку несколькими мотками через ведьмачье бедро, и обратив внимание на исступленное обличье передернутого сопартийца, наконец отодвинулся в сторону.       — Не стану лгать: рана дрянная, — объявил он искореженному мастеру, и подтянувший срез портков ведьмак через измучившую тело судорогу попытался приподняться на ноги... Так и поразила его потрох нестерпимая мука: словно раскаленными клещами, вгрызлась в изувеченное чудищами брюхо!.. В расширенных зеницах опять потемнело, и не выдержавший истязания ведьмак с болезненным стоном повалился обратно на землю, чувствуя грязеватый привкус пыли в бессильно раскрытых устах... Рассудок снова поплыл в забытье. Стоять обескровленный Освальд не мог. — Куда собрался? — сурово вопросил заметивший его порыв капитан. — У тебя подбрюшье продырявлено, как решето. Будешь дергаться — кишки полезут, — и как стенающий ведьмак через усилие выпрямился, переместив израненное тело в прежнее полулежачее положение, с надсадой подытожил: — Лежи. Ты потерял много крови. — Насилу справившийся с болью ведьмак выцепил его расплывчатый силуэт в заполонившем все пространство вязком мраке и, пересилив лихорадку, конвульсивно прохрипел:       — Мальчишка... — после чего задержавший на его лице воззрение капитан де Эньен с красноречивым малодушием отвел зерцала в сторону...       Проклятый сукин сын все понял. Понял, что своим самодурством убил сопляка.       На этом и сраженный Освальд обессиленно откинул гудящую голову, закрыв ослепленные кровопотерей глаза. В сердце вонзились разящие иглы. Несчастный Мирошек остался в пещерах — а он, его единственный радетель и заступник, ничем не мог помочь обреченному пасынку, валяясь на другом конце ущелья с угрожающим жизни ранением... Быть может, мальчонка уже был убит. Самый худший сценарий нашел воплощение.