Василек и незабудка

Антон сразу поставил перед фактом: «Ты уйдешь в любой момент, если я попрошу. Я не хочу, чтобы меня жалели, и не собираюсь становиться обузой». Я тогда разозлился, пытался возразить, что этими словами он обесценивает мои чувства, но его позиция была незыблема, оставалось только согласиться. В расписании появились вынужденные поездки в клинику. Вывод, который на одной из консультаций сделал Позов: «При искусственном повышении уровня умственного развития деградация протекает со скоростью, прямо пропорциональной степени повышения этого уровня». — Так значит, у Антона есть, в лучшем случае, год? — ноги подкашивались, я опустился в кресло напротив рабочего стола Дмитрия Темуровича. — К сожалению, да. Последние тестирования показали, что его КИ достиг пиковой точки. Далее интеллектуальное развитие не представляется возможным. Поэтому, остаётся только ждать и следить за моментом появления первых симптомов регресса — он нервно листал мед.карту, в попытках не встретиться со мной взглядами. — А он может остаться дома? Или обязательно ложиться в стационар? — я не хотел терять Тошу вовсе, если даже он забудет обо всем, то я смогу помнить за двоих. — Нет, это личный выбор пациента. Если Антон Андреевич подпишет согласие, то мы подготовим палату, в противном случае он может остаться рядом с близкими, пока его попечители будут в состоянии о нём заботиться. Боязливо перевёл взгляд на Антона, сидящего в соседнем кресле. Он отрешенно глядел в угол кабинета, погрузившись в свои мысли. — Антон? — с дрожью в голосе я положил руку ему на предплечье, слегка сжимая. Он посмотрел на меня так встревоженно и рассеянно. — Что? Я должен что-то выбрать? — в пол голоса поинтересовался Тоша. — Да, Антон Андреевич. Собираетесь ли Вы ложиться в стационар, когда начнется регресс, или останетесь дома? — вновь включился Позов. — Я не буду ложиться в клинику — в голосе максимум уверенности, — Хочу быть счастливым до конца. Внутри что-то встрепенулось и больно кольнуло сердце. В голове набатом гудели слова: «Хочу быть счастливым до конца». — Хорошо. Я Вас понял. Тогда у меня единственная просьба. Продолжайте вести дневник. Это прозвучит немного цинично, но Ваши записи смогут помочь в будущем для усовершенствования эксперимента — мужчина несмело посмотрел на меня и сразу же виновато отвёл взгляд. Видимо на моем лице читалась вся злоба и обида, которая распирала изнутри. Чувство обреченности не давало вдохнуть полной грудью, а тело непроизвольно пробивало крупной дрожью. Антон это почувствовал и успокаивающее положил теплую ладонь поверх моей. Его улыбка была неподдельной, но в глазах читались боль и смирение. Прошло ещё полгода, скоро сработает детонатор. Антон был вынужден уволиться — он не был уверен, как именно начнется деградация, поэтому решил обезопасить своих подопечных. Его творческая деятельность достигла пика, он организовал сразу несколько выставок и концертов, собрав бесчисленное количество публики. Все это было ничем иным, как крысиными бегами, гонками по вертикали в попытке оставить после себя хоть что-то. Но я не смел возражать, точнее не имел права, а лишь поддерживал его и оставался рядом. У Антона участились истерики и приливы паники. Он постоянно просыпался в слезах — ему снился прежний Тоша, который наблюдает за ним из глубины подсознания. — Арс, он хочет занять мое место. Я уже не могу сопротивляться. Я боюсь. Не хочу все терять! — его голос сорвался на крик, дыхание сбивчивое и поверхностное, глаза блестели от слёз. Уложил его обратно в постель, нависая сверху, припечатывая к кровати. Плач перешел в душераздирающие вопли, на лице гримаса отчаяния и страдания. К горлу подступил отвратительный ком, но я пересилил себя. — Антон… Антош, я рядом. Мы справимся. Ты сильнее этого. Положись на меня — вкрадчиво, полушепотом, — Ты не один. Я помогу. Дыхание стало не таким рваным; биение сердца, которое ощущалось кожей стало замедляться; руки, царапающие мне спину через футболку и обжигающие кожу металлом унизывающих пальцы колец, ослабили хватку; вскрики стали тише, остались только приглушенные всхлипывания. Хватило ещё 10 минут, чтобы Антон окончательно успокоился. Он обнял до ломоты в костях и дышал куда-то в изгиб шеи, тяжело выдыхая. Ещё через неделю я пришёл в пустую квартиру. Дозвониться до Антона не получалось, Майя и Ира не были в курсе, где он. Твевога нарастала в геометрической прогрессии и я уже был готов объехать весь Питер, лишь бы отыскать его. Но Антон вернулся сам, когда на часах перевалило за 3 ночи. Он еле стоял на ногах, в руках — бутылка недопитого Бурбона, а в глазах — жгучее безразличие. — Что случилось? Антон, ты много выпил? — я вскочил из-за стола и сделал несколько шагов ему навстречу. В ответ молчание и только режущий насквозь немигающий взгляд. И в следующее мгновение оказался припертым к стене, я был в смятении. Его губы порывисто и хаотично сминали мои, язык смело и бесцеремонно проник в мой рот. Попытки отстраниться жестко пресекались, я стоял на ватных ногах, с мертво сжатыми запястьями. Вдруг Антон остановился и отпрянул, смотря на меня непонимающе и напуганно. — Я… Я не знал, что делать. Он снова появился. Стоял и смотрел на меня, молча. Мне страшно. Он не дает мне спокойно жить… — ноги подогнулись и он рухнул на пол, упирая взгляд вниз, — Арс, прости. Я не хотел напугать или причинить боль. Я опустился рядом с ним и перехватил его ладонь, прижимая её к своей груди. — Не волнуйся. Я все понимаю. Тебе тяжело. — Мне плохо. Обними меня, пожалуйста… — Антон взглянул глазами полными отчаяния, прокручивая кольца на пальцах, — Если я, конечно, тебе не противен. Черт, какой же я эгоист… Если ты от меня устал, то можешь… Не дав ему закончить, я заключил его в крепкие объятия, оставляя на скуле почти невесомый поцелуй. — Антош, что ты такое говоришь? Я безгранично люблю тебя, поэтому не беспокойся. Всю оставшуюся ночь мы говорили и любили. Любили друг друга. Это важно, без этого не справиться. После этого в дневнике Антона появилась ещё одна запись о понятии любви и её существа: «Есть три рода любви. Я говорю про любовь к человеку, которая, смотря по большей или меньшей силе души, сосредоточивается на одном, на некоторых или изливается на многих, про любовь к матери, к отцу, к брату, к детям, к товарищу, к подруге, к соотечественнику, про любовь к человеку. Любовь красивая заключается в любви красоты самого чувства и его выражения. Для людей, которые так любят, — любимый предмет любезен только настолько, насколько он возбуждает то приятное чувство, сознанием и выражением которого они наслаждаются. Люди, которые любят красивой любовью, очень мало заботятся о взаимности, как о обстоятельстве, не имеющем никакого влияния на красоту и приятность чувства. Второго рода любовь — любовь самоотверженная, заключается в любви к процессу жертвования собой для любимого предмета, не обращая никакого внимания на то, хуже или лучше от этих жертв любимому предмету. Люди, склонные к любви самоотверженной, бывают всегда горды своею любовью, взыскательны, ревнивы, недоверчивы и, странно сказать, желают своим предметам опасностей, чтоб избавлять от них, несчастий, чтоб утешать, и даже пороков, чтоб исправлять от них. Третий род — любовь деятельная, заключается в стремлении удовлетворять все нужды, все желания, прихоти, даже пороки любимого существа. Люди, которые любят так, любят всегда на всю жизнь, потому что чем больше они любят, тем больше узнают любимый предмет и тем легче им любить, то есть удовлетворять его желания» С того самого дня прошел ещё месяц. В Питере заканчивается зима. А мы сидим в моем кабинете: я — за рабочим столом, Антон — за партой первого ряда. Он держит в руке брелок в виде машины, тот самый, который обещал подарить во время первой поездки к докторам, а я сжимаю в руке шариковую ручку, которая вот-вот сломается под давлением. — Я начал забывать. Рассеянность — первый сигнал, — спокойствие в голосе убивает, — Не могу собрать мысли воедино, хотя так даже легче, ничего не тяготит. На глазах скапливаются слезы, а Антон улыбается так облегченно и искренне. Я — Арсений. Мне 35. А это — Антон. Ему 32. Он любит животных, блестящие украшения и брелоки.