Может быть, я ещё передумаю

      Я уже знал, что он вернулся ко мне. Почувствовал его присутствие за несколько мгновений до того, как уловил краем глаза движение прозрачного тюля у открытого окна. Я мог бы списать это на дуновение ветра, на обман зрения, на видение, посланное мне умирающими клетками дряхлого мозга. Но алебастровые пальцы, сомкнувшиеся на белоснежном кружеве, не оставили сомнений – это он. – Никак не изживёшь старые привычки? – спросил я у ночного гостя, застывшего у окна вполоборота. Безупречная статуя работы талантливого скульптора. – Я испытываю некоторые сомнения касательно того, что существо, подобное мне, в состоянии что-то… изжить, – витиевато ответила статуя, – но даже будь это слово ко мне применимо, я всё равно не понимаю, о чём ты. – Я о твоей манере вползать в моё окно туманной дымкой. Я ведь могу позвонить в полицию. – Позвони. Я скажу им, что ты сам меня пригласил. – Я пригласил тебя один раз. И я не могу утверждать, что озвучил своё приглашение, находясь в здравом уме. За меня говорила бутылка палёного Джима. – Он был настоящий. Но вот то пакетированное вино, к которому ты пристрастился в середине девяностых… Вино в пакете? Это что угодно, только не вино. – А лапша в картонной коробочке – что угодно, только не лапша. – Разве это был не рис? – И лапша, и рис. Но твоё мнение на их счёт не может быть объективным, – заметил я, – ты их никогда не ел. – Но я чувствовал запах масла и чили каждый раз, когда целовал тебя. Или карри. – Ты мог меня не целовать. – А ты мог меня никогда не приглашать, – парировал гость, – если бы ты не хотел, чтобы я, как ты выразился, вползал в твоё скромное жилище, ты бы переехал. – Мне нравится эта квартира. Здесь кругом история. Помнишь ту ночь, когда я предложил подняться ко мне? Этого бы не произошло, если бы я не услышал, как в клубе внизу играют Рэя Чарльза. – Hit the road Jack and don’t you come back no more, no more, no more, no more… – пропел гость, – это она сказала тебе на прощанье? Когда выгоняла из своего дома? – Вроде того, – подтвердил я, – когда хозяин отдавал ключи, он божился, что района тише, чем этот, не найти. И представь себе моё удивление, когда поздним вечером я услышал доносящуюся из подвала музыку. – Мне и представлять не надо. Ты был растерянным и жалким. – Поэтому ты предложил мне выпить? Сразу понял, что тебе тут перепадёт? – Да, – согласился мраморный гость и наконец-то отвернулся от окна, – это чутьё. Как у хищника. – Как у падальщика, ты хотел сказать. – Кстати, песню написал не Рэй Чарльз. – А то я не знаю. Потом хозяин дома распродал квартиры, – продолжил я предаваться воспоминаниям, – подвал и первый этаж выкупили под спортбар. В подвале принимали ставки, и пару раз в месяц я просыпался от звука полицейских сирен. Или от того, что ты снова влез в моё окно. – Помню, тогда на окнах не было штор. – Я не любил стирать. – А теперь любишь? – Теперь можно нанять человека, который будет ходить в прачечную за тебя. А после спортбара… – … внизу открылась вонючая китайская забегаловка, – закончил он за меня, – никогда не понимал, в чём прелесть поедать дешёвую еду за покрытыми осевшим жиром столами. – Да, вытяжка у них работала плохо. – Что там сейчас? – Не знаю. Модная хипстерская кофейня? – Давно не выходил из дома? – Давно. – Раньше ты вставал с постели, чтобы встретить меня, – заметил гость, приближаясь к кровати. – Я и сейчас бы мог. Но не хочу напоминать тебе, как жалко и растерянно я умею выглядеть.       Он остановился в изножье, и свет луны отразился от бледной кожи, озаряя молодое лицо с узким подбородком, тонкими губами, на которых как всегда играла лёгкая полуулыбка, изящным носом и блестящими в темноте желтыми, как у кошки, глазами в окружении светлых ресниц. Ладонь с длинными пальцами скользнула в золотистые пряди, зачёсывая их назад в жесте, выражающем недоумение. – Почему ты выглядишь… так? – А сколько лет, по-твоему, прошло с тех пор, как ты выскочил из этой квартиры, раскидав по полу жареный рис? Кстати, верни пять долларов. – Эта паршивая еда столько не стоила. – Не вынуждай меня рассказывать тебе, что такое инфляция и экономический кризис. – Я знаю, что это. – Но не знаешь, что люди стареют. – Я знаю, просто… – он блуждал взглядом по тонкому одеялу, будто сканируя и пытаясь разглядеть, что же там под ним теперь, спустя тридцать лет разлуки. Немощное, исхудавшее, морщинистое тело, вот что там. – Я никогда не оставался рядом с кем-то на столь долгий срок. – Ты не остался. Ты ушёл. – Но я вернулся. – Ты сбежал, а теперь вернулся, как ни в чём не бывало, и ставишь мне в укор, что я постарел. – Я возвращаю тебе долг. Ты обидел меня. – Тем, что впервые за всё время наших отношений сказал тебе “нет”? – Не впервые. В ту ночь, когда мы поднялись к тебе, ты тоже отказал мне. – Мы были едва знакомы. – Мы были достаточно знакомы для того, чтобы лечь в постель, – жёлтые глаза угрожающе сверкнули в темноте. – Но недостаточно, чтобы поверить пьяному парню, который предлагает мне бессмертие. Это слишком серьёзно. Почти как предложение руки и сердца. – Это оно и было. – Мой отец сделал моей матери предложение через неделю знакомства, – произнёс я, – она любила вспоминать, как он встал перед ней на одно колено и сказал, что только ради этого момента он жил с тех пор, как вернулся домой. Он служил во флоте. А я помню только, как он колотил её и кричал, что она сука, которая раздвигала ноги перед кем попало, пока хорошие парни умирали на войне. Скоропостижные браки ни к чему хорошему не приводят. – Поэтому я предложил снова через двадцать лет. – Я всё ещё был не готов. Надо полагать, ты здесь, чтобы предложить в последний раз? – Я собирался. – Но увидел меня таким – и передумал? – Что с тобой? – Артрит. Мои суставы износились раньше времени, – я осторожно вынул руку из-под одеяла, показывая скрюченные пальцы, – мне тяжело ходить, тяжело обслуживать себя, мне с этим помогает чудесная женщина, которая заходит раз в два дня. Она готовит еду, убирается… – … ходит за продуктами. – Нет, продукты привозит курьер из магазина, – я приподнялся, ощущая, как каждое движение отдаётся болью в теле. Он подошёл ко мне и обхватил руками, помогая сесть и опереться на подушки. – Это началось почти сразу же после твоего ухода. Доктора прописали физкультуру и обезболивающее. – Но ты выбрал вино в пакете и жирную лапшу в коробке. – Я был молод. – Тебе было сорок. – Я был моложе, чем сейчас. – Определённо, – он присел на кровать рядом и взял мою ладонь, невесомо касаясь красно-синих опухших пальцев своими совершенными белоснежными руками с острыми ногтями, – не нужно было принимать твой отказ. Тогда. Над джаз-клубом. – Во что бы мы превратились, если бы ты обратил меня насильно? – Я в насильника, ты – в самое саркастичное дитя ночи на континенте. Но лучше так, чем… это, – он отпустил мою ладонь. – Сколько отчаяния, – я усмехнулся, – всего лишь из-за того, что я больше не так красив, как той ночью, когда ты, напившись чьей-то крови, отплясывал под песню, написанную Перси Мэйфилдом. – Ты состарился. Ты не захочешь провести вечность таким. Или я ошибаюсь? – Что есть старость? – спросил я. – Нет, только не один из этих утомительных разговоров под пакетированное вино в четыре утра. Избавь меня от своей демагогии. – Да нет же, это не пространный философский вопрос. Ответь. Чем молодость отличается от старости? – Посмотри на себя в зеркало – и увидишь. – Я увижу морщинистого старика. Но я бы выглядел лучше, если бы не болезнь. Она изуродовала меня и лишила возможности заниматься всем, что легко давалось мне в молодости. Она делает меня старым. Вампиры всегда обращают только здоровых людей? – К чему ты ведёшь? – Ты когда-нибудь видел вампира, страдающего от простатита? – От простатита? – От простатита. – Я никогда не видел вампира, страдающего от простатита. – Подумай об этом. Если вампиры обращают сорокалетних мужиков, значит, вокруг должно быть полно вампиров, страдающих от простатита. Но их нет. Что это значит? –Что? – Вероятно, обращение в вампира способно излечить хронические заболевания. Вот взять, например, анемию… ты встречал вампира с анемией? – Ты понимаешь, насколько абсурдно звучит твой вопрос? – А ведь их должно быть полным полно. Все эти викторианские недоедающие дамочки… понимаешь? У викторианской вампирши должна быть анемия. – Вампиры пьют кровь. Я не могу утверждать, что у викторианской вампирши нет анемии, может быть, она просто получает достаточно железа, и поэтому прекрасно себя чувствует со своей анемией. – Кариес. У вампиров есть кариес? – У вампиров нет кариеса. – А если при жизни у него был кариес? – Тогда… я не знаю… может быть… у вампиров бывает кариес. – И они ходят к дантистам? Ставят пломбы? Вампир с пломбой? Вампир, который в круглосуточной аптеке просит продать ему кеторол? – Мы не чувствуем боль. От кариеса. – Ещё лучше. Вампир с запущенным кариесом, который потерял зубы и пьёт кровь через трубочку из пакетика с донорской кровью. У вампиров нет кариеса. Если он был, то после обращения он исчезает, это очевидно. И вампиров с артритом тоже не существует. Вампирская кровь оборачивает течение болезни вспять. Может быть, внешне я и останусь морщинистым стариком, хотя это тоже вряд ли, раз клетки организма обновляются, значит, и фасад у меня немного освежится, но настоящие признаки старости исчезнут без следа. Боль утихнет, я смогу ходить без палки и спускаться в модную хипстерскую кофейню поздним вечером. – Это… не лишено смысла. Почему я никогда об этом не задумывался? – Потому что ты нарцисс, озабоченный собственной красотой, который думает, что без красивой мордашки дар бессмертия бесполезен? Вы, вампиры, как сороки. Обращаете внимание только на то, что блестит. – Как будто ты обратил на меня внимание по какой-то иной причине. – Выходит, из меня получится отличный вампир. – Так ты наконец-то согласен? – Нет. Нет, я всё ещё не готов к настолько серьёзным отношениям.       В жёлтых глазах сверкнула обида. Прямо как тридцать лет назад, когда рис с горошком и кукурузой разлетелся по персидскому ковру, выменяному на блошином рынке за пакетик травы. Поблизости не было ничего, что он мог бы швырнуть в ярости, разве что, стакан воды. – Ты шутишь? – Я никогда не шучу на такие темы. Вечность вместе – это очень долго.       Нижняя губа вечно улыбающегося рта гневно задрожала. На секунду мне показалось, что ещё немного, и бледные руки с костистыми пальцами сомкнутся на моей шее, и вовсе не для того, чтобы их тут же сменили острые клыки, протыкающие артерию. Но, если уж на то пошло, полное забвение – неплохая альтернатива дару вечной жизни, чтобы избавиться от терзающей меня боли. Хотя бы, без побочных эффектов.       Он рассеялся серебристой дымкой и упорхнул в окно, блеснув в холодном свете луны. – Зайди снова лет через двадцать! – крикнул я на прощание. – Может быть, я ещё передумаю!