blood runs thicker than water

Люцерис привыкает стоять по левую сторону от королевы быстрее, чем сама могла вообразить. Из зеркала на нее по утрам смотрит все еще столь же красивое и юное лицо с утонченными чертами и чуть вздернутым носом. Однако есть и отличие. Неуловимое, но столь очевидное как для самой принцессы Веларион, так и для близких, кто молчит об этом. Это — песчинка в том океане горестей и испытаний, которые захлестнули всех их. Озорная улыбка уже не столь часто красуется на аккуратных, но искусанных губах. Ее сменила другая — аккуратная, сдержанная и редкая. Та, которая гораздо более полагается дочери королевы. Люцерис присутствует на собраниях черного совета и подает кубки с вином, держит спину ровно и старается как можно меньше вспоминать. Сложнее всего по ночам, когда гордая принцесса сворачивается калачиком на простынях и комкает в пальцах подушку, стараясь плакать в нее как можно тише. С каждым новым днем делать это становится проще. Единственное письмо, замаранное соленой водой и дрогнувшей пару раз рукой, сгорает в пламени камина, унося с собой имя, которое Люцерис клянется сама себе больше не произносить никогда. Не верит, но говорит себе, что тот Эймонд умер для нее, а другого, нового предателя она не знает и знать не хочет. Не жена больше. Вдова. Так гораздо легче и правильнее. Тем более тогда, когда речи только о том, чтобы заключить как можно более выгодные политические союзы. Королеве Рейнире Таргариен нужны союзники, сильные союзники. И Люцерис не сомневается, кто именно станет разменной монетой в них. Одним ветреным днем, когда разбушевавшееся море окатывает высокие и крепкие стены Драконьего Камня волнами, Деймон подтверждает ее мысли. Уверенно и кратко. — Союз с Севером. Вот, что нам нужно. Молодой Старк недавно овдовел, а Винтерфеллу нужна хозяйка. Хранитель Севера не посмеет отказать кандидатуре самой принцессы Веларион, дочери королевы. Тем самым он крепко встанет на нашу сторону. Старки славятся верностью своему слову. Это-то нам и нужно. Люцерис безумно хочет с достоинством сохранить спокойный вид, но все равно против воли бросает взгляд на Джекейриса. Тот лишь едва уловимо кивает сестре. И она в трепете переводит глаза на матушку, задумчиво сжавшую в руках кубок с вином. Сердце в груди замирает, когда королева встречает взгляд дочери и, словно бы пробудившись ото сна, медленно качает головой. Что-то пронзительное проскакивает в ласковых, но подернувшихся ледяной решимостью глазах, но Люцерис не успевает зацепиться за это едва заметное чувство. — Лорд Криган Старк хороший человек с сильной армией за плечами. Он станет достойным спутником Люцерис, — говорит Рейнира, расписываясь на бумаге, раз и навсегда крадущей свободу у принцессы Веларион. Деймон удовлетворенно улыбается, сверля приемную дочь внимательным взглядом, под которым Люцерис и пошевелиться боится. Только послушно склоняет голову, — отправим воронов сейчас же. — Моя королева, драконы быстрее воронов, — гулко раздается под сводами зала голос Джекейриса. «Моя королева» — звучит отчужденно, но правильно из уст старшего из сыновей Рейниры. Джекейрис говорит разумные вещи, и уже не в первый раз взгляд матери светится гордостью за своего первенца. Достойного наследника и следующего претендента на Железный трон. Ту же гордость Люцерис видит и во взгляде Бейлы. — Что же ты предлагаешь, сын мой? — Отправить к лодам нас, драконьих всадников. Я нанесу визит на Север, а Джоффри посетит Арренов на Востоке. Они — родственники короны, но стоит заручиться их поддержкой и убедиться в дружбе лично, что укрепит нас в глазах лордов Вестероса. Драконы — наш знак. — Не стоит забывать и о Баратеонах на юге, — вскользь замечает Деймон. На этот раз его пронзительные глаза находят статную фигуру Рейнис Таргариен, стоящую за плечом Морского Змея, все еще хворающего, но уже окрепшего достаточно, чтобы участвовать в заседаниях. Им не нужны тайны друг от друга. И все же напряжение слишком явно чувствуется в воздухе. Люцерис, вдохнув побольше воздуха в легкие, торопится его разрушить. Она согласна на все, что угодно, но только не на тишину. — В Штормовой предел могу отправиться я. Сразу несколько удивленных взглядов сталкиваются на ней. Один лишь Джоффри смотрит восхищенно и даже радостно. Ему одному не нравится то, какой сестра стала в последнее время. И он рад малейшему намеку на ту, что играла с ним в салки в коридорах Драконьего Камня и пару раз даже опрокидывала с лестниц, издавая победоносный крик; ту, которая чувствует себя на спине дракона роднее и лучше, чем когда ступает по земле. Но удовлетворенным выглядит не только он — Рейнис тоже смотрит на внучку без едкой усмешки, которая все чаще и чаще кривит губы супруги Морского змея. — Дочь моя, что ты такое говоришь? — осторожно спрашивает Рейнира. Однако она не выглядит злой или раздосадованной, а потому это вселяет в Люцерис уверенность. — Наша принцесса засиделась в четырех стенах, — поддевает Деймон, но и в его взгляде девица не видит серьезного препятствия. — Мои братья отправятся на Север и в Долину. Драконьему Камню нужна достойная охрана, а до Штормового Предела достаточно близко, что бы мне хватило времени вылететь утром и вернуться на закате. Арракс вырос и легко справится с подобным расстоянием. — В этом есть смысл, — замечает лорд Корлис. Люцерис не может не бросить на деда благодарный взгляд. Она не видит, как Бейла, стоящая рядом с Джекейрисом, недовольно поджимает губы, а брат, в свою очередь, незаметно касается ее руки в успокаивающем жесте. — Что ж, — Рейнира явно не выглядит сильно счастливой от перспективы отправлять свою дочь в роли посла в Штормовой Предел, а от того оглядывается на Деймона. Тот кивает: — Чем раньше мы покажем лордам драконов, которыми не могут похвастаться Зеленые, тем будет лучше. Сомневаюсь, что те станут отправлять их из столицы в качестве послов. Ограничатся воронами. Преимущество будет на нашей стороне, так что пусть летят все. И чем скорее, тем лучше. В конце концов, принцесса Люцерис должна вдоволь насладиться морскими пейзажами. В скором времени она уже не сможет столь вольготно делать это. Упоминание скорого замужества неприятно колет Люцерис под ребра, но она смалчивает, вновь послушно склонившись в благодарственном поклоне. Рейнира, еще помедлив, тоже кивает, поднимаясь. — Пусть будет так. Вылетаете завтра утром, — и уже чуть тише говорит, сложив губы в нежную улыбку матери, которой Люцерис не видела уже так давно, — дети мои. Я составлю вам достойные послания.               Эймонд сходит со спины с Вхагар на скользкие от ливня плиты крепости Баратеонов, уже ощущая себя победителем. У него нет поводов для переживания. Несмотря на кровное, но дальнее и крайне размытое слухами, родство с детьми его сестрицы-шлюхи, короновавшейся венцом их общего почившего батюшки, лорд Боррос человек достаточно честолюбивый, чтобы более прельститься перспективами породниться с королевским семейством напрямую, чем довольствоваться безрадостным служением королеве без трона. О Четырех Штормах ходят всякого рода сплетни и писаными красавицами их не считает никто, однако с этим обстоятельством Эймонд готов смириться. У лорда Борроса достаточно людей и золота, чтобы забыть о самом кривом лице будущей супруги. И лорд Штормового Предела не обманывает ожиданий принца Таргариена. — Выбирай любую, — громогласно хохочет он, — а после закатим пира в честь благословленного короной союза. Да, Рейнис мне родня. Моя тетка, которую я в глаза не видел, вышла за ее отца. Но Рейнис…она же не Рейнира, так ведь? Эймонд слушает его вполуха, занятый более тем, чтобы рассмотреть те самые Штормы, выстроившиеся сейчас перед ним в ряд. Ни одна из этих девиц на Шторм не тянет — если только на предгрозовые тучи. — Я не против женщин, — продолжает свою браваду лорд Боррос, словно желая еще более убедить в своих словах не нуждающегося в лишних объяснениях в верности, но милостиво терпящего его речи Эймонда, — я люблю всех своих дочек, и дочь — это сокровище. Но вот сын… Эх, если бы боги подарили мне законного сына, Штормовой Предел перешел бы к нему, а не к его сестрам. Так почему с Железным Троном должно быть по-другому? А тут еще и возможность породниться с королевской династией. Дело Рейниры пропащее — она это поймет, когда узнает, что потеряла Штормовой Предел; да я сам ей скажу: покорись брату, оно и к лучшему будет. Мои дочки порой тоже ругаются меж собой — ну, на то они и девчонки; я всегда слежу, чтобы они должным образом помирились. У всех его дочерей рост как на подбор. Ни одна из них не выше Эймонда, но той сладостной неги, которую принц когда-то испытывал, заглядывая сверху в аметистовые глаза племянницы, нет и в помине. Бесстрастные и холодные словно скала все они, как одна, широко улыбаются ему, не забывая с пренебрежением стрелять глазами друг на друга. Каждая считает другую не достойной принца. Принц же считает не достойными их всех. Достаточно уже того, что в их жилах нет даже малейшего намека на Таргариеновскую кровь. Эймонд на мгновение прикрывает глаза, чтобы уже в следующее мгновение их распахнуть, прогоняя из-под век так некстати всплывший в памяти образ. Образ предательницы и дочери самозванки. Более он не думает, делая шаг вперед. — Леди Флорис, — средняя из сестер заливается краской до корней волос, подавая ему чуть подрагивающую и влажную от волнения ладонь. Другие же ее сестрицы чуть ли не бледнеют от злости, в едином порыве поджав тонкие губы. По правде сказать выбор Эймонда прост — леди Флорис из них четырех наиболее мила и хороша собой, пусть на ее красивом личике и царит полнейшее легкомыслие. Лорд Боррос удовлетворенно и зычно хлопает в ладоши. — Да будет так! Прекрасный выбор, принц Эймонд. А вы, хватит рожи кривить. Радуйтесь за сестру и наш род, — раскатисто обращается он уже к дочерям. Самая старшая и рослая из всех — Кассандра — свирепо встречает слова отца, но не отвечает ни слова. Эймонд же торопится отпустить руку нареченной. Губы против воли разъезжаются в усмешке — Рейнире нечего предложить Борросу. Теперь она потеряла Штормовой предел. В это же мгновение к лорду Борросу подбегает стражник и что-то тихо говорит. Тот сдвигает кустистые брови и неопределенно отмахивается, но потом все же решает что-то тихо сказать. Навострившийся Эймонд разбирает только: — Пускай. Совсем не вежливо будет томить на пороге в такой ливень. Стражник покорно кивает и возвращается к дверям, заглядывая за них и делая знак. Когда в главную залу Штормового Предела делает шаг промокшая до нитки принцесса Люцерис Веларион, с плаща и волос которой все еще бегут непрекращающимся потоком дождевые струи, лорд Боррос чуть привстает на своем троне, выглядя чуть ли не растерянным. Однако растерянность эту он быстро прячет. Эймонд же не уверен, что может похвастаться тем же, как коршун впишись единственным глазом в хрупкую фигуру племянницы, облепленную промокшим костюмом для полетов словно второй кожей. Люцерис же не выглядит растерянной лишь первое мгновение. Глаза ее распахиваются чуть шире, когда она переводит их на Эймонда. Тот же, не удержавшись, кивает. Ухмылка его становится шире. Запястья же за спиной переплетаются крепче. Он ясно видит, как непроизвольно она дергается, словно желая сбежать из Круглого чертога прямо сейчас. Дорогая супруга. Хочется сказать ему. Обратиться на валирийском так, чтобы никто из Баратеонов ничего не понял. Чтобы стереть эту напускную гордость с лица дочери-бастарда его наглой сестрицы, посмевшей посягнуть на их трон. Заставить девицу задрожать пуще одинокого листа на осеннем дереве. Но вместо этого он молчит, позволяя ей заговорить. — Лорд Боррос, — приветствует Люцерис, склонившись в величавом поклоне. Даже без своих бирюзовых и синих одежд, даже без жемчуга в волосах и тюля она — все еще одна из красивейших женщин в Семи Королевствах. И, наверняка, лорд Штормового предела не может это не оценить, — я вижу, что меня уже опередили, однако я прибыла сюда, чтобы передать вам послание от королевы. — От суки, захотевшей узурпировать трон и не подчинившейся своему своему законному королю, ты верно хотела сказать, дорогая племянница, — не удерживается Эймонд. Люцерис, передавшая свиток одному из сопровождающих ее рыцарей, смотрит на него с ненавистью. — Прошу вас сохранять спокойствие, принц Эймонд. Вы оба — мои гости, — неуверенно говорит Боррос, принимая из рук рыцаря бумагу и тут же передавая ее стоящему возле него мейстеру. — Я сказала то, что хотела и должна была, дядя. Люцерис встречает его дерзость дерзостью. Эймонд бы восхитился его отвагой, не захлестни его ненависть раньше. Его племянница — всего лишь маленькая девчонка, посмевшая когда-то отобрать его глаз и попробовать надругаться над гордостью принца повторно. И сейчас она смотрит на него так, словно во всех бедах повинен лишь он один. Маленькая сучка. Истинная дочь своей матери. — Рейнира Таргариен столь не бережет свою дочь, что отправила ее в столь далекие края просто ради того, чтобы предложить мне преклонить колено? — наконец, прерывает затянувшееся молчание лорд Боррос. Теперь он выглядит довольным и раздосадованным в равной мере. Эймонд ухмыляется — все так, как он и думал. Сестрица действительно ничего не может, кроме как напомнить лорду Штормового предела о клятве, данной им когда-то. И растерявшаяся Люцерис, в отчаянной попытке сохранит лицо, отвечает: — Разве клятва верности наследнице престола не имеет веса? Эймонд буквально слышит, как скрипят его зубы, когда он сжимает челюсть. Клятвы имеют вес, говоришь? — Ее давал не я, а мой отец, если вы не забыли, принцесса. Если это все и ты не можешь предложить своих братьев в женихи моим дочерям, то нам не о чем говорить. Каких из моих дочерей возьмут в жены твои братья, если я выполню то, что твоя мать просит? Или может, сама хочешь выступить женихом? — издевательски смеется лорд Боррос. Вспыхнувшая Люцерис быстро-быстро моргает, но находится, едва слышно говоря: — Даже будь я мужчиной, не смогла бы исполнить такого, ведь я и мои братья помолвлены и не собираемся отказываться от данных нами слов, милорд. Помолвлена. Да. Ни единого сомнения. — Так я и думал, — грохочет лорд Боррос. Люцерис едва не отступает на шаг назад от неожиданности, — тогда отправляйся домой и скажи своей суке-матери, что лорд Штормового Предела ей не пес, чтобы подзывать его свистом и спускать на своих недругов. Принцесса Веларион безмолвно открывает рот, но тут же отворачивается, собираясь тотчас же покинуть замок. Эймонд не позволяет. Затуманенный рассудок решает все. — Постойте, — говорит он, медленно поднимая взгляд от каменных плит, — миледи Стронг, — краем здорового глаза он замечает, как испуганно на него смотрит леди Флорис. Плевать. Просто так девица, зовущая себя Веларион, этих стен не покинет. И Люцерис оборачивается. Медленно, но оборачивается, чтобы в упор напороться на его взгляд. Принц не может не заметить, как судорожно она сжимает плащ и все внутри ликует. Боится. Но возвращается и выходит вперед. В глазах мерцает такое явное: — Как ты посмел так меня назвать? — Ты правда думаешь, что ты и твои братья могут летать по всей стране, — Эймонд тоже начинает медленно приближаться. Навстречу. Не разрывая общего взора ни на секунду, — и пытаться украсть трон моего брата? Люцерис опускает голову, встряхивает тяжелыми не просохшими толком кудрями, облаком вьющимися вокруг. Выдыхает и вновь поднимает глаза. — Вы хотите биться со мной, дядя? Столь низко опустились, что хотите сражения с девицей? В таком случае вынуждена вам отказать. Я пришла как посланница, а не как воин. Вопреки словам взгляд горит вызовом. Только посмей! — Бой это сликшмо просто, — спокойно замечает Эймонд. Повисает молчание, — нет, — наконец прерывает его принц, — я хочу забрать твой глаз. Одним движением он стягивает повязку. Сапфир ярко сверкает в вечерней полутьме. Кто-то из Четырех Штормов ойкает, но Эймонд даже не думает поворачивать голову, чтобы выяснить, кто именно. Все его внимание приковано к племяннице, замершей словно статуя. Она шокирована. Но уж точно не видом полночно-синего кристалла. Его она уже имела честь видеть. Не единожды. — Как плату за мой, — добавляет Эймонд, наслаждаясь той бурей, что разворачивается сейчас на лице племянницы. Ярко очерченные полутьмой брови взлетают вверх, пот приоткрывается, а по пересохшим губам быстро скользит язык. Когда-то более всего он мечтал примкнуть к этому грязному рту своим, поглотить и никогда не отпускать. Сейчас же уверяет самого себя в том, что ненавидит. Ненавидит каждую черту, вид которой отдается сладостной болью где-то в груди. И Люцерис должна ощутить боль так же ясно, как и онн сам когда-то на Дрифтмарке, — одного вполне хватит, — рука привычно извлекает из ножен длинное острие кинжала, обнажает и швыряет под ноги девице. Клинок приземляется с пронзительным звоном, — не ослепнешь, — жестко добавляет Эймонд. Люцерис едва ли не задыхается. Грудь ее вздымается настолько высоко, что становится слишком явно различима под полураспахнутым плащом. На этот раз она в бордово-черных цветах дома Таргариен. Самый подходящий цвет, чтобы залить его кровью. Было бы даже печально уродовать одно из ее восхитительно-обнажающих тело сине-голубых платьев. Однако девица молчит и не двигается с места, продолжая с каким-то странным, прорезавшимся отчаянием вглядываться в его лицо. Неужели надеется, что Эймонд вот-вот рассмеется и скажет, что все происходящее — нелепая шутка? Нет, он сделает все, чтобы оно стало ее ночным кошмаром. Но принцу не нравится затянувшаяся тишина. — Хочу сделать подарок моей матери, — произносит он. Лорд Боррос со своего места напряженно вглядывается в происходящее. Трусливо медлит с тем, чтобы вмешаться. Люцерис приходит в себя раньше, чем это происходит. Поджимает губы, до боли знакомым Эймонду движением вздергивает подбородок, коротко и жестко отрезает: — Нет, — глаза ее горят ни чем иным как презрением. Самым ярким и живым из всех, каких он когда-либо удостаивался. Но Эймонд все еще сдерживается, вновь вступая в молчаливое сражение взглядов. — Предательница, только и способная, что прятаться за юбку своей матери. — Не здесь! — наконец, громогласно раздается голос лорда Борроса. Но действует он ровным счетом противоположно ожиданиям лорда Штормового Предела. — Отдай мне глаз! — срывается Эймонд, бросаясь навстречу испуганно отпрянувшей принцессе Веларион. Собственный вопль, больше пропитанный болью и горечью, чем яростью, режет по горлу, — или я его заберу сам! — не помня себя, подхватывает меч с пола. Люцерис едва слушающимися руками выхватывает из ножен собственный короткий мея. Было бы слишком глупо вообразить, что принцесса отправилась бы сюда безоружной. — Не в моем доме, — жестко обрывает начавшуюся перепалку лорд Боррос, возвращая себе облик сурового властителя и поднимаясь с места. Люцерис теснят от Эймонда четверо безмолвных рыцарей, — она и правда посланница. А я не желаю того, чтобы в моих стенах пролилась кровь. Отведите принцессу Люцерис к ее дракону, — принц Таргариен замирает. Девица, все еще не отрывающая от него горящего взгляда, в котором колышется сиреневый океан боли, одним движением убирает клинок обратно в ножны. Резко разворачивается, мазнув бордовым плащом по воздуху и удаляется прочь в сопровождении рыцарей. Эймонд же чувствует, как противно сводит от напряжения лицо.               Оказавшись за пределами Круглого Чертога, Люцерис едва ли не позорно срывается на бег. Уйти с гордо поднятой головой не получается. Все еще не утихающий, а ставший только сильнее, ливень бросает ей в лицо мощные потоки воды, мешающиеся с солеными слезами, покатившимися из глаз. В горле булькает, но вытирать глаза нет никакого смысла и времени тоже. Что есть силы Люцерис бросается к Арраксу, остро ощущающему состояние наездницы и нетерпеливо бьющему по воздуху крыльями. Она приникает к шее дракона, молит успокоиться, но никак не может прекратить рыдать сама, что уж говорить о том, чтобы успокоить растревоженного дракона. Кажущаяся вдалеке, в сплошной темени бушующего шторма, настоящей скалой Вхагар внезапно поднимает мощную голову и издает такой крик, что у принцессы кровь стынет в жилах. В то же мгновение она чувствует, как ее с силой хватают за плечо и буквально отшвыривают прочь от тоже закричавшего Арракса. Ее саму хватает лишь на болезненный вздох. Раньше, чем Люцерис успевает проморгаться от воды и собственных волос, лезущих в глаза и рот, чужие сильные руки впиваются в плечи и встряхивают так, что спирает дыхание. Удар молнии, осветивший небольшую площадку, позволяет глазам выхватить искаженное лицо склонившегося над ней Эймонда Таргариена. В этот раз Люцерис не стоит безмолвной статуей. Что есть мочи лягается, не глядя и не целясь толком, вырывается отчаянно сильно, пока ее не встряхивают вновь так, что сердце в груди совершает опасный кульбит. — Шлюха! — орет он, а Люцерис задыхается. Грудь жжет от нехватки живительного воздуха и страха, но рука все равно взлетает вверх, бьет так сильно, как только способна. Голова Эймонда мотается в бок, давая принцессе шанс вырваться из цепкой хваткой и прижаться спиной к боку рассвирепевшего от подобного обращения со своей всадницей дракона. Голос хрипит, но она все равно кричит что есть мочи, перебивая грохот падающей с неба воды: — Как ты смеешь? Как смеешь, Эймонд? Ты сам бросил меня. Обещал вернуться, прилететь за мной и струсил! Признайся ведь, струсил? Близость короны оказалась соблазнительнее, не правда ли? — голос, столь яростный и громкий вначале изменяет ей, подводит, и Люцерис давится собственными криками. Ей пронзительно вторит Арракс. — Бросил? Твое письмо, Люцерис. Письмо, написанное твоей рукой, семеро тебя подери! Помолвка с Талли. Или как там этого лорда зовут, — безумно смеется Эймонд, вновь намереваясь приблизиться. Сделать ему это не дает взмахнувший крыльями Арракс. От этого принц заходится смехом только еще сильнее, а у Люцерис леденеют руки. — Какое письмо? Какой Талли? Ты безумен, Эймонд! Безумен, слышишь! Я не была помолвлена ни с кем до вчерашнего дня, а теперь обещана лорду Кригану Старку! — смех Эймонда обрывается так внезапно, что девушка могла бы подумать, что оглохла, если бы не шум воды, все еще бьющий по ушам. Мгновение они так и стоят друг на против друга, пока Таргариен презрительно не сплевывает себе под ноги: — Мелкая лживая дрянь. Люцерис не выдерживает, отворачивается и вскарабкивается по скользим перепончатым крыльям Арракса, забираясь в седло и дергая дрожащими руками поводья. Все, чего она хочет, это оказаться как можно дальше отсюда. Спрятаться за спиной Джекейриса, кинуться в объятия матери и забыть Эймонда Таргариена как ночной кошмар, от которого после пробуждения никак не может восстановиться дыхание. Как собственную ошибку, глупость и наивность, обошедшуюся так дорого. Они взлетают, и Арракс набирает скорость и высоту, упрямо прорезая крыльями бесконечные дождевые потоки. И он гораздо раньше, чем она, прильнувшая к драконьей шее и пытающаяся выровнять биение сердца в груди, понимает, что что-то не так. До Люцерис же это доходит в тот миг, когда, движимая первобытным страхом, сковавшим члены, она задирает голову и в свете прорезавшей небеса молнии видит огромную тень, что двигается прямо над ними. Арракс так пронзительно кричит, что у принцессы замирает на мгновение сердце. Не помня себя, она склоняется еще ниже к шее дракона и кричит так, что практически срывает голос, но вкладывает в него крупицы той уверенности и силы, что у нее остались. — Слушайся, Арракс! Слушайся и повинуйся! С небес ей вторит безумный смех Эймонда. Вхагар неумолимо преследует их. В ней — мощь старой Валирии, но и Люцерис не хочет так просто расставаться со своей жизнью. Она натягивает поводья, так что Арракс ускоряется, вырываясь вперед. На их стороне — юность и скорость, которой может похвастаться молодой дракон. Арракс бешено машет крыльями, отрываясь от старой драконицы, а принцесса тут же уводит его в скалы, мелькнувшие внизу. Там нет места для Вхагар, зато им — простор для того, чтобы сбить ту со следа. Часть Люцерис не все еще не верит, не может осознать то, что Эймонд преследует ее, гонит и хочет убить. Ей вновь слышится его смех и звучный оклик, прокатившийся подобно очередному раскатистому удару грома: — Riñītsos, — нараспев тянет он, а тело Люцерис стискивают тиски первобытного страха. Она видела, что сознание ее дяди-супруга помутилось; она знает, что слава Вхагар — это не просто слова. Но все же Люцерис больше не видит над ними играючись скользящей туши Вхагар, а потому решается на отчаянное, направляя Арракса в небеса и молясь богам старым и новым, ни в одних из которых никогда не верила. Что ж, самое время поверить. Но рядом вновь раздается тяжелый рокочущий крик Вхагар. Люцерис чувствует напряжение и волнение дракона под собой и вновь кричит, выдавливая из себя остатки сорванного еще раньше голоса. — Нет, Арракс! Нет! Слушайся! Служи! Но только уже поздно. Молодой, испуганный дракон выбирает не побег, а отчаянное сражение за собственную жизнь. Он бросается вперед, прямо туда, где в темноте проступают смутные очертания продырявленных многочисленными сражениями крылья великой драконицы, и опаляет их огнем. Вхагар ревет и изворачивается, пытаясь схватить юркого дракона. Ее огромные когтистые лапы свистят над в считанных дюймах от головы Люцерис. Арракс вновь дергается в воздухе, уходя в сторону от клацнувших с ужасающем лязганьем челюстей, а принцесса ощущает, как спину опаляет такой вспышкой боли, что перед глазами становится светло. Оглушенная, она едва не выпускает из рук поводья. Кажется, что Эймонд кричит что-то, но слов Люцерис разобрать уже не может. Дальше все происходит слишком быстро. Последнее, что запоминает Люцерис, как прямо перед ее лицом вновь лязгают огромные челюсти и голова Арракса просто исчезает в них так, будто бы ее никогда и не было. А потом наступает темнота.