Свинец

      Темнота. Ленинград её ненавидел. После революции, когда он потерял зрение, Невский погрузился во тьму, из которой выхода просто не было. Беспомощность — единственное, что ему осталось. Невский полагал, что после того, как у него забрали власть, семью и его прежнюю жизнь, после того, как его безжалостно вдавили в грязь лицом, заставляя захлёбываться собственными слезами и порой кровью, его оставят в покое. Однако это было его фатальной ошибкой. Гнёт стал только сильнее. Советская власть ежедневно давила на него. И самое больное, что это давление он получал от того, кто когда-то его любил, от того, кого Ленинград до сих пор любил, хоть и пытался убить в себе это отвратительное чувство.       Невского загоняли в угол, словно дикого зверя, а потом пытали, узнавали всю необходимую информацию. Саша стал жить в страхе изо дня в день. Он начал бояться шорохов, шагов за дверью, громких криков. Невский не страшился смерти, он о ней грезил, Ленинград больше алых глаз боялся, что душу пожирали мгновенно. Он не хотел чувствовать те руки на своей шее, не хотел ощущать тупую боль от гематом и ссадин. Московский не только взрастил его, как ученика, он изучил когда-то Петербург от и до. Зная все его слабости, он давил на открытые раны, упиваясь чужой болью. И не оставалось времени, чтобы вздохнуть свежей грудью, почувствовать не просто свободу, но и безопасность. Саша совсем позабыл о такой роскоши.       Делая короткие вдохи, он чувствовал сырость и запах плесени. В воздухе витал неприятный запах железа. Он горечью оседал на языке, из-за чего появлялась вязкая слюна. Её хотелось сплюнуть на пол, и он был готов пренебрегать этикетом и правилам, которым его когда-то учили. Однако ничего не получалось. Слюна прилипла к горлу, скребясь по нему. Казалось, сплюнешь только вместе с плотью. Где-то сбоку от него что-то капало на бетонный пол. Тишина давила на Сашу, словно стены постепенно сжимались.       В голове всё плыло и звенело. Его неплохо приложили об плитку пару раз, когда увозили в неизвестном направлении. Кожа на правом виске была сильно стянута, наверное, кровь запеклась. Пытаясь хоть как-то дёрнуться, Невский понимал, что все его попытки тщетны. Его крепко-накрепко привязали к стулу. Верёвки впивались в тонкую мертвенно-белую кожу, натирая её, врезаясь, оставляя следы. Саша головой стал яро вертеть, пытался сосредоточиться на здравых мыслях. У него получалось откровенно плохо. Страх своими тяжёлыми ногами наступил ему на горло, перекрывая необходимый кислород. Паника захватила слабое тело. Ленинград начал беспорядочно дёргаться, словно он рыбёшка, что была выкинута океаном на сушу. Всё вокруг приобрело краски опасности.       Слабый свет где-то в коридорах зажегся. Послышались тяжёлые шаги, которые неизбежно приближались к нему. Теперь Невский замер. Его парализовало. Саша затаился, мечтая лишь о том, что шли не к нему или, чтоб его не заметили. Он только и слышал собственный ритм сердца, которое готово было пробить грудную клетку, и шаги, что отмеряли его жизнь. Тёмная фигура выросла перед решётчатой дверью. Жуткие глаза сверкнули в полумраке, и Ленинград понял, что к нему явилась сама смерть, в обличии родного человека.       — Надо же, очнулся, — насмешливый тон смешался со скрипом двери. Теперь Невский был в одной клетке с монстром.       — Почему я здесь? — осмелился выдать Ленинград. Он старался не смотреть в лицо своему страху, понимал, что взглянет и пропадёт. Саша давно принял правила нынешней игры. Он уже многие годы ничего не делал, грязно прогибаясь под власть. Выбора не было. Он хотел выжить.       — Прекрасный вопрос, — как хищник, Москва ходил вокруг него. — Но ты не должен его задавать, — он остановился за спиной узника, создавая для Невского ещё более уязвимую позицию. — Где они!? — резко отдёргивая голову Саши назад за отросшие волосы. Ленинград прошипел от резкой боли, на глазах выступили хрусталики-слезинки. Он сильнее сжимал зубы, чтобы не взвыть диким зверем.       — О ком ты? Я не понимаю, — цедил он. Кадык на каждом слове дёргался, и Саша уже представил, как Московский безжалостно вырвет ему трахею за такие наивно-глупые вопросы.       — Не сопротивляйся, Шура, — отвратительная кличка, по мнению Невского. В его понимание так только зверюшек называли. — Говори, где оппозиционеры.       — Не знаю, не знаю, не знаю, — вторил Невский. Он понятия не имел. Волосы его так же резко отпустили. Ленинград головой качнул, как неваляшка. Он уже успел подумать, что на этом его мучения закончились, и он отделался малой кровью, однако в этот момент ему прилетела затрещина. Настолько сильный был удар, что в ушах сильнее зазвенело, а в глазах на несколько секунд потемнело.       — Не хочешь говорить, — Москва перехватил Сашино лицо, грубо сжимая его пальцами. — Тогда я из тебя выбью правду, — очередной удар пришёлся на другую щёку. Из глаз брызнули слёзы, во рту почувствовалась кровь, видно, повредились дёсны. Саша в кашле разразился. Воздуха категорически не хватало. Его лёгкие горели, словно пожар в них полыхал.       Удары сыпались один за одним, как и вопросы, на которые Ленинград ответить не мог. Потому что не знал желанного ответа. Живот скрутило от нескольких попаданий кулаком. Казалось, что Невский сейчас собственные органы наружу выплюнул бы. Все тело лихорадочно тряслось. Саша совсем потерял счёт времени. Уже забыл сколько часов подряд его избивали. Очки давно упали с лица, разбиваясь под армейскими ботинками. Поэтому он размыто видел стены, которые порой двигались, менялись местами, кружили, и два алых глаза. Врата в настоящий ад. Голос же Московского звучал с каждым разом всё холоднее и грубее. Ему приговор зачитывали, при этом ударяя мощнее. Невскому кровью блевать хотелось, но он терпел, как его когда-то учил, собственный мучитель.       — Последний раз повторяю, где они? — Московский вновь оттягивал Сашу за волосы. У того кровь носом шла, спускаясь на разбитые губы. Правый глаз отёком налился, скулы нездорового цвета были, на них гематомы зацветали. В левом сером глазу, что и так плохо видел, свет периодически мерк. Это капилляры в нём лопнули, заливая белое пространство глазного яблока тёмной кровью.       — Я не знаю, — кашляя через каждое слово. У Невского не было практически сил, чтобы оставаться в сознании, он висел на самом краю пропасти.       — Упёртый и гордый, — выделяя каждое слово. Злость кипела в Москве, как лава в жерле вулкана. Ещё немного и произошло бы неизбежное извержение всепожирающей ярости. Однако в момент всё это сменилось на дикий, безумный в своём роде азарт. — А я смотрю, ты давно свинца не ел, Шура, — дьявольский оскал на губах. А у Ленинграда кровь в жилах застыла. Сильнее любой пощёчины. Крупная дрожь пробила все тело.       — Нет, нет, нет, — слёзно просил он. Саша глаза поднял, впервые по своему желанию заглядывая в чужое незнакомое ему лицо. — Ты не можешь, не со мной.       — Перед законом все равны. Ты не исключение, — ядом на самое сердце капал. — Ожидай, приглашения, предатель, — Московский покинул клетку, оставляя Невского в мучительном ожидании. Страх только сильнее зажал Сашу. Он готов был умереть в этих четырёх стенах, лишь бы не терпеть все эти унижение и боль, что протыкали тело тысячью лезвий.       Ленинград не заметил, как провалился в беспокойный сон. Эмоции взяли вверх, и он отключился, теряя бдительность. За ним пришли на закате следующего дня. Не заморачиваясь, отвязали и поволочили по грязным тухлым коридорам на казнь, которую он не заслужил. Саша даже опомниться не успел, как оказался на каком-то полигоне. Солнце своими слабыми лучами касалось земли, прощаясь с ней до следующей встречи. Невский с отчаянием смотрел по сторонам. Ему попадались только голые ветви деревьев да небо, на котором медленно плыли разноцветные облака. Поняв, что происходит, Ленинград стал дёргаться и выбираться, но было уже слишком поздно. Его подставили к доске, вновь привязывая. Слёзы осознания брызнули из глаз, оседая на ресницах. Верёвки надёжно стянули его тонкое тело так, что он не мог пошевелиться лишний раз. От отчаяния Саша стал вертеть головой из стороны в сторону. Мужчины с боку от него были подобно марионеткам без кукловода. Почти у всех головы были покорно опущены, они не плакали, открыто не выражали эмоций, только губы некоторых дрожали, а некоторые в небо последний раз молились, прощались со своими семьями, знаю, что завтра для них не настанет.       — Как же так, — отчаянно шептал Саша. Он сник. Голова упала на грудь, сальные, смешанные с собственной кровью волосы, словно специально закрыли его от внешнего мира. В момент наступила оглушительная тишина. Ни ветра, ни пения птиц, ни мучительных просьб о помиловании.       — Подними голову, Шура, — стальной голос раздался за его спиной. Невский кожей чувствовал страх. — Будет неприятно смотреть на своё изуродованное лицо, — чужая рука задрала его подбородок, заставляя смотреть практически в небесную высь. Москва неторопливой походкой вышел из-за спины Саши, шагая к людям с автоматами.       — Миша, — давно он так его не назвал. — Прошу тебя, пощади, — слёзно Невский смотрел на него, пытаясь вымолить прощения за то, чего не делал, за то, чего не заслуживал.       — Поздно, Шура, — Москва поднял руку. Солдаты заняли боевую стойку, нацеливаясь на своих беззащитных жертв. Врагов для всей страны. — Огонь, — пальцы согнулись. Ленинград не успел ничего ответить, он лишь затылком в доску упёрся, жмуря глаза сильнее. Град пуль мгновенно вылетел в них. Короткая череда свиста раздалась в воздухе. В момент запахло свежей кровью. Люди, что были привязаны к доскам, поникли тряпичными куклами. Саша был в их ряду. От острой боли он лишился чувств, проваливаясь во тьму.       — Руби, — отчеканил Московский. Одним движением топора верёвки лопались под острым лезвием, подобно пузырям. Люди повалились безвольными мешками на землю. Скучающим видом Миша осмотрел их всех. — Этих в лес, — указывая на мужчин. — Закопать. Этого, — смотря на Невского. — За мной, — солдаты стали выполнять приказы. Обычных смертных закидывали в кузов грузовика, как мусор, Ленинград же подняли на руки, неся за столицей.       В морге было прохладно и тихо. Атмосфера и специфичность этого места всегда впечатляла. В воздухе мрачной тенью бродил запах мертвечины. Он периодически забирался в нос, вызывая рвотные позывы. Патологоанатома ждать не нужно было, он всегда был на месте. Замечая необычного пациента на своём столе, он сразу понял свои задачи. С выразительным звуком он выкидывал в металлическую тару пули, что вытащил из, казалось, мертвого тела. Однако слабый стук сердца был слышен, а из ран не хлестала кровь, она медленно запекалась, оставаясь тёмной коркой.       — Двенадцать пуль, Михаил Юрьевич, — в доказательство своих слов, врач потряс тарой перед Московским, показывая проделанную работу. Москву пули не особо интересовали. Врач тем временем взял толстую иглу и хирургическую нить, зашивая отверстия. Работа была неаккуратной, но откровенно всем в этом помещении было плевать. В скором времени на этих местах, даже следов не останется. Наверное. Омыв худое тело водой, убирая лишнюю кровь и грязь, патологоанатом сложил всё на стол.       — Закончил? — Московский всё это время лениво смотрел на происходящее, не позволяя происходить недозволенному.       — Да.       — Свободен, — патологоанатом знал своё место, от того просто снял перчатки с маской и ушёл из морга, оставляя мужчину одного. Неспешно Москва подошёл к Саше, рассматривая его безмятежное лицо. Черты его лица смягчились, волосы не ниспадали на лицо, отчего он был немного похож на свой имперский образ. Хмыкнув носом, Миша утёр с щеки застывшую кровь. Во время расстрела пуля прошла слишком близко к его лицу, оставляя тонкую полосу. Большой палец провёл по бледным тонким губам. Москва мимолетно улыбнулся. Он одел Невского в тонкие одежды, а после резко задвинул стол в холодильник, закрывая дверь. Ему оставалось только ждать.       Когда Ленинград вновь открыл глаза, то он продрог насквозь. Он костями чувствовал отвратительный холод. Зрение слишком долго фокусировались в темноте, а тело разрывало от боли. Пуль в нём явно не было, но от этого и легче не становилось. Собравшись с последними крупицам сознания и сил, он стал ощупывать пространство. Ничего дельного не вышло. Везде руки упирались в холодные металлические стенки. Он был в ловушке. Паника настигла его также незаметно, как и осознание своего положения. Медленно, но верно Ленинград понял, что его заперли в холодильнике морга. Очередная жестокая пытка. Воздуха вдруг стало не хватать, в глазах зарябили яркие краски, а по щекам безостановочно текли горючие слёзы. Невский по стенкам стал бить кулаками, словно он был птицей в клетке, однако шансов у него не было. Саша окончательно растерялся. Из его горла вырывались хриплые призывы о помощи, сердце совсем разбушевалось, а конечности в момент налились свинцом, тяжелея. Ленинград замерзал изнутри, разрывался снаружи от горя и страха, когда где-то в ногах показался слабый свет. Резкое скольжение, и этот свет уже бил Саше в глаза. Невский по сторонам озирался, пытаясь понять, что произошло, пытаясь собраться в кучу.       Резким движением его притянули за грудки, отрывая от жесткой поверхности. Ленинград только и успел осознать и вспомнить эти жуткие глаза.       — Говори, где оппозиционеры, — Московский тряс его, словно Саша был игрушкой. А Ленинград окончательно здравый рассудок потерял. Он в слезах разразился сильнее, тянувшись руками к чужим плечам.       — Я не знаю, не знаю, — убедительно повторял он. Москва сквозь зубы прошипел, тряс ещё и ещё. Ленинград совсем расклеился. Опухшие глаза совсем не раскрывались, на белой тонкой рубахе пятна крови появились. Неровные швы кровоточили. Московский нетерпеливо цыкнул языком, скребя зубами от раздражения.       — Бесполезный, — разжимая пальцы. Чужая одежда выскользнула из рук, и Саша, который был подвешен в воздухе, упал, сильно ударяясь головой о металлический стол. Московский ушёл, хлопнув дверью, понимая, что от Ленинграда он признания не дождётся. А Саша клубком свернулся. Его тело неистово болело и горело, но это были такие пустяки по сравнению с тем, что творилось в его душе.       Оставаясь на проклятом ледяном столе в морге, он только тихо шептал.

Не знаю, не знаю, не знаю.