Иллюзия греха

— Мы не можем снова просто праздновать перед телевизором! — резонно отмечает Сэми. — Это должен быть поход на природу или… — Поход в конце ноября? — Вики сидит на скамье школьного стадиона, мотая ногами, висящими по две стороны от соединённых в сиденья обрубков гладкого дерева; на ней юбка — идиотская, в крупную складку, длиной дюймов пять выше колена; Ади удивляется, что Вики до сих пор никак не справилась с установленными правилами и согласилась ходить в этой уродливой шмотке; он вообще её никогда в юбке не видел. — А ты непризнанный гений, Сэми! — О, заткнись, — Сэми расслабляет клетчатый — сшитый будто ровно из той же ткани, что и юбка сестры — галстук, являющийся обязательным элементом школьной формы; его серые, широко распахнутые глаза упираются в небо, когда шея прогибается, обнажая выпирающий кадык. — Родители чёрта с два разрешат куда-нибудь выйти. — Нам всегда было весело дома, Мышонок, — Вики протягивает руку, щипком тонкой кожи заставляя брата зашипеть от боли, и тот в ответ тянет за прядь тёмных волос, отчего Вики коротко и притворно взвизгивает. — Мы можем позвать больше людей, дать маме список блюд, она в восторге будет, а папа спокоен, что нас не придётся искать по городу и лесам. — Тебе скучно? — вдруг решается спросить Ади; ему странно лезть в эту перепалку — всё ещё, — хотя не было ни дня с их знакомства, когда бы до его ушей не доносились их неутихающие препирательства; Сэми опускает глаза, сменяя голубо-серые небесные переливы на вечно-зелёный лес в его радужках. — Сомневаюсь, что вы сумеете угодить всем, Вики. Девчонка Уокер, наверное, самая тихая среди них и самая беспроблемная — по крайней мере среди незнакомых людей, — Сэми часто ему говорит, что, если бы не они двое, быть Вики маминой радостью и папиной сладостью — какой-нибудь спортивной болельщицей с идеальным табелем успеваемости и расписанным планом на будущее с уточнением о муже-юристе и двух разнополых детишках. Но как же хорошо, что они — Ади и Сэми — не дают случиться этому ужасу, всячески оберегают её от статуса хорошей девочки. Рядом с ними она куда менее бесшумная, куда более инициативная — иногда, — но всё же остаётся собой. — Можем не пытаться, — отрезает Вики и вскакивает на скамью, светя острыми коленками — на одной из них шрам, появление которого Ади помнит точно, но ему интереснее наблюдать за тем, как глаза, зеркально повторяющие её собственные, но принадлежащие близнецу, закатываются, обнажая белок, а спина выгибается, отчего бледная кожа ещё сильнее просвечивает сквозь тонкую ткань рубашки. — Папа, в целом, уже готов к нашим спорам. Я недавно слышала, как он и мама опять зарылись в воспоминания. Он ещё что-то упомянул о свиданиях. — Им не о чем переживать, — усмехается Сэми над тем, как неуклюже Вики спрыгивает на землю, после чего смахивает ладонью невидимую грязь от обуви. — Мы тебя от них точно защитим. Нокс Аллен — такой мудак, папа ни за что в жизни не отпустит тебя с ним даже молочный коктейль выпить. Вики ахает и бросается с растопыренными пальцами рук на Сэми, стремясь пощекотать сильнее. Он визжит и смеётся, его голос перекатывается в воздухе, вибрирует со звоном металлической решётки, в которую на полной скорости врезается тренирующийся регбист, и теряется в плотной листве окружающего школьный двор леса. Ади рад быть частью всего этого; уголок его губ приподнимается, а в центре груди — за рёбрами — тягучим, липким и сладким сиропом разливается ощущение принадлежности и глубокой привязанности. В этот самый момент его наслаждение и погружение в опаляющие душу ощущения не сможет прервать никто. И ничто. Сейчас в его голове яростные перекрикивания родителей вытесняются звонким хохотом, пронзающим всё тело; вместо состоящих из гнева и ненависти ударов по телу от отца он чувствует похожий на их послевкусие жар, сосредоточенный только не в месте соприкосновения кулака с его кожей, а на всей поверхности и даже изнутри — и такой жар куда приятнее. Он моментально забывает обо всех проблемах, с которыми ему приходилось сталкиваться, как и о тех, встреча с которыми только предстоит. Всё это сейчас не имеет значения. Всякая мелкая песчинка из тонны ядовитого мусора, оставленного отцом в его жизни, самоустраняется — горит в открытом космосе, разрушается под силой Вселенной. В эту секунду ему неизвестен тот факт, что вечером, вернувшись после затянувшегося ужина с Уокерами, после их весёлого времяпровождения за настольными играми, наслушавшись безобидных подколок между Сэми и Вики, и выйдя с наигранной улыбкой из машины Винса Уокера, убедив того, что дома всё хорошо, он получит ценный урок. И не только его. Вместе с этим уроком — одновременно — в него будут вбивать правильность убеждений и мыслей, с каждым тяжёлым, острым ударом заплывших костяшек Ади заставят усомниться в том, что и к кому он испытывает. В выкриках отца он узнает дословно вписанные в дневник строки о том, как стали выглядеть девчонки в его классе после летних каникул, и что ему не особенно хочется на них смотреть — прошёл месяц, а Ади уже осточертело. Все девчонки — стремящиеся выглядеть Барби, даже Вики, которая всё же напяливает эту страшную юбку изо дня в день. Внешние изменения его не волнуют — все они растут, вытягиваются ввысь, приобретают изгибы. Его глаза находят интересным другое — приобретение голосом низкое звучание, остроту скул, ставшие более широкими плечи. Это не демонстрируется столь явно — поэтому так завораживает. Так что он молчит, ведь верит своим глазам. Уже почти даже не хнычет, ощущая прикосновение отцовской ноги к рёбрам. Но в силу возраста или, возможно, под воздействием того самого чувства, что наполнило его за весь день, он найдёт в себе крохотный запас энергии — маленькую звезду, говорящую с ним так, что все впечатанные в его голову истины улетучатся, погаснут, не оставив даже жалкой горстки пепла. По крайней мере сегодня. Наверное, ему необходимо будет всегда при себе иметь коробок спичек — на случай, если тайного места не найдётся… Сегодня он запомнит, что стоит делать — и каждый день будет следовать изученному правилу — только одно: лучше прятать свой дневник.

Каким-то точным жестом он поджигает сигарету вытащенными из кармана брюк спичками. Треск разносится по пустому двору — мы с ним единственные находимся снаружи, но будто так же отрезаны от всего остального мира; безмолвный вакуум по-прежнему наполняет открытое пространство, лёгкие так хотят вобрать в себя свежий воздух, но я не могу. Мы с Ади здесь по собственной воле — мы оба, — его, уверена, никто не заставлял сейчас следить за мной в оба глаза, а я больше не ищу в себе сил сбежать. — Так и не избавился от привычки? — чётко осознаю, насколько глупым кажется этот вопрос. Ади приподнимает левую бровь, а я не могу сдержать смешка, с хрипом покидающего саднящее горло. — Брось, ты же не думал, что я настолько недогадливая, — делаю несколько шагов вверх и присаживаюсь на ближайшую к двери ступень, парой движений ладони смахнув грязь. — Запах табака приедается только для курящего. — Не был уверен, что ты тогда обращала на это внимание, — пожимает плечами он. Я надеюсь, в глубине души он не хотел задеть своими словами, но стенки горла всё равно неприятно сжимаются. Воспоминания о моём бездействии в последний год жизни здесь висят мёртвым грузом, апатия тогда развилась до такой степени, что, думаю, многим казалось, будто меня вовсе не существует. Но… — Знаешь ведь, что ты в то время был одним из трёх человек, с которыми я могла кое-как, но разговаривать, да? — … не могу себя сдержать, так устала хоронить всё в себе, что обычно стремящиеся оставаться внутри слова сбегают быстрее, чем мозг успевает их догнать: — Так что не надо винить меня в безучастности, Ади. Купол молчания снова накрывает нас; профиль Ади остаётся неподвижным, а тлеющая сигарета свободно покачивается в уголке губ, в то время как моя сгорает с удвоенной скоростью, подгоняемая переживаниями об уместности произнесённых слов. В тот самый момент, когда я решаюсь выдавить хоть какое-то бесполезное извинение, он разлепляет губы первым: — Мне этого не хотелось тогда, Вики, — выдыхает он; дым сигареты обвивает невидимый столб воздуха, скручиваясь и обнимая его, пока я вовсю готовлюсь слушать. — Не хотелось в смысле… — его голова запрокидывается назад, свободная рука ложится на заднюю сторону шеи, — я не был готов. Ты… Вы так похожи. Всегда были, и я… Его объяснения так часто прерываются, что я изо всех сил сдерживаю рвущееся «прекрати, хватит, думаешь, один такой?»; но мне необходимо это выслушать — так же неотвратимо важно, как и ему высказаться: — Я не мог смотреть на тебя, ясно? — полыхающая оранжевым трубочка вылетает из его пальцев, приземляясь на землю, втаптывается носком тяжёлых ботинок вглубь. Ади дышит слишком громко, его грудная клетка и плечи подрагивают так, как я никогда прежде не видела, и от растерянности, всплывающей на поверхность его глаз, мои собственные заплывают солёной жидкостью. Не могу его в этом винить, правда. До сих пор не знаю, свыклась ли с избегающими моё лицо взглядами мамы, но это Ребекка — разве любовь родителей не безусловна? Папа, наверное, единственный, кто не утратил возможность видеть во мне меня саму, а не копию Сэми. Возможно, оттого, что у него было много времени, чтобы приготовиться? Мне бы у него поучиться. — Это было давно, Ади, — поднимаюсь, спускаюсь ниже по ступеням, становясь на небольшом расстоянии от него. — Нам всем было сложно тогда, и до сих пор, как видишь, — ладонью показываю на свои волосы, своим красным свечением выделяющиеся в периферическом зрении; в моей руке по-прежнему истлевает остаток сигареты, змеясь дымом между нами. Мне хочется уговорить себя, что именно из-за этой серой горечи глаза заплывают, но, наверное, хватит обманываться. — Я не могу смотреть на себя в зеркало, — на последнем слове голос срывается, и теперь во рту чувствую настойчиво скатывающуюся соль; ветер проскальзывает по мокрым щекам, охлаждая кожу. — До вчерашнего дня из комнаты не выходила без цветных линз. Насколько это жалко звучит? Он пару секунд цепляется взглядом за мои глаза, зрачки перемещаются с одного на второй, а мои веки не смыкаются даже из-за рези воздушными порывами, пока заново скопившиеся слёзы не прочерчивают дорожки от ресниц к подбородку. А потом Ади делает то, что часто делал раньше: без лишних слов, хоть они сейчас как никогда необходимы, с остервенелым и нетерпеливым дёрганьем привлекает меня к себе, заставляя уткнуться мокрым лицом в его шею. Когда спустя секунду я так же крепко стискиваю его в объятиях, часть напряжения, сковывающего его тело, растворяется, но ненадолго — ровно до тех пор, пока мне не приходит в голову упомянуть другое, но важное: — Жаль, что с тобой это случилось, — шепчу в его кожу; мышцы спины, накрытые моими ладонями, моментально затвердевают. — Мне жаль. — А мне нет, — резко бросает он, щекой, прижавшейся к его горлу, ощущаю вибрации голоса, будто пульсирующие изнутри гневные волны. — Ты уже видела Тая? — киваю, по-прежнему не сдвигаясь с места, не стараясь покинуть согревающий кокон его рук. — Я рад, что он вырос не так, как я. Я могла бы расспросить сейчас — сорвать пластырь резко и безболезненно, но на такой риск не пойду. Мне нужен этот день — спокойный, наполненный смехом и радостью, проведённый в кругу людей, добрую половину из которых не знаю или не помню, но всё же они запросто устраивают в своём доме праздник для моего друга. Слишком многое нужно наверстать — я обязательно уточню, чем он занимался после того, как окончил школу, сумел ли найти что-то важное для себя; в какой-нибудь особенно откровенный момент, улучив возможность, подниму болезненную тему наступившего «после». Напою его текилой и выясню, что было отправной точкой. Потом вытащу из него условия УДО, мы могли бы вместе подумать над тем, какие развлечения остаются доступными. Наверное. Но не сейчас. Когда наконец переставшие непрерывно струиться слёзы высыхают на щеках и вновь стягивают кожу, аккуратно отстраняюсь и смотрю на Ади. Не могу судить о том, насколько ему стало легче, но это изменение очевидно. Его глаза теперь будто даже смотрят шире — словно раньше кругозор сужался до одной точки, на которую больно смотреть, но выхода не остаётся, — зрачки остро перемещаются по моему лицу, и только после этого небольшого оглядывания он отпускает меня. А я снова почему-то не могу сдержать слов: — Возможно, тебе стоит подумать над тем, чтобы сбрить это, — пальцем тыкаю в его абсолютно не гладкую челюсть. — Ну, знаешь, ради эксперимента. Его брови приподнимаются, на секунду возвращая Ади то выражение лица, которым он прежде неосознанно сверкал на абсолютно невпопад сказанные мной или Сэми фразы, и я вижу, как губы, скрытые тёмно-рыжей растительностью, дёргаются. Вопреки желанию, не могу узнать его мысли по этому поводу, потому как дверь дома распахивается, а я поворачиваюсь, теряя зрительный контакт. — Извините, что прерываю, — Ости привычным движением подкидывает Кристи на бедре, выглядывая на улицу. — Ади ждёт Сэм, а мне бы о-очень, — на слове «очень» она закатывает глаза, — не помешала твоя помощь с продуктами, Вики. Оглядываюсь на Ади, начинаю подниматься к двери, видя, что он идёт следом. Преодолевая порог, мы с ним расходимся; он движется к открытым дверям в какое-то отдельное помещение, где встречается с Дино — вся его поза говорит о нетерпеливости и недовольстве: руки сложены на груди, и, кажется, каблуком своих ботинок он может пробурить пол, если не прекратит стучать, — глядя на Ади, кивает в глубину комнаты, после чего оба они входят, с грохотом запираясь. Дом выглядит едва ли не так же, как вчерашним утром, когда я со скоростью света неслась по лестнице со второго этажа, лишь бы избежать уже избегающего меня взгляда Ади. Сейчас это кажется почти смешным. От разглядывания отрывает громкий писк вперемешку с бульканьем, так что я вновь обращаю внимание на маленькую девочку в руках Ости, и мне хочется сощуриться от того, сколько света излучает этот ребёнок. Язык будто сам по себе высовывается изо рта, а глаза скашиваются к носу, и от этой рожицы Кристи вновь заливается смехом. — Нам на кухню? — уточняю. — Наверное, стоит заняться приготовлениями. Кивнув, Ости проходит под широкой аркой в одну из комнат общего пользования; сейчас она кажется едва ли не самым большим помещением в доме: огромное — действительно огромное — открытое пространство, в центре него громоздится такой же вместительный диван, в сравнении с которым любой другой будет видеться крохотным — этот же вполне способен разместить на себе одновременно около десяти человек, — чехол на обивке несколько стёрт и потрёпан, при этом полностью отсутствуют интерьерные подушки, по бокам от дивана стоит пара раскладывающихся кресел, на спинку одного из которых я скидываю пальто. Подозреваю, что жители дома нечасто задумываются о дизайне — оно и не удивительно. Перед диваном расположен невысокий столик, столешница которого сейчас полностью заставлена пустыми стеклянными бутылками и жестяными банками из-под пива, перемешиваясь с упаковками снэков; за столом, у стены — на широкой тумбе — стоит плазменный телевизор диагональю, кажется, около восьмидесяти дюймов, и данный факт меня не столько удивляет, сколько необоснованно смешит — или обоснованно, учитывая, что эта вещь так выделяется своей новизной на фоне остального. За ним, прислонившись к дальней стене, стоит огромный двустворчатый холодильник — похожий на тот, что обычно можно увидеть в супермаркете, — он наполнен пивом почти впритык. Правую четверть комнаты занимает бильярдный стол — стойка с киями упирается в угол, шары на ткани собраны в пирамиду, — сам стол тоже не выглядит новым, дерево утратило блеск, сукно истёрлось, а сетки под лузами истрепались так, что, думаю, шары вполне могут падать сразу на пол. Светильник над столом, свешивающийся с потолка, накренён вбок, и я вижу, что одна из лампочек разбита, но не выкручена. В дальнем левом углу установлена какая-то стереосистема — сейчас она выключена, как и любой источник шума, но в этом всём чувствуется лишь моментная тишина. С лёгкостью представляется, как в любой день недели вечером помещение заполняется шумом и музыкой, разбавляющейся громкими голосами, стуком бильярдных шаров и звоном соприкасающихся бутылок. Что-то в этом есть. Проходя дальше, замечаю, что при всём этом не могу назвать место грязным — то есть очевидно, здесь не стоит даже рану кому-то обрабатывать, но с учётом обитающего в этих стенах контингента… Могло быть куда хуже, думаю. Мы двигаемся всё глубже и попадаем в небольшое ответвление, скрытое перегородкой, — по размеру в половину меньше общей гостиной. Кухня кажется стерильной в сравнении — деревянный стол чистый, нет ни единой крошки или липких разводов; несколько стульев задвинуты, освобождая пространство вокруг. Остров из кухонных тумб удерживает на себе все те пакеты, что мы с Ости привезли сюда; холодильник — и остальная техника, включающая плиту с духовкой, микроволновую печь, тостер и даже кофемашину — кажется недавно принесённым из магазина. — Ого, — констатирую, не сумев справиться с такими разительными отличиями. Ости хохочет, усаживая дочь в небольшой манеж на полу. Она нажимает пальцем на нос Кристи, когда та пытается ухватиться за разбросанные внутри игрушки, и поднимается, выгибаясь в пояснице. — Понимаю, что тебя удивляет, но всё же не сильно рассчитывай на это, — крутя пальцем вдоль стен, она подходит к двустворчатому холодильнику. — У них есть что-то вроде графика уборки, но конкретно сегодня — не их заслуга. Надо разобрать здесь всё по местам, а потом приступать к нарезке. Пожимаю плечами, подтягивая рукава лонгслива к локтям, после чего быстро ополаскиваю руки в мойке и начинаю разбирать пакеты на островке. — Кто сегодня наводил здесь порядок? — решаю задать интересующий вопрос. — Ночью здесь было весело, — Ости, раскладывая продукты на полках холодильника, собирает соусы, расставляя их в двери. — Каждый вечер что-то происходит, но на выходных чаще. В доме живут в основном одиночки, так что любят поразвлечься, — оборачивается ко мне: — Чипсы можешь не убирать, кинь их на тумбу к тостеру, потом с ними… так вот. Любят развлечься, зовут сюда всяких шлюшек, пытаясь убить двух зайцев одним махом. Даже трёх, выходит, — она поднимает руку с тремя выставленными пальцами, произнося слова и загибая: — Их трахнут, приготовят их задницам завтрак, ещё и красоту здесь наведут. Это продолжается кучу лет, кучу! Непрекращающийся водоворот, чёрт возьми. — Если им так нравится… — и я имею в виду всех их: и женщин, и эту свору байкеров; кто мы такие, чтобы судить. — Да и мне, в общем-то, всё равно, Вики, — Ости выпрямляется, освободив место внутри холодильника, и подходит к тумбе, осматривает содержимое пакетов: — Ты не подумай, я не какая-то охреневшая сука, вообразившая, что они чем-то хуже, понимаешь? Просто стабильно раз в месяц происходит что-то вроде разборок. Очередная дамочка, появляющаяся в компаунде чаще остальных, решает, что трахающий её член теперь «её мужчина», — она поднимает пальцы, сгибая их воображаемыми кавычками. — Пусть бы обманывалась сколько влезет, но не-е-ет, она начинает думать, что всё в этом доме под её контролем. Продолжает задирать парней, пытается добиться послушания. Но приводит это к тому, что её выпинывают под задницу за ворота и больше не приглашают. Я сминаю пакет, выложив шуршащие упаковки на тумбу, и принимаюсь за следующий. — Внешне я бы не назвала этих мужчин теми, кого хочется на путь истинный наставлять, — снова пожимаю плечами. — Они же байкеры, — Ости кивает, вновь разворачиваясь. — Я, конечно, ничего о них не знаю, но… — Но ты понимаешь, — говорит она; из манежа продолжают доноситься радостные звуки. — И ты права, они слушаются только Дино, он здесь, вроде как, за главного. Честно, я бы с ним тоже спорить не хотела. Но теперь Сэм будет рулить, им точно придётся немного сосредоточиться. — Он переезжает сюда? — этот факт меня немного удивляет. — М-м-м, ага. Люцифер предложил свой дом, но Сэм отказался, — Ости вновь разгибает ноги, но теперь подходит к манежу и поднимает Кристи, которая секундой раньше начала хныкать, и звук повышается с каждым мгновением. — Нам нужно в дамскую комнату, так, малышка? Мы отойдём ненадолго, Вики, ты оставайся. Вернусь и продолжим, — она почти выходит из комнаты, но оборачивается, сводя брови к переносице, но смотрится не грозной, а неуверенной: — Ты ведь не занята? И не против, что я тебя эксплуатирую? Не могу удержаться от лёгкой улыбки и произношу тихое: «Нет», прежде чем они оставляют меня одну. И, вау. От такой тишины на некоторое время впадаю в ступор — кажется, совсем недавно она была бессменной составляющей моей жизни, но меньше недели в Астории, и кажется, будто мы перестали проводить время вместе — старые друзья, разошедшиеся в разные стороны. Мне всё ещё комфортно с ней, но в то же самое время противостоять заменяющим её присутствие разговорам с папой и просмотрам фильмов по вечерам, гулом отдыхающих в Цербере, плаксивым звукам хнычущей малышки Кристи мне не хочется. Вместе с тишиной часто приходит прошлое — часто утопаю в нём и не имею желания выбираться наружу: хотя бы в здесь-и-сейчас, но ведь именно оно и есть самое важное. В отдалении слышу звук хлопающих дверей и только сейчас понимаю, что не сдвинулась ни на дюйм с тех пор, как ушла Ости, поэтому вновь треск сжимающейся в руке упаковки закусок к пиву несколько пугает. Да это просто смешно. Звуки голосов становятся всё громче, пока я занимаюсь тем, что вытаскиваю из последнего пакета овощи — Ости ещё в магазине объяснила, что салаты обычно приносят жёны и постоянные девушки Грешников, но всё равно стоит нарезать что-нибудь, если кому-то вдруг захочется разбавить поджаренное на гриле мясо и хот-доги зеленью. Включаю кран в мойке и промываю листья салата, помидоры черри, выкладываю их на сложенные друг на друга бумажные полотенца, после чего решаю заняться поиском посуды. Навесные шкафы расположены высоко даже для меня — хотя никогда не жалуюсь на свой рост, — и могу дотянуться лишь до самой нижней полки; достаю несколько больших мисок и, цепляя пальцем, двигаю их к краю, после чего спускаю на освободившийся от пакетов остров. Заметив движение на периферии, вскрикиваю. — Т-ты… — мне даже немного стыдно за свою реакцию, — … напугал меня, Хантер. Мой новый знакомый улыбается одним уголком губ, откидываясь на обеденном стуле. Он избавился от своей куртки — теперь выглядит почти обычно, ничем не выделяется от простых парней. Почему-то кажется, он спокойно вписался бы в любой городской бар или кафе, и у него получилось бы не привлекать к себе много внимания. Возможно, на меня просто перестал действовать эффект неожиданности. — О, прости, милая, — его голубые глаза сверкают, но взгляд расслабленный: ровно такой, как я видела у дома. — Значит, ты Уокер? Ади, одёргивая его тогда, не забыл упомянуть о близком родстве с шефом полиции, поэтому я почти не удивляюсь вновь всплывшей теме. Сомневаюсь, что от этой новости он станет ходить на цыпочках и бояться выругаться. Но и вряд ли станет лезть больше, чем мне будет комфортно. — Просто Вики, — ставлю почти распавшуюся от моего дёрганья стопку с мисками на остров и спускаю рукава кофты к ладоням. — Хорошо, Вики, — он ещё больше расслабляется, отклоняясь на стуле назад ровно настолько, чтобы заглянуть за остров. — Понимаю, почему пацан так тебя защищает. Мои руки интуитивно складываются на груди, и мне приходится удержаться от того, чтобы не нахмуриться. — Если это должно было быть комплиментом, то спасибо. — Разумеется! — он как бы в шутку делает оскорблённый вид, после чего его стул принимает нормальное положение, устанавливаясь на все четыре ножки. — Подожди-ка, — его голова наклоняется вбок в непонятном мне замешательстве, — у Уокера было двое детей, я разве не путаю? Резкий вдох через нос слишком громкий, я почти готовлюсь к нападающей статике — она кружит рядом, извивается змеёй, дожидается момента, когда сможет напасть и сковать всё тело. И я почти нападаю первой. Мне нужно научиться жить с этим, так? Нужно привыкнуть к тому, что подобные вопросы рано или поздно будут всплывать, и почему бы не ответить сейчас? «Да, у меня был брат-близнец»? «Да, нас было двое»? Но глупый, сжавшийся от страха мозг генерирует другое — отгораживающее, отчасти безопасное и дистанцирующее. «Это не…» — … твоё дело, Хантер, — жёсткий голос пробивает мою мыслительную кому насквозь, своей тяжестью давит на грудь, нажимает быстро-быстро, стремясь незамедлительно привести в чувства; в проходе между комнатами появляется Люцифер, удерживая на руках дочь Ости и Геральда. — Нужно установить гриль на заднем дворе, Дог тебе поможет. Хантер не выглядит обрадованным перспективой заняться делом, но всё же не спорит и не морщится — его бравада не столь ощутима, когда рядом Люцифер. Несмотря на маленькую девочку в руках — прямо как при нашей встрече в магазине во вторник, — он кажется таким непоколебимым. Не совсем жёстким и пугающим — иначе ребёнок явно не чувствовал себя столь комфортно, заигрываясь с его щетиной, — но всё же авторитетно возвышающимся над Хантером. Мне мало известно о мотоклубах, но внешне это похоже на какой-то иерархический строй — босс с подчинённым, за пределами офиса продолжающие поддерживать общение. Люцифер о чём-то ещё переговаривается с Хантером, выглядя отчего-то недовольным сильнее, чем мог бы в этот воскресный день, но мне тяжело отвести от него взгляд. Причин этому можно найти с десяток, но ни одна из них не побьёт моё убедительное «не-заинтересована». На нём вновь кожаная куртка — если бы я не видела его в другой одежде, да и без неё, то подумала бы, что она крепко приросла к коже. Блеск металлической фурнитуры на ней почти сошёл на «нет» — как будто от времени истёрлась, приобретя приятную глазу небольшую матовость, из которой изредка прорезается сияние. Кристи сидит на сгибе его локтя, теребя подбородок, дёргая за ворот куртки, после чего намертво ухватывает своими пальчиками мочку уха с кольцом, а он даже не ведёт глазом. Это выглядит мило. Видно, что его терпения хватает для маленькой девочки, а у меня мельком проскакивает мысль, что… Он был почти так же терпим со мной. Я почти забываю о его дерзости в первую встречу, но вспоминаю о том, как мне порой не по себе от этого взгляда — такого, что кажется, будто его обладатель знает каждый мой секрет и каждый поворот в лабиринте сомнений, успешно выстроенном мной же в собственном сознании, лучше остальных. Даже архитектора. Такого, каким он перехватывает на себе луч софитов, которым видится моё внимание к его персоне. Я громко выдыхаю, удивляясь тому, как долго задерживала воздух в груди — даже приходится немного успокоиться, чтобы пульс пришёл в норму. Хантер медленно встаёт со стула и несколько секунд поглядывает на меня, заявляя о себе и последних произнесённых мне словах. Сегодня меня раздражает, как легко любое упоминание Сэми вскользь заставляет замирать в обездвиженности — сомневаюсь, что это нормально; так не должно быть, верно? Я люблю Сэми — всем сердцем, каждой частью этого еле живого органа, — что бы с ним сейчас не происходило, где бы он ни находился, и даже если… даже если его сердце не бьётся. Моего достаточно, чтобы вместить всю память о нём. За пределами моих мыслей слышится скрежет дерева о пол, тяжёлые шаги, отдельно произнесённые слова и мычание, а также пищащий детский лепет вперемешку с отдельно, сказанными почти чётко словами. В последний раз на сегодня — даю себе слово — погрузившись с головой в размышления, выныриваю, снова делаю глубокий вдох и окликаю собирающегося покинуть кухню Хантера, чтобы вывалить на него всего три слова — они собраны в тысячетонный груз, просящий сбросить себя и не мучить мотор лодки, которым является моё сердце. На меня он даже не смотрит — поворачивает голову слегка вправо, слушая: — Нас было двое.

𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪

Ему почти странно на это смотреть. Люцифер не представляет, что именно заставляет эту девчонку сейчас говорить нечто, вынуждающее её выглядеть так, будто она признаётся в самых сокровенных тайнах. Хантер — проспиртованный хрен, и сейчас наверняка накуренный, который периодами забывает случившееся. Какого чёрта иначе он вспоминал бы про сына Винса? Он был со всеми Грешниками, которые час за часом, скользя по дорогам на самых низких скоростях, выискивали глазами в лесном массиве разноцветную ткань куртки, в которой, по словам шефа, его сын вышел из дома. Хантер прекрасно знает. Тогда что так раздражает Люцифера? Наверное, её почти блаженное спокойствие, вызванное наконец произнесённой истиной, от которой она так долго бежала? Даже не совсем так. Его до одури, до свиста в ушах раздражает, что отчего-то её глаза, налившиеся благодарными слезами, направлены не на него — того, кто заставил себя влезть далеко не в своё дело и, оставив Вики на улице у дома, найти зависнувшего в общей комнате Ади, рискуя при этом растрясти и без того шаткие отношения между ними, и пнуть его несколькими далеко не нейтральными словами, заставив её когда-то друга, наконец, перекинуться с ней парой фраз. Судя по тому, как легко — впервые за долгое время — Ади держался рядом с остальными, всё прошло лучше, чем Люцифер ожидал. И вот сейчас её слеза чертит линию на щеке, а ему отчего-то хочется встряхнуть Вики за плечи, спросить: «Почему? Какого хрена ты так легко открываешься всем подряд, а мне оставляешь молчание и недовольные хмыканья, будто я самый большой мудак из встретившихся?». Люцифер не знает, что Вики давно отдышалась от своего откровения, и теперь всего лишь пытается не смотреть на него, не показывать солёной слабости, против её воли струящейся по коже — в который раз за последнее время. Он не знает, а она пытается об этом не думать, каким странным ей кажется взгляд, который Люцифер отнюдь не прячет — не столько заинтересованный, сколько исследующий. Ему и самому странно. Проскочившие пятничным вечером мысли о её заднице и ярко-красному облаку волос улизнули вместе с поворотом головы и узнаванием. Наверное, Люцифер мог бы поразвлечься с ней — она и правда хороша, в особенности казалась такой, когда вся её зажатость испарялась с очередной влитой стопкой текилы, но это слишком сложно. Плевать, что дочь Винса — такие мелочи не смущают. Но это может усложнить жизнь ей. Вики лишена всякой легкомысленности — всегда такая задумчивая, варится в своих мыслях, вздрагивает от любого шороха. Почти неискушённая, тихая и кажется нежной. Нет. Ему нравятся громкие, чётко формулирующие свои желания привычными «трахни меня сзади», разворачивающиеся без его помощи к изголовью кровати и хватающиеся за перекладины заранее, готовые к любой тяжести поездке. Вики же — уверен он — не умеет отпускать себя. Похожие на неё сучки не ждут даже принца на белом коне — уж тем более не на чёрном Харлее, — который с большим энтузиазмом станет рыться в её бестолковке, искать триггеры и помогать разгрести мусор. Они просто дожидаются момента, когда одиночество становится очередной проблемой. Так что они соглашаются на этого принца. Потом ходят с ним на свидания в кафе и рестораны — но не дорогие места, нет, ей там будет некомфортно, — знакомят с родителями, приводя на ужин; возможно, выходят замуж, если уёбок с нарисованной короной на белокурых, аккуратно постриженных и уложенных противным блестящим гелем волосах, поймает её за запястье — не за задницу же, — прежде чем та снова выдумает что-то и свалит в закат одна. Словом, Люцифер заинтересован в одном: чтобы она перестала мнить Асторию местом с повышенной возможностью извержения вулкана. Приезжала хотя бы раз в пару лет и радовала своего старика улыбкой. У неё красивая улыбка, но такая блядски редкая, что иногда хочется иметь карманного клоуна, который сумел бы её рассмешить. Обслюнявленная ладошка удерживаемой им на руках Кристи приземляется со звонким хлопком на щёку. У этой мелочи какая-то нездоровая любовь к его голове в целом, а в особенности к блеску украшений в ушах — Ости она привычно дёргает за волосы, а вот в Геральде её привлекает борода, но страдают больше всего именно уши Люцифера. Нащупывая колечко в его мочке, она громко визжит, а Вики снова вздрагивает от звука, разлетающегося по комнате. Люцифер тоже не сдерживает смешок, но, по всей видимости, даже детские звуки не могут этого скрыть — Вики переводит взгляд на них с Кристин, сводя брови к переносице. Вот, опять хмурится. — Не знаешь, где Ости? — Разговаривает с Геральдом, — отвечает он. — Ладно, а Макбрайд? Он следит за тем, как Вики бесполезно перекладывает миски на островке, глядя теперь перед собой. Кристи по-прежнему терзает его ухо, всё громче взвизгивая, но больше всего на его мозг давит отрешённость Уокер — он не хочет снова грубить, но пора бы уже разъяснить ситуацию: — Тебе некомфортно с нами? — легко интересуется. — Что? — теперь её глаза расширяются и вновь упираются в него, перескакивая периодически на малышку. — Вовсе нет. — Ну так подойди к столу, прижми свою задницу к стулу и подожди, — он поднимает Кристи перед собой, игнорируя цепкие пальчики, стремящиеся вырвать украшение. — Скоро вернётся Ос, и займётесь… Чем бы вы ни занимались. Она ему не отвечает — кто бы сомневался, — но делает, что сказано: обходит тумбы и присаживается за стол, складывая руки на столешницу, обнимая ладонями локти. Её глаза бегают по кухонным шкафам, холодильнику, изредка останавливаются на Кристи и никогда на нём. Надоело. — Итак, — он отодвигает сиденье напротив неё и размещается, поддерживая Кристи под бедро, открывая возможность дёргать его за другое ухо; что угодно, лишь бы сейчас не отвлекала. — Смотри на меня, змейка. — Смотрю, — вот, уже огрызается, теперь не стремясь увильнуть. — Что? — Если у тебя проблемы с тем, что я видел тебя голой, то не беспокойс… Она прерывает его звонким смехом, который Кристи, услышав, тут же копирует со всем своим детским задором и куда большей натуральностью. — У меня нет с этим проблем, — впивается теперь с интенсивностью во взгляде, каким-то вызовом и огоньком, ставшим ещё заметнее на влажной слизистой. — Я тебя просто… Просто тебя не понимаю. Теперь Люцифер молчит, теряя все заготовленные «ты не первая девчонка, которая оказывается в моей постели голой» и «ничего необычного я не нашёл». Он шипит, когда маленькие пальчики цепляют мочку слишком крепко, и чуть шевелит своими, стремясь отвлечь Кристи на щекотку, на что она с радостью ведётся. Дети. — Тебе и не нужно меня понимать, — разъясняет с серьёзным видом; он отлавливает взглядом изменения в мимике Вики, чуть расслабляющуюся спину и ладони, уже не сжимающие локти со всей силой. — Я не хороший соседский парень, который мечтает с тобой подружиться. Пока ты здесь, мы можем несколько раз случайно пересечься где угодно, а если ты будешь тусоваться с Ости, то вероятность наших встреч возрастёт. Уясни, что пока ты здесь, и если тебе или твоему отцу понадобится моя помощь, можешь связаться со мной, чёрт возьми, я сам внесу свой номер в твой телефон. Вот и всё. Вот и всё. Как будто ему вовсе не интересно, насколько сильно мог бы её растрясти. Как будто ему не хочется исправить, соединить осколки их семьи так, как никогда не мог сделать со своей. — Ты кажешься заинтересованным, Люцифер, — она щурится, как будто тоже не верит в его «вот и всё», упрямая девка. — Больше, чем какой-то соседский парень. Если плевать, так и забей на то, как, по-твоему, некомфортно мне в твоём присутствии. Или… Кристи начинает лепетать ещё громче — тоже маленькая упрямица. Он выдыхает и вновь занимает её щекоткой, попутно перебирая в голове всё, кроме правды — она колышется на поверхности глади, передвигается вместе с ветром, как будто хочет быть замеченной. Ну, мать твою, блядь. — Я хочу, чтобы ты научилась здесь быть, — ошарашивает даже сам себя. — Здесь, в Астории, с отцом. Чтобы ты гуляла по этим улицам, не дёргаясь так, будто тебя призраки прошлого с каждым шагом волокут назад. Чтобы ты нашла здесь якорь, за который можно держаться, а не видела это место балластом утопленника. Люцифер ждёт, когда последует «Это не твоё дело», «Какая вообще тебе разница?», но его встречает молчание — даже малышка притихла, всё ещё возясь с его ухом. Своим пальцем он аккуратно подцепляет маленькую ручку, уводя подальше от головы. Кристи послушна — не вырывается, не кричит, не дёргается, её дыхание становится медленным, покрытая в жёлто-фиолетовую полоску тканью кофточки грудь вздымается всё реже, крохотная голова укладывается на его плечо, затянутое кожей куртки, всё её тельце сползает вниз, размещаясь в кольце рук. Вики теперь кажется какой-то завороженной.

Ему исполнилось девять лет только вчера. Это был хороший праздник — отец разрешил пропустить один день в школе да ещё и взял с собой в «Будку», прокатив туда на байке. Люциферу нравилось там — когда отец занят, за ним присматривают другие, хоть он совсем взрослый. Но вместе с этим ещё не понимает, почему отец настаивает на том, чтобы над ним коршунами кружили все эти люди в кожаных расшитых куртках и жилетах. Ха. Но с некоторыми он не против поболтать — они не столь строги, даже иногда прихватывают его с собой в мастерскую, заставляя пачкать руки в мазуте и таскать им детали из офиса отца. Всё лучше, чем сидеть за учебниками или проводить время с мамой — она ему начинает казаться немного скучной. Раньше с ней было веселее — она читала ему разные истории перед сном, на выходных водила в гости к школьным друзьям или в кино, и даже иногда ей удавалось затащить с собой отца. Он, конечно, ворчал, но всё же слушался — как он говорил — свою Лилит: отвозил их в единственный в городе кинотеатр, покупал Люциферу солёный попкорн, а себе и жене проносил незаметно под курткой по паре бутылок пива. Зимой они вместе ходили на каток, весной и осенью Лилит любила водить сына в лес, а летом на пляж. Иногда они с ней играли в футбол, но отец обещал ему купить биту и бейсбольные мячи, а затем отправиться всем вместе в поход — на одну из полян, где будет возможность поиграть. Но всё равно чаще с ним была мама. Теперь Люцифер вырос. Ему интереснее в шутку бороться со взрослыми, сверкать на них глазами и иногда грозить, что расскажет папе о том, что те говорят при нём плохие слова, хоть Президент просил этого не делать. Когда-то давно в школе он уточнил у мисс Тонкинс, кто такой президент. Она назвала имя — Джордж Буш — и начала вещать что-то о политике и законах, сказала, что он почти главный человек в стране и возглавляет Конгресс. Люцифер не был глупым — понимал, что его отца зовут Сэмом Кристи, но, когда указал на это учительнице, она округлила глаза, сделавшись похожей на дикую лань, и посоветовала спросить отца, что для него значит быть президентом. Но его отца в тот вечер не было дома, он отправился… — Мам, а все президенты должны уезжать на пробег? Лилит повернулась к нему лицом, опёршись поясницей на кухонную тумбу. Она держала в руке большую ложку и, сузив губы, дула на зачерпнутый ею суп. — Нет, не все, Чертёнок. — Толстяк Джо говорит, что папа — президент! — бормотал Люцифер, стараясь не соскользнуть с барного стула в их кухне-гостиной. — Но он же не управляет Кон… Концессом! Лилит хохотнула, убрав ложку на подставку, и подошла к стойке, встала напротив и поправила скосившуюся вбок тетрадь с домашним заданием, страницы которой оставались незаполненными с тех пор, как он принялся выполнять. — Нет, не управляет, но Джо всё равно прав, — она подцепила пальцем его подбородок, заставив смотреть в глаза. — Ты говоришь о президенте, который управляет Соединёнными Штатами, у него и Конгресс, и остальная чертовщина, но он главный во всей нашей стране, понимаешь? — он кивнул, всматриваясь в лицо матери. — Представь, что «Будка» — маленькая страна, а наш папа самый главный там, поэтому все его слушаются. Вот так. — Значит, ты президент дома? — улыбнулся он. — Мы тоже тебя слушаемся. Звонкий, яркий смех Лилит красками расплёскивался по стенам гостиной.

𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪

Теперь Люцифер прячется за задней дверью в офис его отца. Толстяк Джо — добрый старик с пышной седой бородой, как у Санты, перебирающий мотоциклы в их гараже — упомянул, что там состоится собрание. Люциферу слишком интересно, чтобы не пытаться подслушать — он прижимается ухом к замочной скважине, но не улавливает ничего — слишком много вразнобой говорящих голосов; некоторых из их обладателей он знает — десятью минутами ранее они прибыли на территорию, гремя двигателями байков, после чего закрылись вместе с его отцом здесь. Ему уже десять, а за прошедший год изменилось слишком многое — всего пару раз он смог уговорить отца побросать мяч, чтобы отбить его всё же купленной битой. Мама теперь кажется странной — редко улыбается, совсем не читает книги — даже не пробует прикоснуться губами к его лбу перед сном; не называет чертёнком и совсем не пытается обнять перед уходом в школу. Иногда по ночам, когда отец занимается делами или уезжает в Портленд, ему слышится плач из большой спальни — с раннего детства его научили не соваться туда по пустякам, но ему вовсе не нравится, когда мама грустит. Сегодня он просыпается совсем рано — его разбудят через пару часов, — но до него вновь доносятся громкие всхлипы и жуткий вой, так что Люцифер не медлит — преодолевает расстояние до родительской спальни, забирается в огромную постель с одноцветным мягким бельём, чувствуя в воздухе горький запах сигарет — папа запрещает маме курить их дома, но он ни за что не выдаст ему этот секрет, — оттягивает вниз одеяло с небольшого бугорка под ним и тянется к лицу мамы, пальцем смазывая чёрные разводы на мягкой коже под глазами. Она печально улыбается и уверяет его: «Всё хорошо, чертёнок, иногда люди плачут не только от грусти». Люцифер уходит в школу через несколько часов, напоследок получив самые крепкие объятия и долгий -долгий поцелуй в щёку, думая, что, наверное, всё и правда наладилось. О чём он не думал, так это о том, что видит Лилит в последний раз.

Вики смотрит будто сквозь него, снова погрузившись в безопасное место — свои мысли. Он не произнёс всего, что скопом пронеслось в голове, — лишь самый скелет: «Всё было хорошо, а потом стало не очень». В свои десять он, несомненно, был ребёнком, но знал, что такое развод. Теперь, спустя двадцать три года, он уверен, что его мать — настоящая сука с раздвоением личности ни больше, ни меньше. Он давно не обижается — детское непонимание мальчугана с ветром в голове трансформировалось сначала в демона, что нашёптывал на ухо свои идеи, а теперь в изредка выплёскивающуюся злость и синдромом грёбаного семейного психолога и охотника за блудными детьми. И родителями тоже. Он жаждет выкрутить голову матери Ади — она как явившийся призрак Лилит, даже цвет волос похож. Такая же приложившаяся башкой и воображающая сына чудовищем, когда на самом деле была за ним замужем. — Всё ещё не понимаю, как это относится ко мне, — шепчет Вики, поднимаясь со стула. — Это ужасно, конечно, но… — Считай это аллергией на разрушающиеся семьи, — отвечает тихо, стараясь не тревожить своим голосом задремавшую Кристи. — У тебя нет права без причин открещиваться от дома. — У меня есть грёбаная причина, — дверца холодильника хлопает, когда Вики вытаскивает оттуда жестяную банку с газировкой. — Или была. У твоей матери она тоже могла быть. Он чувствует позвоночником появляющуюся злость, выпрямляется, но снова сдаётся, улавливая тихое детское мяуканье. — Я не лез в их с отцом дела. Если её не устраивал муж — нет проблем, с таким можно справиться, но дети нихрена не должны нести ответственность за это, — произносит твёрдо, но по-прежнему сохраняя сдержанную громкость тона. — У тебя другое дело, согласен, но не поступай так с отцом, Вики. — Мы виделись вне пределов города, — с шипением банка открывается, почти сливаясь с голосом Вики, после чего слышится несколько глотков, и дно глухо ударяется о столешницу. — Мы созванивались и разговаривали. — Как часто? На дни рождения и праздники? — он оборачивается, следя за её нескладными движениями. — Этого достаточно? Я знаю о твоей потере, — о своём участии в её возвращении домой умалчивает, — но Винс остался один, здесь, пока ты… — Пока я что? Развлекалась с Ребеккой на Манхэттене? — она распускает волосы и собирает их снова, щёки алеют от сдерживаемой ярости, их цвет так близок теперь к её гриве, которую в итоге Вики оставляет всполохами пламени струиться по плечам и спадать до самой талии; она с этими ослепляющими неоновым цветом волосами как огромная надпись «Грешникам не входить» на воротах в рай. — Это было не так, но я не стану тебя переубеждать. — Да и не надо, блядь, я об этом не прошу, — снова мелодичные посапывания заставляют снизить громкость. — Разберись в себе, сделай так, чтобы смогла находиться здесь, снова начни общаться с отцом нормально, а потом вали хоть в Австралию, но не отрезай себе путь домой. Он буквально слышит, как переплетаются мысли в её голове, и ему не кажется: Вики сейчас абсолютно потеряна. Она раздражена, зла — в меньшей степени, но всё же расстроена из-за маленького мальчика, портрет которого рисует в воображении; никаких татуировок и проколов, вечно хмурого взгляда и недоверия в кровавых радужках, — зла на безликую женщину, что позволила каким-то причинам уйти от сына. Да, у Вики самой был повод — по её мнению достаточно веский, — чтобы держаться подальше от Астории, но это тот выбор, который влиял на жизнь папы слишком сильно, а она предпочитала этого не замечать. Именно так. Она найдёт в себе силы заново принять этот город, вспомнит излюбленные походные тропы, отыщет очарование хмурого осеннего неба, в которое утыкаются вершины деревьев. Но уж точно Вики не станет этого делать из-за слов женоненавистнического мудака с травмой брошенного ребёнка. — Я разберусь, — делает ещё пару глотков ублюдской колы, хотя вовсе не планировала доставать её из холодильника: мечтала сбежать от пронизывающего насквозь взгляда. — Но это не твоя забота. Люцифер усмехается ей в ответ и качает головой, выглядя так, будто предвидел заранее, что она скажет именно это. Снова поднимая глаза, Вики замечает стоящих в дверном проходе Ости и Геральда — он смотрит на дочь в руках Люцифера без доли недоверия, а она, сощурив изумрудные глаза, переводит их с Вики на Люцифера и обратно; быстро-быстро, словно пытаясь что-то понять. — Ссоритесь тут, ребята, как старые супруги, — резюмирует Геральд, делая несколько шагов, чтобы забрать дочь; он перекладывает её так, что голова прижимается к плечу. — М-м-хм, — Ости всё ещё не сводит с них взгляда; а Вики отчаянно хочется спрятаться за дверкой кухонного шкафчика. — Она не боится звуков, если что, не обязательно шептать, — сосредотачивается на Люцифере: — Мы уложим её в твоей комнате. Наверное, успеет выспаться, пока не начнётся этот бардак. Люцифер лишь кивает, и только Ости успевает снова покинуть кухню, как в кармане джинсов начинает вибрировать его телефон. Он смотрит на экран лишь секунду, успевая одновременно насторожиться и удивиться имени звонящего. — Слушаю, — он упускает имя Винса, опасаясь, что тот может звонить не просто так. — Я не могу дозвониться до Вики, она в компаунде? Он снова концентрируется на дочери шефа, мучающей в руках жестянку, после чего коротко отвечает: — Да, прямо здесь. — У меня тут в гостиной её… — Винс замолкает, будто не может подобрать слов. — Представился другом, но я, честно говоря… Нет, что-то знакомое, секунду. Люцифер с большим трудом сдерживается, чтобы не начать отчитывать Винса, хотя именно это желает сделать — оставаться наедине с незнакомым человеком после тяжёлого ранения кажется чертовски глупым решением, пусть бы даже тот назвался Шерлоком Холмсом, а Винс наставил на него табельное. — Точно, Вики упоминала его, — проговаривает Винс. — Но только один раз, когда в прошлом году от неё съехала соседка по квартире, и пришлось искать кого-то на замену. Тем не менее я его вижу впервые, и дочь не предупреждала, что ждёт гостей. — Ты готов приехать на барбекю пораньше?

𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪

Люцифер суёт мобильный в карман джинсов и поднимается со стула. Месиво в моей голове до сих пор остаётся скомканным и запутанным, за последние двадцать минут я узнала куда больше, чем планировала сегодня, но отрешённость от глубоких размышлений всё же наступит прямо сейчас — когда всякие байкеры перестанут быть куда глубже, чем казалось. — Вики, ключи от машины? — Люцифер вытягивает ко мне руку ладонью вверх. — Геральд съездит за твоим отцом. — Почему мне не сделать этого самой? — предлагаю отчасти оттого, что отчаянно нуждаюсь в проветривании мозгов; кроме того сейчас мне кажется странным его приказной тон. — Я всё равно хотела до барбекю заехать домой и переодеться. Он громко вздыхает, после чего повторяет: — Ключи, Вики. Да господи. — В правом кармане пальто, пальто на кресле в гостиной, — всплёскиваю руками. Люцифер кивает и вместе с Геральдом отправляется за ключами — они молчат, хоть и напряжённо переглядываются. В течение ближайших пяти минут я остаюсь на месте, внимая звукам включающегося в соседнем помещении телевизора и перемешивающимся с ними голосам — не выхожу отчасти по той причине, что знакома лишь с несколькими людьми в этой большой группе, и просто не сумею чувствовать себя спокойно, пока хоть немного не привыкну к остальным. Возвращается Ости, объявляя, что гриль уже установлен на заднем дворе дома, а Дино и Сэм отправились в мастерскую, стремясь успеть доделать какой-то срочный заказ. Она щебечет о всякой ерунде, пока мы с ней орудуем ножами, подготавливая закуски — когда я интересуюсь Цербером, она говорит, что весь немногочисленный персонал присоединится к нам, поэтому сегодня бар закрыт — и кривится, когда вслух рассуждает о том, что придётся весь вечер терпеть «эту сучку Лилу». Потом просит рассказать о беседе с Ади, и я не отказываю, потому что за весь день наш с ним небольшой шаг к примирению — самая прекрасная новость. Когда через некоторое время на кухню входит Макбрайд, я слушаю свои ощущения и с колющей сердце радостью осознаю, что в голове не возникло мысли вновь прятаться от его взгляда, поэтому мы обмениваемся лёгкими улыбками. Да, это точно лучшая новость. — Вики, нам нужно прогуляться до Цербера, — серьёзность в голосе граничит со странным недовольством, и так же контрастирует с улыбкой, которую он подарил мне мгновением раньше. Отрываю бумажную салфетку от рулона, высушиваю руки, после чего обещаю Ости вернуться в скором времени и продолжить помогать с готовкой. — Не торопись, — отмахивается она с лёгкостью, хотя на лице написано непонимание. — Мясом займётся кто-нибудь другой, так что будем отдыхать, пока народ не приготовится веселиться. На Ади по-прежнему нет куртки, отчего я неосознанно ёжусь, кутаясь в пальто — ветер наплывами пронизывает всё тело, на контрасте с теплотой дома это чувствуется острее. Пока мы спускаемся по дороге, успеваю вытащить и поджечь сигарету, на что Ади усмехается: — А у тебя-то эта привычка откуда? Меня не удивляет его интерес, но вываливать на него эту историю — длинную, несколько мрачную — сейчас совсем не хочу, поэтому коротко отвечаю: — Осталась приложением к диплому колледжа. Больше он ничего не спрашивает — лишь кивает, — а моё сознание наполняют призрачные отголоски разговоров о будущем, которыми обменивались мы трое — Сэми, Ади и я. Типично подростковое все-вместе, жаждущее поклясться, что вы постараетесь не отдаляться. Тогда мечтания были вполне чёткими: ничего не изменится, мы только станем чуть старше — сохранятся совместные ужины, обсуждение преподавателей, во время которых Сэми будет высказываться более, чем восторженно, Ади бы, несомненно, стал с ним спорить и подстёгивать, а я — пытаться их образумить. Никотиновое облако смешивается с воздухом, покидая мой рот, когда на знакомой парковке вблизи бара замечаю одинокую фигуру. Бросаю сигарету на землю и утаптываю её глубже, промаргиваясь, после чего вновь поднимаю голову. Уже изученная чернота аккуратно уложенных волос, массивность плеч, скрытых за кожаной курткой — не байкерской, больше похожей на пилотную. Звук наших с Ади шагов, теперь не утопающих в земле, а стучащих по асфальту, привлекает его внимание. — Маль. — Вики. Радужки цвета бездны почти искрятся замешательством — видимо, отражает удивление моим изменившимся обликом, — но в то же время и зеркально отражает моё собственное: присутствием его здесь. Мне почти странно видеть Мальбонте среди этой местности, хотя, казалось, в многомиллионной толпе жителей Нью-Йорка он выглядел не менее выделяющимся и будто инородным. — Как ты здесь… Меня прерывает выкрик из распахнувшейся двери закрытого на сегодняшний день — как я думала — бара, оттуда выходят папа с Люцифером. Мы вчетвером движемся по направлению друг к другу, мне почти забавно наблюдать нахмуренные лица, осматривающие нас с Малем — они полны недоверия и странной досады. — Тебе стоит зайти внутрь, мне нужно сказать дочери пару слов, — объявляет папа. — Скоро она присоединится. Попроси Геральда налить что-нибудь согревающее. — Было приятно познакомиться, мистер Уокер, и спасибо, что помогли устроить это. Сосед, мягко говоря, поражает своей многословностью и дружелюбием — прежде чем войти в Цербер, он протягивает моему отцу руку, которую тот крепко пожимает. Я ждала, как папа поправит обращение, предложив называть его по имени, но этого не произошло. Странно. Хлопающая дверь становится сигналом к дальнейшей беседе; Люцифер уже отходит к Ади, который всё это время оставался неподалёку. — Я не знала, что он появится, — рассредоточенно сообщаю папе, наблюдая за его взглядом, направленным на Макбрайда. — Что это у него? Борода? — его голос клокочет, и это так напоминает мне еле сдерживаемый смех, похожего на который я не слышала слишком давно. — Господи, этот парень. Только сейчас понимаю, что папа ещё не успел встретиться с Ади — почти чувствую, как выражение лица смягчается, потому как на моих глазах происходит столь важное. Мне остаётся гадать, что сейчас испытывает папа. Радость от встречи? Облегчение? Видит ли он рядом с ним образ другого Ади — не обременённого проведёнными за решёткой годами? Сможет ли он считать в его глазах прежнюю жизнерадостность, или, может, он давно знал о нём куда больше, чем показывал? Видел ли он ту забитость и закрытость? Макбрайд, кажется, чувствует сбрасываемое на него внимание — он тоже будто отгораживается от беседы с Люцифером и попеременно смотрит то на меня, то на папу. Странно, но у меня получается не пролить накатывающие уже в миллионный, кажется, раз за этот грёбаный день слёзы. — Кхм, — папа прочищает горло, после чего смотрит на меня, а я изо всех сил закусываю губу, чтобы не разулыбаться или заверещать, как последней идиотке. — Иди, поболтай со своим соседом. Он ведь знает, что я полицейский? Мне действительно хочется рассмеяться, но всё же сдерживаю себя — широко улыбаюсь, только когда моё лицо прячется за его плечом после того, как я крепко обнимаю отца. Борясь с настойчивым желанием обернуться, не оглядываюсь, когда направляюсь внутрь.

𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪

В дневное время бар кажется почти странным — стены будто тоскуют по громкой музыке и звону стекла, а витающие в воздухе пылинки скучают по вибрации, заставляющих их не свободно перемещаться в пространстве, а кружить под ритм песен, — но вместе с этим есть что-то завораживающее. Свет попадает только через окна в передней стене, среди выставленных сиденьями вниз на столешницы стульев замечаю стоящего за стойкой Геральда. Действительно просто стоит, а взгляд его направлен на Мальбонте, расположившегося на одном из диванов — он окликает меня по имени, спрашивая, какой напиток принести; почти шепчу «чай», но в таком молчаливом помещении этого более чем достаточно, чтобы быть услышанной. Подхожу к нежданному гостю, усаживаясь напротив, замечаю знакомый том книги, упакованный в обложку из странного материала — она без каких либо опознавательных знаков, на ней нет ни имени автора, ни названия. — Когда-нибудь расскажешь, что это за книга? — спрашиваю без надежды на положительный ответ; за год нашего знакомства Маль ни разу даже не намекнул на то, чем это может быть. Его губы чуть изгибаются. — В другой раз. — Бла-бла-бла, — пародируя его монотонный слог, сгибаю ладонь в форме говорящего клюва. — Я лишена задатков ниндзя, но не заставляй попытаться пробраться в твою комнату, пока ты спишь. Подумай над тем, чтобы начать запирать двери, всё ещё этого не делаешь? Уточняю, хотя знаю, что права — замков внутри квартиры для него не существует, я с трудом привыкла не сомневаться в том, что механизм во входной не будет забыт. — Ты другая, — он изучающе наклоняет голову вбок. — И много говоришь. — Наверное, — пожимаю плечами, но понимаю, что он не ошибается. — Сегодня хороший день, и у меня прекрасное настроение. Он отклоняется на дерматиновую спинку, соприкасаясь спиной со скрипом, когда Геральд оставляет на столе между нами поднос с двумя кружками и лежащими с ними рядом пакетированным чаем и порционным сахаром. Я разрываю пакетик и опускаю в исходящую горячим паром воду, Маль же подносит ко рту кипяток — он не любитель всяких напитков, даже если притягательный аромат ягод пронзает воздух так же ярко, как сейчас. — Ни разу за весь год тебя такой не видел, — хмыкает он, опуская кружку на стол перед собой. — Да, я тоже, — умалчиваю, не даю себе возможности исправить «год» на «одиннадцать лет». — Я тоже.