My nephew's a porn star

У Эймонда есть тайный ритуал, его постыдная маленькая тайна, которую он прячет в закладках браузеров и в закрепленной иконке смартфона — прямиком между гугл-картой и электронной почтой. Порносайт. Каждый раз, когда он оказывается в разделе вебкам-моделей, очень специфическом разделе, отличающимся повышенным уровнем тестостерона, Эймонд уверяет себя, что нет ничего постыдного в эстетическом наслаждении, которое на самом деле не определяет его ориентацию. Ведь есть же женщины, смотрящие гей или лесби-порно, но остающиеся при этом упрямыми гетеросексуалками. Эймонд и не помнит, как впервые его внимание привлекли ролики, где количество членов в кадре превышало одну единицу. Как и не помнит, в какой момент он стал зависим от этого парнишки: порнозвезды, занимающей первое место по просмотрам и донатам уже не первую неделю. Его лицо всегда скрыто за масками: иногда они по-итальянски карнавальные. Порой в них отдает японским духом театра Но. Иногда это пошлая банальщина из кожи или латекса. Его вьющиеся кудри шоколадного оттенка часто волнительно спадают на линии маски — до дрожи в коленях их хочется поправить. Номер один не только в топ-10 вебкам-моделей, но и в его сердце… или в том, что находится несколько ниже. Эймонд не считает, что поступает по-гейски, когда яростно дрочит, смотря, как этот парнишка, под одноименным псевдонимом Mask, опускается на перламутровое внушительное щупальце, не прикасаясь к перетянутому веревками члену — он не прикасается к себе, как бы ни просили, ни требовали, ни молили зрители. Только под конец, когда сумма достигает пятизначного числа, он позволяет кончить не только своей пастве. Эймонд не видит ничего странного в том, что при незапланированном заходе на профиль Маски, при виде новой опубликованной фотографии — поджарое юношеское тело в японской матроске: тёмная юбка, белая рубашка, красный галстук — у него встаёт прямо на рабочем месте. Следующая фотография зацензурена, но даже за блюреем легко разглядеть, как паршивец приподнимает юбку и хватает себя за то, ради чего Эймонд переводит ему пятьдесят долларов. Он корит себя весь день. Ты, что совсем спятил, переводить деньги за возможность увидеть член — то, что у тебя и так каждый день болтается меж ног. Бери и смотри себе бесплатно. Но Эймонд не может остановиться: желание видеть, фантазировать и получать превращается в крепкую, как стояк, зависимость. Поначалу его забеги раз в неделю перерастают в ежедневную дозу, он вводит паршивца себе в вены и успокаивается, только когда разряжается себе в руку, в конце чувствуя стыд. Тебе 25, Эймонд, найди наконец девушку и прекрати отдавать все свои деньги незнакомому парню за право давать задания, которые он снимает для тебя на камеру. Только для тебя. У Эймонда в ушах звенит, когда Маска присылает ему пятиминутный ролик: сначала он в кожаной маске медленно со смаком сосет искусственный фаллос, берет до самого конца, до искусственных яичек — Эймонд слышит этот пугающий, но волнующий, захлебывающийся звук — елозит лицом по головке и говорит редко, почти шёпотом, с придыханием строчки, которые Эймонд, красный и напуганный, оставил в сообщении: да, дядя, я хочу, чтобы ты кончил мне в рот. Это глупо. Нелепо. Но Эймонд не может остановиться. Он донатит за фото. За видео. За право поговорить. Они начинают переписываться. И слова, похотливые и грязные, заставляют Эймонда, лежа в постели перед сном, трогать себя, представляя, что это рука Маски, а не его, оттягивает крайнюю плоть. Этого чертового безбашенного паренька, который в деталях описывает, как его юркий язык скользит по колечку ануса и толкается внутрь. Эймонд поджимает пальцы на ногах и стонет, не останавливая движение рукой, другая — затекла и ноет от тяжести телефона. Однажды Эймонд спрашивает: «Когда был твой первый раз?» «Ты не поверишь, но я девственник». Эймонд ему не верит, считает это очередной игрой, попыткой возбудить его, подогреть интерес. «Технически это не так». «Тогда считай, что моим первым мужчиной был он». И присылает фото чёрного, не очень большого десятисантиметрового жилистого члена. Эймонд пишет: «Ты просто сумасшедший. И ты не ответил на мой вопрос». «Я неисправимый влюблённый романтик. Тот, с кем бы я хотел потерять девственность, скорее превратил бы это в пытку, потому что ненавидит меня». «Не представляю, за что тебя можно ненавидеть». «Иногда я бываю злюкой». Он присылает ему фото в костюме дьявола: красный латекс маски полностью скрывает лицо, язык призывно высунут, сам латекс облегает всё тело, но открывает выставленные, чуть приподнятые ягодицы — чертовец лежит на кровати. Следующей приходит гифка, где король по-ребячески болтает ногами и облизывает губы, задевая красную искусственную плоть. «И этот костюм тебе чертовски идет». «Включишь видеосвязь?» «Хочу сделать это вместе с тобой». И он включает одностороннюю видеосвязь, чтобы показать, как тянет впереди собачку замка, откуда показывается головка члена. Эймонд не может — не хочет — остановить переписку даже в день семейного сборища: унылого зрелища, где по праздникам они изображают радость встречи. Он нервно курит под тёмным небом, на котором рассыпано застывшее конфетти и смотрит, как к дому его родителей потихоньку стягиваются машины: прибыла сводная сестра со своей сворой. Одну машину он раньше не видел. Красный, совсем как латекс Маски, ягуар плавно останавливается под цветущей вишней, дверь поднимается фантастическим образом и из неё выходит Люцерис Веларион. Весь расфуфыренный, в деловом костюмчике, тонком галстуке, в тёмных очках, чтобы не ослепнуть от яркости лицемерных улыбок. Для своих девятнадцати лет он выглядит чуть старше из-за легкой щетины и раздобревших плеч — весь в своего биологического папашу, любовника Рейниры. Весь вечер Эймонд проверяет, когда Маска зайдет в чат, чтобы спасти этот день хоть одной приятной минутой. На фоне — светские беседы, кто в чём преуспел за последние месяцы. Кичливая Рейнира всё никак не нахвалится Люком: любимый сынок зарабатывает большие деньги, торгуя криптовалютой — выгодное предложение, почему бы и вам не подключиться. Маска заходит на сайт. Эймонд просит скинуть фотку, тот отвечает, что находится на важной встрече и сейчас не лучшее время, он пришлёт всё ночью. Но Эймонд непреклонен и настойчив. Повышает не только градус в своем бокале, но и сумму за фотку. Маска соглашается. Забавно. Эймонд не считает, что ставит его в унизительное положение, униженным здесь себя чувствует только он, человек — вымаливающий за деньги фотку чужого члена. Отец заливает очередной семейный тост, Хелейна с безынтересным видом хрустит вегетарианским салатом, Рейнира изображает радушие и внимание, Люк просит прощения и говорит, что ему нужно отлучиться. Эйгон, сидящий рядом, бьёт Эймонда локтем в бок и шипит заманчивое предложение обкидать со второго этажа машину Люка яйцами. И свалить всё на небесный град. Просто случилось чудо, и как вода превратилась в вино, так град перевоплотился в яйца. Услышь их мать эту шутку, схватилась бы в ужасе за сердце. Эймонд переводит деньги. Когда за столом раздается скрип отодвигаемого стула, наконец, приходят фотографии, все, как он просил: открытая грудь, на которой проступает небольшая поросль, набухшие соски, кубики пресса — всё это обрамляется расстёгнутой по-офисному белой рубашкой, совсем как расстёгнутые брюки, за которыми приспущены боксеры, открывающие то, на что Эймонд со спокойным, непроницаемым выражением лица смотрит прямо за семейным столом. Чуть позже, когда на столе стоит вишнёвый пирог и фарфоровые чашки наполнены крепким чаем, они играют в мафию. Эймонда постоянно убивают первым, обвиняя в причастности к криминальной части этого круглого стола. Всё из-за его внешней схожести с бандитом: чёрная повязка, которая скрывает детский шрам и повреждённый глаз, подарок, который оставил ему невинно попивающий чаёк Люцерис Веларион, в драке толкнувший его лицом прямо на торчащую корягу. Хорошо, что не пробило череп, — утешали тогда врачи. Эймонд смотрит на карту — на мужчину в черном деловом костюме и фетровой шляпе. Город засыпает, просыпается мафия. Эймонд открывает единственный глаз, а вместе с ним — оба наглых коньячных глаза открывает и Люк. Эймонд закатывает глаз, Люк расплывается в улыбке. Они взглядом спорят, кого убить. Хелейна — ведущая их игры — терпеливо ждёт, когда эта яростная баталия из прищуров, закатывания глазных яблок, взметающихся бровей подойдёт к концу. Они останавливают выбор на Деймоне — том, кто больше всех мутит воду. Люк одобрительно кивает, мимолётно прикрывая глаза, а Эймонд переводит взгляд на беспристрастную Хелейну — выбор сделан. Эймонду везёт, его даже не убивают первым — какая ирония. И их с Люцерисом гляделки продолжаются: тот снова тянет свою хитрую, безмятежную ухмылку, горделиво так вскидывает подбородок, мол, гляди какие из нас классные преступные компаньоны, в уголках его глаз собираются едва заметные гусиные лапки, а идеально уложенные вьющиеся локоны падают на густые брови. Эймонду хочется зачесать их с такой силой, что он мог бы снять с него скальп. Пока они спорят между Эйгоном и Джейсом, Люк по-ребячески высовывает кончик языка между губ — слишком ярких, идеальных, чтобы обхватывать чужую плоть. Щурится, противится. А Эймонд тянется за десертным ножом, чем вынуждает племянника прыснуть — ему всё ещё смешно, даже когда Эймонд наставляет в его сторону острие, перепачканное вишнёвой начинкой. Они убивают Джейса. И следующим голосованием сливают Эймонда. Ему предсказуемо хочется сдать Люка, но он с интересом наблюдает, как ублюдочный племянник водит в одиночку всю семью вокруг пальца и выигрывает. Мафия торжествует, и Эймонд не может сдержаться от одобрительного смешка. Все расходятся, а он курит за столом, стряхивая пепел в остатки своего пирога. Он знает, о каком образе в следующий раз попросит Маску. Через несколько дней Маска присылает ему фото в фетровой шляпе — на нём только она одна и черная тканевая маска — и пистолетом, по которому влажной дорожкой проходится его язык. «Как ты понял, кто ты? Я имею в виду, что тебе нравятся парни», — спрашивает Эймонд во время рабочего перерыва, он пьет кофе на лавочке у офиса и пишет это сообщение после очередной присланной за донат фотки, где Маска демонстрирует внушительный бицепс на руке, который, как он уверяет, «накачал, пока радовал своего распалённого дракона». «Я всегда был таким. Мне всегда нравились мужчины». «Точнее конкретный мужчина?» «Ты ревнуешь?» «Немного». — И дописал чуть погодя: - «Что именно ты к нему испытываешь? Вожделение?» «Не только. Мне просто хочется его касаться и смотреть с ним на одни вещи, держась за руки. Но это невозможно по многим причинам». «А я бы хотел увидеть твои руки в наручниках». «Намек понят 😉» У Эймонда мурашки бегут по коже, но от чего больше: от фотки скованных в наручники рук или последнего сообщения — он не решается утверждать. Маска проводит очередную трансляцию, где он, закованный в наручниках, лежит на кровати, а fuck-машина делает с ним то, о чём мечтала вся его многотысячная аудитория, переводящая деньги за то, чтобы механический член не останавливался. Маска кончает с глухим стоном, так и не прикоснувшись к себе, и снимает себя с бешено колотящегося члена, неожиданно с его лица слетает ажурная чёрная маска. Эймонд кончает в тот момент, когда невинные карие глаза его племянника потерянно смотрят на него с экрана. Картина исчезает. Трансляция прерывается.

***

Люк безмятежно спокоен, курит вишнёвый вейп, картинно выпуская облачко сладковатого дыма вверх — его кадык призывно выпирает, когда паршивец запрокидывает голову. Неправильно. Это Эймонд должен чувствовать себя хозяином положения, расслабленно раскидываться на постели, курить и посмеиваться над племянником: насосал резиновых членов на ягуар. Благодаря таким, как Эймонд. — Криптовалюта, значит, — оскаливается Эймонд, чтобы вернуть себе уверенность. — Ага, — не поддаётся Люк и ложится поперек кровати. Эймонд видит только его расставленные ноги и розоватую дымку. — Как же ты дошёл до такой жизни, племянник? — Эймонд потешается, медленно и лениво поднимается. — Ну, моя одногруппница этим занимается. Рассказала как-то, а я её спрашиваю: а мужчины этим занимаются? Люк небрежно сбрасывает сначала один, затем второй кроссовок. Эймонд останавливается между его ног. — А она что? — Удивилась вопросом. Мол, не замечала. И я подумал: конкуренции нет, спрос есть. Правда, целевая аудитория: обросшие животом, кредитами и сединой заядлые семьянины. — Эймонд тянет Люка вверх, просунув палец между пустым пространством пуговиц на красной клетчатой рубашке, а Люк, когда выравнивается, ухмыляется: — Ну и как видишь, ты, дядя. — Хм. — Знаешь, дядя, это не всё так просто, как может показаться: сколько мне приходится тратиться на секс-игрушки, аренду студии и сеансы психотерапии против выгорания. Не говоря уже о производственных травмах. И всё ради таких волков в овечьей шкуре. Считаю, вебкамам жизненно необходимы профсоюзы. Они оказываются в этой ситуации после недвусмысленного шантажа Эймонда: когда во время очередного семейного сборища на природе, на пикнике по-таргариеновски, который обязательно заканчивался внутрисемейной драмой, Эймонд развалился рядом с Люцерисом на постеленном покрывале в окружении корзинок с охладительными напитками и сэндвичами. Совершенно невзначай он включил одну из присланных старых видеозаписей и, подперев голову, закинул ногу на согнутую коленку, ожидая реакции. Рука Люцериса молниеносно вырвала телефона, а пальцы панически забили по сенсорному экрану, выключив стриптиз-перфоманс в костюме Бэтмена не с первой попытки. Проходивший тогда мимо Эйгон издал одобрительный возглас: мол, уважаю, в трёх метрах от мамочки включать такое. Если бы он знал, кто именно издавал эти похабные звуки. — Я знаю, что Маска — это ты. Если не хочешь, чтобы твоя семья узнала, каким образом ты заработал себе на эти новенькие ролексы, нам придется встретиться тет-а-тет и провести глубокую беседу, — отпивая холодного пива из банки, заявил тогда Эймонд с самодовольной улыбкой. На Люцерисе лица не было, совсем как одежды на выключенном видео. Но все идёт совершенно не по плану: это Люк должен смущаться, когда, беспечно пожимая плечами, расстёгивает ремень, пуговицы и молнию, а не Эймонд, чувствующий шевеление не только в голове, но и штанах. Почему краснеет не Люк, приспускающий джинсы с боксерами, а Эймонд, закинувший ногу на ногу, на поставленном рядом стуле. Люцерис лениво облизывает ладонь и трогает себя — Эймонд не моргает, ощущает невероятное напряжение в глазу, до боли, но упрямо не моргает, точно боится пропустить важное, судьбоносное движение, если таковое может существовать в концепции дрочки. — А ты, дядя? — А что я? — Не присоединишься ко мне? — Хм. — То есть хочешь сказать, что все те разы, когда я сосал за донаты и трахал себя страпонами, ты просто сидел скрестив пальцы под подбородком и глубокомысленно мычал? — Не твоего ума дело, — резко шипит Эймонд, а сам напрягает бёдра, наклонившись сильнее, чтобы спрятать внушительный бугор на брюках. Рука Люка на мгновение замирает, а на губах расцветает озорная ухмылка. — А может, дядя, тебе нравится кончать, не притрагиваясь к себе? — Прекращай трепаться и продолжай, — шипит Эймонд. — Что именно? — дразнит Люк, наигранно непонимающе, водя кончиком указательного пальца по уздечке, точно кокетка. — То, что ты делал. — Не совсем понимаю тебя, скажи прямо, что я должен продолжить. Эймонд выше того, чтобы произнести это вслух. Удушающий ком волнения в горле всё равно не позволит ему говорить ровно и уверенно. Он просто подходит к Люку, тот убирает руку, но Эймонд не прикасается к нему, только быстро рвёт пуговицы на рубашке, открывая торс, — Люк недовольно шипит, комментируя, что «дядя, ты порвал получасовую трансляцию с прошлой недели, а я ведь так старался». Но Эймонд игнорирует его и толкает на кровать. Люцерис выглядит, как блядский греческий бог, — такой же кудрявый, статный и пошлый. Лежит окружённый секс-игрушками и смазками с невинно-насмешливым взглядом. Холодная от волнения рука опускается на плоскую грудь, ладонь задевает тёмный сосок. Люк хихикает от щекотки, сгибает колени и перехватывает машинально руку. Рядом лежат наручники — те самые, из-за которых и случился маленький эксцесс, приведший их к такой развязке. Им самое место на смуглых запястьях, а не в окружении виброколец. Эймонд грубо сдергивает штаны, боксеры, сдернул бы и кожу, в молитвах каясь, что надеялся: так Люцерис станет отвратным его глазу. Но ублюдок окончательно затуманивает его разум. Он переворачивает его на живот с застёгнутыми над головой руками и подхватывает фиолетовый тюбик, выдавливая прохладную, пахнущую мятой смазку на пальцы. Люк нервно хихикает. Увиливает. Театрально зажимается, но Эймонду удаётся оказаться внутри сначала одним, а затем и двумя пальцами. На виске у него пульсирует вена, горло сжимается в предвкушении тактильного, непосредственного представления, в голове десятки идей, как он будет по очереди вставлять в Люцериса весь рабочий арсенал. Люцерис подаётся назад, насаживаясь глубже на пальцы, и Эймонд чувствует простату, стимуляция которой вырывает из племянника первый глухой стон. Сначала он засовывает в него осторожно, не спеша, перламутровое щупальце — из самого первого видео, которое лишило его покоя. Затем сменяет на чёрного технически первого «мужчину». На четвёртом страпоне, пока Люк сильнее вжимается в постель, потираясь о грубое покрывало, Эймонд не выдерживает и расстегивает ширинку, скорее освобождая то, что рабочее место Люцериса не успело опробовать за год своих экспериментов, и раскатывает дрожащей рукой презерватив. Вводит сначала головку, понимая, что от одного вида загорелой спины, покрытой будто веснушками тёмными родинками, скоро сойдёт с ума. — Кажется, я провалил твой план отдаться объекту твоего воздыхания. — Какой же ты все-таки дурак, дядя, — глухо стонет Люк сквозь смешок, пока Эймонд наращивает темп. Он кончает бурно, почти болезненно. Скорее с криком, чем со стоном. И падает в мягкую бездну матраса, ударяясь виском о вибратор. Ему так хорошо, так легко, что он не успевает среагировать, как Люцерис оказывается верхом на его груди, как настоящее божество. — Ты забыл задонатить, дядя. Без донатов за удовольствие расплачиваются удовольствием, — мягко говорит Люк, убирая назад мокрые пряди с его лба, приподнимается и мажет головкой члена по тонким дядиным губам, проникая внутрь. Ладонями Эймонд обхватывает его ягодицы, старается дышать через нос, но периодически все равно давится с непривычки, когда головка достает до горла. Люк неумолим, его резкость граничит с безбашенностью, точно он возвращает все те сотни заданий, которые выполнял по прихоти собственного дяди. И Эймонд не прочь получить их обратно, вместе со спермой, которая льётся с уголка его рта, пачкая простынь. — Итак, дядя, теперь моя очередь глубокой беседы? В углу комнаты, на самой высокой полке книжного стеллажа горит красным неморгающим глазом скрытая видеокамера, пока на счёт Люка капают с удвоенной скоростью новые донаты.