Torna a case

Дорога тянулась вдаль, серой лентой разрезая тьму. Асфальт смотрелся так странно, когда буквально в паре метров зияла бесконечность леса. Запах сырой земли после дождя, прелых листьев и ночной свежести. Севастьян всегда восхищался этому с самого детства, хотя казалось, что выросший в городке, поглощенным деревьями перестаешь обращать на это внимание. С жадностью он дышал полной грудью, любовался восхищенно, старался быть, как можно незаметней и тише. Но сейчас он не обращал на это никакого внимания. Он перестал быть для леса чужим, теперь лес поглотил его, и они единое целое. Волк не заботиться о том, какой красивый сегодня закат. Он выживает и идет не оглядываясь. Теперь и Севастьян стал таким. Его боль раздирала изнутри кожу и растворялась в ночном воздухе. Страдания вдруг стали не только его, но и леса. Они разделили их. Должно было стать не так тяжело. Должно было бы. Но не стало. Внутри драло так же сильно. С новой волной на него накатило одиночество и ощущение утраты. Он потерял то, что было так дорого. То единственное, что заставляло улыбаться и ждать новый день. В немом крике он бросил блокнот, что крепко сжимал в руке, на землю. Тетрадь была старой, разваливалась от времени и просто не пережила падения — листы разлетелись в разные стороны. Ветер их подхватил, как ребенок, который увидел новую игрушку, с интересом покрутил в руках, но понял, что это всего лишь старая, пыльная машинка из гаража и бросил. Севастьян усмехнулся бы, но сил не было. Он выплеснул все, что в нем было. Всю ярость, разочарование и боль. Но из уголка глаз все равно скатилась слеза. Голова шла кругом, руки немели. Та, что заставила его жить, ушла. Навсегда. Он мог лишь упиваться своими чувствами, будто они были хоть каким-то напоминанием о ней. Он опустился на дорогу. Запустил руку в карман пиджака, пошарил там и вынул мятую пачку сигарет и металлическую зажигалку. Руки неприятно ныли, но он не удосужился перевести взгляд на сбитые костяшки, не смея оторвать его от луны. Да, сегодня она была на редкость огромной. Ее мягкий свет укрывал все вокруг. Но пришлось все же посмотреть вниз, чтобы тихо чертыхнуться — осталась последняя сигарета. Забавно, ведь еще с утра пачка была полна. Секунда, вспыхнувший и сразу погасший огонь. И дым, дым обжигавший легкие, каждый раз еще сильнее, чем в первый. Голову внезапно посетила мысль: что будет, если сейчас кто-то решит проехать по этой дороге? К своему неудовольствию он понял, что его очень вряд ли собьют. Дорога была прямой, последний поворот был пару километров назад, а ночь — невероятно светлой, из-за яркой светящей луны. Дорога эта была тупиковой, то есть вела в один лишь город, из которого он так пытался сбежать. И в который раз невольно он вспомнил ее. Каждый момент, словно выжженный на обратной стороне век. Этот огонь горевший в ее глазах, решимость, когда она перевязывала ему раны или они вдвоем сидели на какой-то крыше и глядели на людей под ногами. «Мы уедем отсюда». Вся вселенная сужалась до этого обещания. Они уедут, начнут новую жизнь. Смогут забыть эту гниль, страх и тревогу. Это место забытые Богом. Бог то забыл, а вот всякие твари — никогда. И он был таким. А может все дело в нем? Может, она ушла из-за него, из-за Севостьяна? Но нет. Он знал, что нет. Просто она не могла найти выход. Наконец поняла, что всем это время они просто блуждали по замкнутому кругу, натыкаясь на стены, набивая синяки, но шли в никуда. Выход вроде есть, но она не знала, где ей выйти. Поэтому сбежала. Сбегала, порез за порезом. От него, от мира, от проблем. У нее получилось. Она ушла, вот только одна, хотя обещала Севостьяну, что они смогут спастись вместе. Не смогли. Теперь у него лишь пол сигареты и листы, разбросанные по ветру. Всю жизнь они были вместе, шли рука об руку. И вдруг все кончено. Как привыкнуть к этой мысли? Как осознать? Как понять, что не будет счастливого завтра? Что этот кошмар не закончится сегодня, а продолжиться вновь и будет длиться изо дня в день, до конца? Истерика, когда хочется рвать, царапать и кусать все, что под руку попадется прошла. На смену пришла только бесконечная пустота. Он знал ее всю свою жизнь. Они вместе росли, учились, проводили все время, если и не вместе, то рядом. Был период, когда он безумно злился из-за этого. Ему хотелось не быть зависимым от одного единственного человека, желал свободы. Но все же слишком привязан был к ней, как к младшей сестре, подруге, товарищу. Конечно, случались и разногласия, уж очень разные были. Она спокойная, рассудительная, вдумчиво подходила к любому вопросу. А он смесь страстей, свободолюбив, импульсивен, молод. Ее глаза, будто повидавшие, как тот, прошлый мир, который она выучила наизусть сгорел в огне, видевшие, как погибали империи, и разрушались жизни. А тут она всего лишь, пытаясь предотвратить прошлые ошибки. Ласково он называл ее своим ангелом-хранителем. Ведь так оно и было. Она казалась совершенной, знающей все и не боящейся ничего. Но он то знал, какой страх ее охватывает, стоит ей подумать о том, что выхода может и не быть. Ангел, боящийся смерти. Догонялки в лесу, как они собирали там ягоды, горячий чай ее собственного сбора, Севостьяновы стихи, которые она боготворила, ее невероятные зеленые глаза, как она радовалась пятерке за тест, как он играл ей на гитаре, а она слушала или сама напевала незамысловатый текст. Как солнце такая светлая и теплая, но при этом мудрая. Внезапно этого ничего нет. Ничего, даже намека. Он хочет вырваться из оков этого дурного сна, но не может и тонет все глубже и глубже. Реальность поражает своей неправдоподобностью. Так просто не может быть. Даже сейчас он ощущал незримое присутствие рядом. Чувствовал мягкое прикосновение к волосам. Чуял родной запах. — Прошу, вернись домой... И это звучит, как мольба, надежда, отчаяние и ожидание. И он ждет. Продолжает ждать, сидя на дороге и глядя на небо. Будет ждать до конца. А ядовитый дым жег легкие. Внезапно дым рассеивается и вместо него легкие наполняет решимость. Впрочем, яд еще больший, чем никотин. Разгадка, как кинжал поразила его. Это так странно, но при этом невероятно легко. Как открыть форточку в жаркий июльский день. Когда голова уже отказывается связывать мысли в предложения, все нутро стягивает в жесткий комок и кажется ещё чуть-чуть и пропал. Легкие ветер врывается, сдергивая пелену с глаз. Все становится таким необычно четким, что сложно поверить. Он сможет выбраться. Один он сможет найти выход, и уйти, навсегда оставив прошлое. Он хотел бы верить, что и она это знала, но правда была иной. Она не была всеведущей. Она подняла его с колен. Она всегда, черт подери, всегда была с ним! Вселила уверенность в том, что чего-то он да стоит. Он докажет. Докажет, что она не ошиблась. Разобьет руки в кровь, но покорит вершины. Никогда в нем не было столько уверенности, как сейчас. Должен, должен что-то изменить. Иначе все это окажется бессмысленным. Голоса тысяч и тысяч предков заговорили на перебой, сбиваясь, срываясь до шепота, пытались вытеснить его сознание. Севостьян знал их, всегда разумно остерегался, но тут позволил погрузиться в их речи, сплетенные, как сети рыболовные, они стремились накинуться на него. Но ее голос, тихий, хрипловатый, как если бы она его сорвала, перекрыл их всех. И теперь он точно знал, что делать. А на горизонте начинало светать. На смену ночи, пришла прохлада наступающего утра. Он смог подняться, кинув только один печальный взгляд на листы, исписанные нотами и стихами, и двинулся вперед. Он долго шел, теряя счет времени, раны болели, но воля гнала дальше. Вдалеке осталось все, что некогда он называл, хоть и с толикой презрения, но домом. Дом был там, где она. Наконец взошло солнце, слабые лучи падали на его длинные волосы, создавая причудливые блики. Идя в неизвестность, туда, где никогда не слышали его имени, он точно знал только две вещи. Первое — он выстоит. Второе — тень, следующая за ним была точно не его.