come undone

Помещение было невзрачным и малознакомым, более того, душным от непривычного нахождения в нем. А вот по ту сторону окна было совсем по-иному. Ветви деревьев покачивались в такт движениям «вперед-назад», плиты черепицы полыхали оранжевым пламенем, узорчатые облака двигались с характерной консистенцией белого мела. На небе было ясное солнце. В народе бытовало мнение, что хорошая погода — благоприятный знак для свадьбы. Сам Чимин ждал этого с растущим волнением. Он перекинул тело через оконную раму, уперся локтями в деревянный подоконник. Дерево прогибалось под его весом, как только он насыщал свои легкие. Он чувствовал, как они расширяются дюйм за дюймом. Медленно. Медленно. Его волосы трепетали из-за порывов ветра, распространяя ауру вкусно пахнущего шампуня. Халат плавно обрамлял изгибы его шикарного тела, подол целовал нежную кожу икр. Это был сознательный жест, воспроизводящий причудливые сцены, которым место на мускусных пожелтевших страницах нелегальной фантастики. Сцены, которые можно было нарисовать только интимными мазками, а затем выставить на всеобщее любование. Старым и молодым, женатым и нет. Если у него и были мечты, то они были о пылкой страсти и желаниях. Если у него и были цели, то они были для того, чтобы на них смотрели и оценивали с чувством собственного удовлетворения. В вульгарных муках своей публики брюнет находил отдушину романтизма. Пронзительный звон прорезал утреннюю тишину, и взгляд Чимина метнулся к проносящемуся по улице газетчику. Он звонил в свой колокольчик и балансировал на велосипеде одной рукой, а другую поднимал над головой в знак приветствия. Губы юноши растянулись в снисходительной улыбке. Мальчик вильнул и скрылся за углом. Чимин непроизвольно опустил взгляд на обнаженное плечо, прикрытое черным шифоном пеньюара. Один лишь участок кожи, сексуальная ухмылка — вот и все, что нужно, чтобы добиться слабости в конечностях любого мужчины. Мать часто попрекала его за это. Она никогда не могла понять, как он стремится к таким острым ощущениям: большая часть ее комментариев сводилась к бесконечной череде самовлюбленности, легкодоступности, и временами из ее уст звучало: «дьявольское отродье». Но теперь она мертва, да благословит Господь ее душу. Долгое время он обижался на нее. Если он обладал прекрасной внешностью, то почему бы не демонстрировать ее? Если у него было влечение, разве он не должен был соблазнять? Но в конце концов она так и осталась старой девой, а у него были красивые одежды, красивые кольца, красивое лицо, омываемое вихрем комплиментов. Уже в зрелые годы он пришел к выводу, что она ему завидовала. Ведь пока был жив старик, Чимин был зеницей ока отца, а она — предметом его насмешек. Она не смела высказывать отцу свои недовольства и поэтому вымещала на Чимине свою злость и неприязнь по поводу его внешности. Она завидовала тому, что он отнимал внимание, которое должно было достаться ей. Ирония судьбы заключалась в том, что на ее похоронах он был самым прекрасным существом, трагически несчастным в своем черном платье и с розовыми губами, со скорбным румянцем, окрасившим его впалые щеки. Ему легко удавалось выражать радость и страдание, пользоваться своей уязвимостью, отдаваться в объятия других людей, которые спешили взять на себя решение его тягостных проблем. Друзья и родственники, как дикие звери, набрасывались на него, чтобы утешить, успокоить, дать выплакаться. Чимин осознавал, что не был книголюбом. Знания навевали на него скуку, душные классы утомляли. Но слова и людей он знал и видел на сквозь. Брюнет точно знал, как и когда сказать правильную фразу конкретному человеку, чтобы достигнуть желаемого. Умом он не обладал, но обаяние и красота были его главным оружием. Он задавался вопросом, что бы подумала его мать, когда он выходил бы замуж. Она считала его безнадежным, не более чем дополнительным грузом для любой семьи, в которую он попадал. Он не был кормильцем, и в нем не было ни капли заботы. Но что бы она сказала, хотелось ему знать, если бы увидела, как красив, богат, щедр будущий муж Чимина, и как его семья заботится о мальчишке, словно он их родная плоть и кровь. Дверь со скрипом открылась от бесшумного поворота дверной ручки. В комнату мгновенно хлынул сквозняк, и Чимин, стоя у окна, перенес стойко всю его остроту. Чёлка развевалась по его лбу, кожу покалывало от ласкового ветра. Он повернул голову через плечо, и рюши халата прижались к его изящной фигурке. — Ты пришел, — томно пробормотал он. Взрослый мужчина толкнул дверь носком ботинка и замер. Напряженное уединение между ними обжигало и распаляло, его потемневший взгляд впивался в каждую деталь в стенах этого помещения. На какое-то время его взгляд задержался на разрезе халата юноши, выделявшем хорошо очерченную часть кожи на обнаженном бедре. Он всегда так делал: будь они наедине или в кругу какого-либо окружения. Чонгук всегда неотрывно наблюдал за ним. Чимин был охвачен накаленной атмосферой, невзрачный румянец на его щеках струился по шее к верхней части груди. Он развернулся всем корпусом, лицом вперед, оперевшись локтями о раму подоконника позади. Ему безумно нравилось, с какой страстью на него смотрит мистер Чон, льстило, что он смело может закинуть ногу на ногу, откинуться на спинку кресла, и знать, что похотливое восхищение со стороны Чонгука будет у него в руках. Одежда ниспадала к ногам в виде юбки в танцевальном стиле и вздувалась у запястий в виде рукавов-колокольчиков. Во всех остальных местах оно плотно облегало его — на груди, талии, бедрах. Под ней ничего не было, ее дополняли лишь естественные завитки лобковых волос на паху. — Тебе нравится? Мужчина устремился к нему. — Ты в самом деле ожидаешь, что я отвечу на этот вопрос? Оказавшись в пределах досягаемости, мужчина обвил рукой впадину на талии Чимина, таким образом заставляя юношу прильнуть к нему, упираясь руками в твердые мышцы груди. От Чона пахло ветивером и пряностями, идеально сочетавшимися с цветочными нотками младшего. — У тебя бешено колотится сердце, — прошептал Пак. — Конечно, это вполне здоровая реакция на раздражитель. — О, неужели? Я теперь для тебя раздражитель? Или это потому, что ты все больше стареешь? Мужчина притянул юношу еще ближе, скользнув наглым образом ладонью по заднице Чимина и приподнимая упругую ягодицу. Младший сдавленно ахнул, и ему ничего не оставалось, как поднять голову и заглянуть в чужие черные омуты. — Осторожно, а то я могу подумать, что ты сомневаешься, дорогой. До свадьбы осталось всего несколько часов. — Разве это не вопрос к тебе? — Ко мне? — Я просто подумал... — младший замялся, опустив взгляд на точенный, словно лезвие, подбородок мужчины, — Все будет не так, как раньше — никаких предостережений, никаких тягот. Я думал, это то, что тебе нравится. В нас. Не так уж часто юноша оказывался на этой грани, где неуверенность и нерешительность сливались воедино. Возможно, именно поэтому его так тянуло к Чонгуку. Несоответствие их личностей — возрастное и авторитетное превосходство мистера Чона, замкнутое и строгое воспитание Чимина — было слишком манящей интригой, чтобы ее игнорировать, притяжением, не сравнимым с силой гравитации. — Что за предостережения, что за тяготы? — Чонгук прикасается тыльной стороной ладони к бархатной щеке Чимина, — С подобным выражением лица... И ты думаешь, что меня что-то остановит? Его грубая ладонь скользнула вниз по изгибу шеи брюнета, большой палец правой руки коснулся ощутимой точки трахеи, подмечая под фалангами явный ускорившийся пульс. Он спустился ниже, прощупывая путь к утонченной талии, и обветренные мозоли его пальцев задевали нежную и столь хрупкую кожу прекрасного создания. Еще ниже, еще ниже. Сзади пеньюар Чимина дико трепыхался у его ног, и от резкого дуновения воздуха по коже пробегал табун мурашек, что не было не замеченным. Чонгук насмешливо ощупал его, сжимая мясистые ягодицы, словно податливый кусок теста. — И эта милая крошечная задница. Дорогой, ты меня так ранишь. Подумать только, нет ничего, что бы мне в тебе не нравилось. Он оставил грубый шлепок на ягодицах, пальцы впились в плоть мясистых бедер юноши. Затем он приподнял того и заставил обхватить ногами его талию. Инстинкт, побудивший Чимина броситься на шею статного мужчины, стал второй натурой, а пылкий румянец — укоренившейся реакцией. Они оказались нос к носу, глаза в глаза. Брюнет томно выдохнул. И мужчина завладел его ртом. Это было медленно и эротично, вялое переплетение языков и душ. Мужчина целовал его так, как целовал всегда. Он был элегантным и властным, управляя и манипулируя телом младшего простым движением руки. Изгиб гладкой загорелой шеи, громоздкие пальцы, впивающиеся в плоть талии Чимина. Он неторопливо и тщательно, настойчиво впивался в чужой рот, словно само дыхание было греховным, словно ничто не имело большего значения, чем небрежный обмен слюной. Он настойчиво проникал и томительно посасывал, надавливая на язык такого податливого юноши, уводя его в пылкий обжигающий танец. Пак извивался и хныкал, мельчайшие звуки, издаваемые им, врывались в рот мужчины. Когда мистер Чон достаточно осквернил его рот, он отстранился, и между ними протянулась тонкая ниточка слюны. Чимин смотрел на него совиными глазами, с пухлыми щеками и надутыми губами. Звуки вокруг стали разноголосыми, зрение заволокло пятнистыми дымками. Нити, связывающие его с окружающим миром, распутывались одна за другой, и когда последняя из них оборвалась, в его сознании остался только Чонгук, окутанный его ртом, его руками, его членом. — Самый красивый мальчик, — хрипло прошептал Чонгук. Он нежно поглаживал ягодицы Чимина, перемещаясь длинными пальцами ниже и грубо очерчивая границы давно намокшей промежности, — Киска уже такая мокрая. — Да. — Киска мокрая для члена? — Да. — Чьего члена? Юноша утыкается лицом в плечо Чонгука, смущаясь и волнуясь. — Твоего. — Чей член, дорогой? — Твой член. Он провокационно ходил по кругу, еще больше распаляясь из-за того, что мужчина был невозмутим. Так они играли на своих желаниях, доходя до крайностей. Чимин голый, Чонгук одетый. Чимин застенчив, Чонгук груб. Чимин лиричен, Чонгук резок. — Что мне трахать своим членом? Младший поворачивает голову, выдыхая шлейф похоти в поджарую шею Чона. — Мою киску. — Мой член в твоей киске, ты этого хочешь? — Да. — А потом у алтаря ты произнесешь клятву, и моя сперма будет капать из твоей киски? — Да... — с придыханием простонал Чимин. — Хороший мальчик, — узорчатые манипуляции пальцев свекра в пульсирующем лоне. Его исследования были пронизаны детским любопытством, он был осторожен в своих поглаживаниях, предусмотрителен в своих натираниях. Но даже в этом он был абсолютно уверен, ориентируясь в потоке теплой, свежей слизи. Это была точность, порожденная надменностью, рутиной и повторением. Он погружался и продвигался вперед, перекладывая руку то сзади, то спереди, смазывая ладонь, пока она полностью не напиталась слизью. Резко и неожиданно он шлепает раскрытой ладонью по алеющему клитору младшего, резко, грубо, нещадно и влажно. Когда Чимин отпрянул, он схватил его и нанес россыпь шлепков, снова и снова. Тело мальчишки гудело от ощущений и потребности. Он откидывает голову назад и выпячивает вперед грудь, с нетерпением ожидая очередных прикосновений опытных рук. Мужчина с присущим ему голодом развратно смотрел на него, проводя языком по облегающему халатику. Следы белых пятен на ткани превращались в миниатюрные останки разрушения, впитываясь в кожу Чимина, как горячий воск. Брюнет вжимался в мужчину, крутя бедрами вверх и вперед, опираясь на твердый изгиб эрекции свекра. Чонкук смотрел на него сверху вниз. Угловатая плоскость скул прибавляла ему лет. И все же. У Чимина перехватило дыхание. Сходство между отцом и сыном было поразительным. Тот же нос, те же глаза, та же челюсть. Но если Джунвон был фарфором и молодостью, то Чонгук— вечным гранитом. Это проявлялось в его осанке, характере, мелких морщинках у глаз, руках, обветренных временем, и скромным происхождением. Напротив, черты его лица были резкими, а тело — пропорциональным. Бедра, руки, пресс — гладкие грани, острые углы, холодный твердый камень. Пак погрузился в вялую задумчивость: предстоящая свадьба, будущее после нее. Он с поразительной ясностью представил себе, как через десять-пятнадцать лет он будет жить в своем поместье, с его слугами и служанками, с его жемчугом, нефритом и бриллиантами в изобилии. На полках и каминах висели бы семейные фотографии, дети были бы куклами — полдюжины или около того. Их раскосые глаза искрились смехом, светлые пушистые волосы подпрыгивали от восторга. Глядя на них, люди сразу же бы понимали, кому они принадлежат, ведь они выглядели точь-в-точь как Джунвон и он вместе взятые. Или, может быть, на Чонгука и его. От одной мысли об этом у него помутнело в глазах, в области живота разлилось по венам обжигающее тепло. Один только этот образ. Его и Чонгука потомство, затерянное в скопище его и Джунвона. Поколение сменится поколением, дяди и тети окажутся среди братьев и сестер, и никто не узнает об этом. Мистер Чон мягко опустил Чимина на подрагивающие конечности, ладони чувственно скользнули по гладким бедрам, большой палец грубой руки прошелся по изгибу осиной талии, подталкивая и направляя его в сторону окна. Брюнет на данные момент ощущал только запах одеколона мужчины, его пот, скрытую спешку его путешествия в этот недорогой мотель. Здание стояло в стороне от главной дороги, не укрытое, не секретное. Газетчик был случайным знакомым, мясник за углом — соседом. Они просто болтались на виду у всех, где их легко мог обнаружить жених Чимина, где жена Чонгука могла так же легко узнать об их романе. Пак глубоко вдохнул, когда рука Чона протянулась мимо его головы. Окно широко распахнулось, занавески откинулись в сторону под толчком врывающегося ветра. Солнечные лучи согревали юношу с тыла. Чонгук был воплощением всего того, чего так страстно желал младший. Все в нем нажимало на кнопки, вызывало желание принять коленно локтевую позу с растянутой киской, чтобы его трахали и использовали, как грязную тряпичную куклу. Это было похоже на условный рефлекс, на какую-то обыденную реакцию. Брюнет тяжело сглотнул, ноющая боль в сердцевине стала невыносимой, бедра тщетно сжимались в попытке хоть как-нибудь простимулировать пухлую киску. Его ладони томно очертили дорогой черный смокинг старшего, так же тягуче перемещаясь на его шею. Взрослый мужчина злобно усмехнулся, хамски изогнув уголки губ. Он стянул с себя руки Чимина и закружил его, таким образом выставляя на обозрение непритязательным жителям их причудливого городка. — Я хочу сегодня трахнуть тебя напротив окна. — Окно? — Окно. Это окно, — он подтолкнул его сзади, задевая подбородком шелковистые и до головокружения пахнущие волосы на голове Чимина. Младший испуганно уставился на него. Это было одно из тех многостворчатых окон, с дугой вверху и витиеватой рамой посередине. Это было просто стекло. Плита стекла. И центральная перегородка. Он не питал иллюзий по поводу их отступлений. Их динамика была навязчивой и порочной, их стремление к сексу — беспричинным и почти насильственным. Они были любителями острых ощущений, иначе никогда бы не стали потакать друг другу. Пак уже готов был кончить, а свекр все так же отпускал непристойные замечания в адрес его сына. А Чимин в ответ впивался в его горло и спрашивал, не лучше ли он трахается с собственной женой. Но то, на что сейчас намекал мужчина, означало шагнуть на неизведанную территорию. Это была игра с огнем, ведь свадьба Чимина была назначена в церкви именно на этой улице, чуть более чем через час. — Чонгук, — робко предупредил Чимин. — Все будет хорошо, дорогой. Черноволосый снова прижался к спине Чимина и шаг за шагом следовал, приближаясь оконной раме. С каждым подступлением бедра терлись друг о друга, вызывая нескончаемый поток струек по внутренней части бедер, соски торчали в непристойной готовности. Позади мужчина задирал халат на ногах Чимина до самого паха, гудя, как пчела, вокруг аккуратно подстриженного лобка мальчишки. — Вот тут, — проинструктировал Чонгук, его тон был полон ободряющей ласки. Это заставило дымку в сознании Чимина затянуться еще глубже, забираясь в дальние уголки его сознания. Мужчина провёл рукой по сгибу чужого колена, сжал, приподнял, затем перешёл к самому бедру Чимина. Тот поддался на провокации, оторвал ногу от земли и, покачиваясь, уместил ту на подоконнике. Правая нога была в согнутом положении, левая опущена, ноги призывно раздвинуты, мягкая ткань халата стелется по полу. Внизу мелькали ни о чем не подозревающие пешеходы и занимались своими повседневными делами. Если бы они подняли голову, напрягая шеи, то увидели бы розовые распухшие складки темноволосого мальчика, подрагивающие на ветру. Юноша откидывается назад. — Вот так? — Вот так, дорогой, — произнес Чонгук, уверяя его. Он снова прижался к юноше, его широкие плечи легко вобрали в себя весь его рост. Его левая рука обвилась вокруг тонкой талии, и его возбуждение, обжигающее и стальное, уперлось в расщелину пухлой задницы. Мальчик издал стон, тихий и сдержанный. — Красивый день на улице, — обыденно произнес черноволосый. — Да. — Отличный день для твоей свадьбы. — Да. С тихим шипением Чонгук расстегнул молнию на своих брюках, ремень лязгнул. Юноша впился зубами в свои пухлые, уже чуть истерзанные губы, каждый нерв горел, все тело было в боевой готовности. — И киска у тебя красивая. Я ревную, Чимин. Ты хочешь, чтобы в тебя так сильно влюбился другой мужчина? Его кожа наливалась жаром, и от этого он задыхался. — Даааа-нет... — Да? Нет? Что именно? — ехидно спросил свекр. Он в ленивом жесте крутил бедрами, кончик его наливающегося кровью члена задевал постоянно маленький клитор мальчишки, то его дырочку, натыкаясь на податливую, упругую массу задницы. Его сперма скапливалась, холодная, мокрая, липкая. — Даже если бы он это сделал, никто не сможет трахнуть тебя так, как я, Чимин. Ты создан для моего члена. Каждый сантиметр твоей горячей, тугой киски был создан для меня. Ты можешь трахать моего сына. Можешь трахать своего собственного сына, мне все равно. Но эта киска моя. Это моя киска, блять. Обжигающий голос Чонгука доносился до слуха Чимина, обволакивая его порывистым дыханием, бархатом и сексом. Он бы рухнул на пол мгновенно, если бы не стальная хватка мужчины, удерживающая его до сих пор на ослабших конечностях. От его явной ощутимой силы младший только сильнее ослабевал. Его накрыло желание высунуть язык и обессиленно задыхаться, словно щенок, если бы у нее был хвост, он бы завилял от переизбытка ощущений. — Твоя киска, — протянул Чимин, выгибаясь к мужчине от удовольствия. — Такой прекрасный, дорогой, а ты даже ни о чем не догадываешься. Как же мужчина ошибался. Юноша знал. Он всегда это знал. Именно благодаря своей женственной красоте он оказался здесь, с женатым мужчиной, зажатым между оконной рамой и громоздким телом. Может он и молод, избалован, и легко внушаем; в его поступках и словах прослеживается крайняя необдуманность, но на самом деле юноша именно этого и хотел, хотел, чтобы все так и считали. Он жаждал быть вовлеченным в пустоты и бездны, вершить то, что по своей сути являлось неправильным, совершать то, на что не решался никто другой. И он занимался этим без всякой совести. Левой рукой он удерживал запястье Чона, а правой наглым образом пробирался к нуждающемуся лону. Пальцы прощупывали места, неподвластные чужим взглядам, где кожа темнела и потела, где росли редкие и неухоженные пряди жестких волос. Он потянул за края кожи, ощутил, как внешние половые губы раздвинулись, раскрывая выпирающую на всеобщее обозрение плоть, словно выворачивая свою киску наизнанку. Его бросало в дрожь от холода, тысячи приглушенных дуновений терзали накаленные нервы. — Не трогай, — прорычал мистер Чон. — Я и не трогаю, — прохрипел в ответ Чимин, — Я не трогаю. — Тогда покажи мне свою руку. Подними, подними. Вот, держи свой халат. Как только кисть руки младшего оказалась в поле зрения свекра, он зажал в кулаке ткань и зафиксировал руку Чимина на своей груди. Охваченный волной возбуждения, Чимин понял, что Чону открылся прекрасный вид на его пах. С каждой секундой, пока мужчина бессовестно пялился на него, мальчишка чувствовал себя еще более обнаженным, чем он есть самом деле. Если бы он прикрыл на мимолетное мгновение глаза, то смог бы вообразить себе все это — изгиб белоснежных икр и бедер, мокрую киску, похожую на созревший плод. Губы Чонгука прильнули к его шее: — Держи руку здесь. Если ты двинешь ею, я высуну тебя из этого окна и буду трахать так мощно, что все увидят. Брюнет судорожно сглотнул, лицо залилось пунцовым оттенком: — И ты тоже. Они увидят тебя. Черноволосый мужчина хмыкнул. Пак не смог разобрать отказ, да и Чонгук, похоже, был не против. В конце концов, смысл обмана заключался в том, чтобы действовать за спиной, смеяться в лицо тем, кто ничего не знает. Фасад, обман, хитрость. Младшего лихорадило, спина выгибалась дугой, по позвоночнику пробегали мурашки. Если бы его свекр захотел это сделать, даже если бы это означало конец их игры в обманку, Чимин бы ему позволил. Под ним тяжелый член мужчины прижался к изгибам Чимина. Он скользил по юноше, такой гладкий, его внушительный обхват формировал небольшую впадинку между намокшими половыми губами брюнета. Это казалось роскошно, экстравагантно, консистенция между ними была обильной и густой, слизь и сперма сочились и текли, покрывая их точки соприкосновения резким, кислым слоем. — Блять, пожалуйста, такой мокрый. Чонгук, я такой мокрый. Везде просто... Прижавшись подбородком к груди, Чимин увидел, как сквозь половые губы его киски проглядывает пурпурная головка члена Чона, заливая их обоих своей сливочной жидкостью. Она стекала по лобку, по бедрам, по клину его упругой задницы, капала вниз, как следы неаккуратной покраски. А рука Чонгука, охватывающая его посередине, была похожа на тюремное заключение, удерживающую его на месте. — Посмотри туда. Это же Джиен, не так ли? Ходит за продуктами с утра пораньше. Очень продуктивно с ее стороны, согласись? Переходя улицу, Джиен тащила два полиэтиленовых пакета, кроны листовой зелени вываливались за края. Ее спина сгорбилась от тяжести в руках, а брови были нахмурены. Только вчера она зашла к Чимину, чтобы поздравить его. Она рассыпалась в похвалах и ласках, рассказывая о том, что, должно быть, вся вселенная сошлась со звездами, чтобы у Чимина был такой свекр, как Чон Чонгук, и такая свекровь, как Чон Джиен. Такие уважаемые члены общества. Доброжелательные, воспитанные, филантропичные, настолько богатые, что из их карманов практически выливалось золото. — Она очень любит тебя, знаешь ли. Всегда заботится о тебе, как о родном сыне. Самая красивая куколка в городе, наконец-то осела с хорошим человеком из хорошей семьи. Толчки Чонгука участились, его набухшие яйца ритмично бились о поверхность бедер Чимина. Его дрожащие стоны доносились до лица брюнета, затягиваясь, как благовония. Младший с трудом сдерживал себя, но усилием воли заставил себя открыть глаза и уставиться на Джиен и ее седые разметавшиеся волосы. Такая ласковая, такая глупо-наивная. — Покажи ей свою киску, дорогой, — дразняще прошептал мужчина, — Покажи ей, как красиво выглядит твоя киска, когда ее хорошенько трахает отец жениха. Пак застонал и откинул голову назад, одновременно с этим Чонгук примкнул к пухлым губам сверху. Они целовались жадно, грязно, член свекра проникал в его вагину и безжалостно врезался в нее. По щекам Чимина текли слезы. Он ощущал себя полностью переполненным, но все равно выпячивал требовательно задницу, с радостью принимая тяжелый эрегированный член в свое лоно. Кончил в день свадьбы — вот это будет история. Чон неистово стал тереть его клитор, доводя его до самого предела, потом отпрянул и втянул живот. Он заскользил по грудной клетке Чимина, нащупывая, прикасаясь, одной ладонью — слева-направо. Еще одна капелька смазки поскользила по ноге мальчика. Старший задержался чуть ниже груди, играя с шифоном, задевая всю ту же удерживающую руку Чимина, которая все еще преданно держалась за халат. Чуть выше пеньюар уступил место бледной, обнаженной коже. Мужчина отбросил воротник в сторону, проверяя, как тянется шифон, загоняя его, словно строптивого зверька, пока тот не свернулся в уголок подмышкой у Чимина. Мальчик в его руках покраснел и уставился на него, пораженный собственной наготой. Более непристойного зрелища и быть не могло. Его потная молочно-белая грудь, сумеречный кружок, эрегированный сосок. — Ты его испортишь. Нельзя так растягивать. Его слова были невнятными, тягучими, словно их склеили между собой липкой лентой. Не только речь, но и язык казался неповоротливым, губы тяжелыми, словно их вымачивали в чем-то жгучем. — Я куплю тебе новый, — пробормотал Чонгук. Кончики его коротко обрезанных ногтей скользко прошлись по вставшему соску брюнета. Тот вздрогнул в очередной раз от холодных фалангов и нахального внимания к молочным железам и задохнулся, когда мужчина ущипнул и покрутил, а затем надавил на багровую бусину. Младший обмяк в чужих руках, его ослабшее и накаленное тело стало бесполезным. — Ты больше не можешь... Ах, Чонгук, ты не можешь... Джунвон же спросит... — Могу и буду, — сурово ответил мужчина, не оставляя и шанса на обратное. Член свекра протиснулся мимо входа Чимина и с лютой силой ударил его в самое сокровенное место. Его большие руки ласкали, горячий рот обжигал, дополняя. В нем проснулась грубость, которой раньше никогда не было, каждое прикосновение окрасилось явным собственническим огнем. Если раньше Чимин презирал такую привязанность мужчины к своей персоне, то теперь он только взвыл от безумного желания, причем так неожиданно и громко, что рука Чонгука подлетела к его рту и набила до отказа. Челюсть Чимина отвисла, вбирая в себя все четыре пальца правой руки. Он провел языком по выпуклым фалангам, втягивая щеки и засасывая их глубоко в свое горло. Его хриплые стоны вырывались между прерывистыми всхлипами и кашлем, слюна, смешиваясь со слезами, пачкала лицо и зону декольте. Свекр трахал его так сильно и глубоко, что Чимин подпрыгивал на месте. Пульсация в его сердцевине выливалась в судорожные толчки. Обжигающие губы Чона не покидали его кожи ни на секунду, переходя изо рта в шею и снова в рот. Он раздвигал губы Чимина, языком, скользким и тяжелым, срочно стирая с лица земли все существование Чимина и заменяя его своей слюной, своим вкусом, ощущением своих зубов и губ, своим спёртым от поцелуев дыханием. Не успел только младший ответить на поцелуй, как мужчина вырвался и пометил его ключицу россыпью следов. Его ладонь, как магнит, прилетела к распухшей промежности, целенаправленно поглаживая ее, скользя между половыми губами, его набухшей плотью, балуясь с ним, словно Чимин был всего лишь случайной игрушкой. Горошина клитора неистово пульсировала, шарообразно округляясь, растягиваясь, наливаясь кровью. — Чонгук, подожди, пожалуйста, — закричал Чимин, — Я не могу, не могу... В ответ он слышал лишь гулкие шлепки их столкнувшихся бедер. Вкус Чонгука оседал у него на языке. Зрение застилала непроглядная пелена, затмевая видимость внешнего мира. Пальцы ног нещадно подгибались, бедра приподнимались и вращались от маниакальной потребности. Внезапно Чимин оказался в воздухе, а пальцы Чонгука впились в его талию. Его развернуло и впечатало в стену у окна. Черноволосый мгновенно оказался на нем, прижимая к себе, его грудь вздымалась и опускалась с каждым бешеным вдохом. Мужчина снова вошел в опустевшую вагину младшего. — Смотри на меня, Чимин. Эта фраза пронеслась в его сознании, прозвучав как приказ. Она плыла свободно, оставаясь недосягаемой. — Чимин, — повторил с очередной грубостью. Младший поднял голову и увидел, как мужчина смотрит на него с ненавистью и лютой яростью. — Чонгук... — жалобно протянул Чимин. — Смотри на меня. Смотри на меня, когда кончаешь. Юноша смутно помнил, как кивнул головой, но это произошло без его ведома, его согласие было получено откуда-то из глубин подсознания. Все это время Чонгук неистово трахал его, вжимаясь животом в упругую задницу, дыхание потоком проникало в изгиб чужой шеи. Младший был в отключке и не мог поверить в то, как хорошо они смотрятся вместе. Его свекр, такой сексуальный, в галстуке и белой рубашке, в брюках, подшитых заботливой женой, с блестящим, венным членом, возбужденным до предела. И пеньюар Чимина, помятый от настойчивости того мужчины, его растрепанные волосы, шея в синяках, смазка, облепившая их обоих с ног до головы. — Почувствуй мой член в себе. Приятно? — Хорошо, хорошо, так хорошо, — пробормотал невнятно брюнет, откидываясь головой на стену. — Такой тугой, дорогой. Я никогда не смогу трахнуть свою жену, как тебя. — Я лучше всех. Моя киска самая лучшая. — Так и есть, дорогой, — ласково прошептал Чонгук. Его поцелуи стали нежнее: губы к губам, касания, убеждения. Легкое проворное облизывание, поцелуи. Его член вошел внутрь, прокладывая себе путь, надавливая на мягкие стенки влагалища Чимина. Он вошел в нее, нащупывая и пробиваясь в матку кончиком, затем так же осторожно вынул. Каждое действие было обдуманным, каждое движение — мучительно медленным. Скольжение поддерживалось обволакивающей спермой Чимина, мускусом и спермой Чона. Они раскачивались, трахаясь так, словно все остальное не имело значения. Ни холод, ни прохожие, ни свадьба Чимина, до которой оставалось всего несколько часов. Вены на предплечьях старшего яростно выпирали, утреннее солнце освещало темные волосы. Его лицо, утонченное и красивое. Его тело, худощавое и спортивное. Его член, то, как он трахался, как будто потратил годы своей жизни на совершенствование этого искусства. Слова Чимина застыли глубоко в его горле, а руки цеплялись за крепкие плечи и спину старшего, чтобы притянуть его ближе. Мужчина с легкостью ощущал, как он медленно и уверенно подходил к концу, затих, раздвинул шире собственные ноги, прижал сильнее ослабшее тело к стене и стал неустанно трахать мягкую, податливую промежность Чимина, пока жар между ними разрастался огнем и пеклом. — Чонгук, пожалуйста, — жалобно заскулил тот. Он был так близок. Он нащупывал воображаемую линию, надавливал на гибкую ленту, которая никак не могла порваться. Он ощущал, как напрягается, как переходит все границы, как пульсирует его тело, требуя отчаянной разрядки. — Ты кончишь вот так. Я буду трахать тебя до тех пор, пока ты не кончишь. Мы пригласим сюда священника. Обвенчаем тебя с Джунвоном — все гости увидят, как ты тупо трахаешься на моем члене... — Джунвон... Джунвон... — Джунвон позволит тебе делать все, что ты захочешь — все, что угодно, лишь бы увидеть твою красивую киску. Такая охуенно толстая, Чимин. Твоя толстая, сочная киска. Просто дать ему немного попробовать. Ты хочешь этого? Хочешь, чтобы мой сын съел твою киску? Чимин напрягся, кожа зудела. — Ты дашь ему мою киску, дорогой? Чонгук вбивался в него в животном темпе, увеличивая интенсивность и скорость. Сморщенная кожа его яиц терлась о нежные бедра младшего, топорщилась, тянулась. Яйца шлепали и шлепали по красным от боли ягодицам Пака. — Дашь? — Нет-нет, это твоя киска... Чонгук впился в губы Чимина, проглатывая не вырвавшиеся стоны. Его спина выгнулась дугой, стенки влагалища неистово сжались, и не в силах больше сдерживать свой оргазм, мужчина с протяжным стоном опорожнил член. Тело младшего напряглось, впитывая сперму свекра в свое лоно. Старший сжимал его талию, бедра, ляжки, медленно складывая его пополам, и смотрел остекленевшими глазами на подрагивающий член и переполненную дырочку брюнета. Струйки, вытекающие из распухшей дырки, стекали по упругим изгибам бедер и капали на пол. Влажность от тяжелого дыхания, жар от чужого присутствия. Они стояли в тишине, окружённые бодрыми птицами, переплетающимися с суетой обычного дня. Сердце Чимина замедлило свой бешеный ритм, пробираясь сквозь трясину времени. Он вдыхал запах их секса, застоявшийся пот между ними. Его голова откинулась на стену, а киска запульсировала вокруг размякшего члена мужчины. Его улыбка стала уставшей, а тело — слабее. Вдалеке зазвонили церковные колокола, возвещая рассвет нового дня, новой жизни. Чимин пробился на звонкий смех. — Не могу дождаться, когда назову тебя папой.