Изумрудная верность

Несмотря на все мои прошлые обещания, Новый Год я пропустила так же, как и католическое Рождество, и собственный день рождения, и наверняка кучу других праздников. Правда, особо грустить из-за этого у меня не получалось: пусть и без особого празднования, но свой подарок я получила. Очень недальновидный и чрезмерно самостоятельный подарок, на который я всё ещё злилась время от времени. Однако после рассказа Эдварда о том, как именно они с Джейком попали в Италию, моё неудовольствие несколько поутихло, пускай и не затухло полностью. В любом случае, было сложновато злиться на двух дурачков, которые поигрались с магией и получили немного не тот результат, на который они изначально рассчитывали, но которым без раздумий воспользовались. Эдвард за прошедшие дни стал моим постоянным спутником, слегка подвинув даже вездесущего Феликса. Благодаря дару Каллена мы могли перемещаться по Вольтерре без проблем: от агрессивно настроенных «доброжелателей» и почитателей Сульпиции и Афинодоры Эдвард уводил нас на раз-два. Хотела бы я конечно сказать, что благодаря этому моя жизнь заиграла новыми красками… но в Вольтерре были только всевозможные оттенки красного и сепии, так что обойдёмся без особо громких заявлений. Зато мне стало спокойнее, это точно. До появления Эдварда в зоне видимости я, оказывается, перманентно нервничала; сейчас же, несмотря на то, что опасность в лице того же Маркуса никуда не делась, мне всё равно было как-то посвободнее. Особенно когда я узнала, что Джейкоба из Вольтерры попросили. Даже не так — его отсюда практически взашей выгнали сами Правители этой кровососущей песочницы. Чем-то шкурка моего дорогого друга-Блека их не удовлетворила, наверное; Аро, к моему счастью, уверил меня, что «мистер Блек отбыл обратно в Америку в целости и сохранности, несмотря на прибытие в страну без документов и всяких законных поволочек». Да, кстати. Прибытие… эти два молодца-голубца умудрились пробраться в Вольтерру не обычным для всех смертных путём, — я про самолёты, перелёты и машинную поездку, которой очевидно не брезговала Элис в каноне, — а при помощи какого-то портала. Где они нашли портал, почему он привёл парней сюда, как у них вообще хватило смелости им воспользоваться — обо всём этом история умалчивала. Сколько бы я ни расспрашивала Эдварда, на контакт Мистер Меланхолия не шёл несмотря на все мои уловки. У меня грешным делом возникла теория, что они с Джейком Эммета в жертву принесли на каком-нибудь древнем индейском алтаре; однако когда я поделилась этой мыслью с Калленом, тот посмотрел на меня как на дурочку. Сразу стало ясно, что моя фантазия в очередной раз усложнила ситуацию, и на самом-то деле всё было намного проще!.. только мне никто не собирался говорить, как именно. Решив что чёрт с ними, с этими тайнами, я принялась вываливать на Эдварда пакет собранной в Вольтерре информации. Очень удобно было, что Каллен фактически проводил со мной целые дни и ночи за исключением времени, когда Маркус утаскивал меня на наши возобновившиеся «прогулки». Вот в компанию одного из Правителей Эдварду проникнуть не удалось; вместо Каллена Маркус предпочитал гулять с Феликсом в сопровождении. Как нелестно сказал Маркус, в бою от Феликса в любом случае пользы больше. Ну а я и возразить ничего не могла: насколько я узнала от своей мертвячки, эти слова были правдой. Феликс вообще был тёмной лошадкой; если бы не не-Дидим, то я бы знала о нём преступно мало. Ну вот навскидку, что мне удалось узнать про своего няня? Во-первых, он был гулящим и не стеснялся этого, что знали все в Вольтерре и, возможно, в остальной Италии: свой сексуальный темперамент и развязность Феликс и не думал скрывать. Во-вторых, он отлично играл на гитаре, хотя и не любил об этом говорить. Саму игру я несколько раз слышала из его комнаты: хоть стены в Вольтерре были толстенными, дверь мой нянь обычно не закрывал. Музыка оказалась замечательной, кстати говоря: струнные переливы, аккуратные переходы и наверняка идеальное, — да-будь-оно-проклято, — барре. Жаль только, что Феликс не показывал, как он играл. И когда я заводила разговор об этом, — всё больше намёками и ассоциативными вопросами, чем напрямую, — меня или игнорировали или посылали, пускай даже и нежно. Могло ли такое быть, что Феликс стеснялся своего гитарного хобби? Или же вампир просто хотел сохранить что-то в жизни исключительно для себя? Кто знает, кто знает… в любом случае, я была рада даже тому, что иногда мне удавалось услышать чужую игру. И тогда у самой тоже начинали чесаться пальцы: раньше я обожала гитару и укулеле. Игры с Эдвардом за его понтовским роялем эту страсть немного сглаживали, а теперь, без музыки, она вспыхнула с новой силой. Только как-то никак у меня не получалось передать свой запрос на струнное счастье для Аро — моего главного обманщика-поставщика. Да и, говоря откровенно, было бы сложно расслабиться для нежной игры. Ещё и ноты были нужны, потому что в сочинении музыки я ничего ровным счётом не смыслила… в общем, слишком много проблем. Ещё я сама про Феликса узнала, что он «сильнейший в Вольтерре» — в тот момент, когда только-только с ним познакомилась нормально, будучи вне своего тела. Вампир, по факту, сам о себе так сказал, и на бахвальство это похоже не было. К сожалению, больше ничего конкретного про «сильнейшество» я не знала, потому что никаких доказательств не было… кроме разве что страха других вампиров перед Феликсом. Мертвячка рассказала мне намного больше об увлечениях и предпочтениях мужчины. О том, что он любил закаты, но ненавидел сумеречное время — раньше, когда Феликс был человеком, у него ужасно садилось зрение при недостатке света. Что Феликс любил клубнику, но из-за вампиризма мог наслаждаться только её запахом. Что ему нравился шёлк на ощупь, однако совершенно не устраивал запах ткани: вампир говорил, что она воняет насекомыми, несмотря на всю обработку и тысячу стирок с разнообразными шампунями. Не-Дидим сказала, что Феликс как-то дал обет не жениться. Дело было в несчастной любви: наречённый Фатум отказалась делить с Феликсом вечность. Из-за своих способностей женщина не испытывала такой же тяги к нему, как он к ней. Так что, можно сказать, у моего няня было разбито его мёртвое сердце. Однако, как говорил Джейкоб в книгах, «запечатление — это не про секс и влечение» или вроде того. Объяснение всё равно казалось мне гнилым, потому что речь шла о запечатлении взрослого лба на младенце, — даже если этот младенец рос как в сказке не по дням, а буквально по часам, — однако рациональное зерно в этом всём было. Вампирское запечатление, так же как и оборотнический импринтинг, требовало заботиться об объекте своей любви. Феликс отошёл в сторону от своего Фатума, чтобы не докучать ей собственными чувствами и привязанностью, которая, похоже, вампирше оказалась не нужна. Не знаю, были ли его постельные достижения следствием этого «разрыва», но я всё равно как-то немного жалела Феликса. Я всегда считала, что каждый в этом мире достоин чистой и искренней любви. А как же иначе? Я ведь выросла на историях диснеевских принцесс, где у всех всё кончалось хорошо. Кроме Покахонтас. Но я предпочитаю не думать о Покахонтас. И о судьбе индейцев в общем. Грустно это всё, чёрт возьми. А Джейк ещё и подтверждал, что да: очень грустно и даже хуже, чем я могу себе вообразить. Мертвячка рассказывала о Феликсе так, будто очень хорошо его знала. В принципе, это могло объясняться тем, что она многие годы была в бестелесной форме и наблюдала за жителями Вольтерры в разных их проявлениях. Однако мне всё время чудилось нечто большее в том, как мёртвая девушка говорит про Феликса; что-то более интимное, но не в сексуальном смысле. Учитывая, что про не-Дидим я опять знала отвратительно мало, допущений можно было построить вагон и маленькую тележку. Так что я благоразумно не накручивала себя, выдумывая возможные сюжетные ходы для тайны вольтеррского двора, а просто сгрузила эту работу на Эдварда. Ну не скучать же он сюда пришёл, правильно? Итак, я была зла на Каллена — и не только потому, что он попал в катакомбы Вольтерры вслед за мной через канонное майеровское раздевание. Этот умник отказался отсюда уходить, хотя у него был шанс выйти из ловушки, из которой я сама не могла выбраться уже больше полугода. Но Эдвард свой шанс упустил без всяких сожалений: — Я же пришёл сюда за тобой, — просто произнёс он, когда наш разговор зашёл об этом. — Так что без тебя я отсюда уходить не собираюсь. — Джейк… — Если бы он мог остаться, то наверняка тоже сделал бы это, — поморщился на мой неумелый выпад Каллен. — Однако его чуть ли не под белы рученьки… то есть, под красны рученьки вывели. Сопровождение было до самого Форкса, как я услышал в мыслях Аро. Кстати говоря, ты никогда не задумывалась, почему кожу индейцев называют «красной», хотя она скорее бронзовая? — Не уходи от темы. Я столько времени пыталась выпнуть отсюда Бри, а ты!.. — А я не Бри. И уж прости меня, Белз, но в этом случае ты много на себя берёшь. Я старше тебя, несмотря на все твои «особенности», по крайней мере в три раза. И своё совершеннолетие давно отметил. К тому же во времена, когда я рос, семнадцать лет уже не считались инфантильным возрастом в отличие от современности. Понимаешь, к чему я клоню, или мне сказать напрямую? Естественно, я понимала. Это было очень мягкое замечание, — высказанное, как говорится, «вокруг да около», — чтобы я не лезла не в своё дело. Дескать, Каллен уже мальчик взрослый и способен сам за себя отвечать. Сам решать, что ему делать, где быть, куда идти и где оставаться. Вроде как он брал на себя все риски и ответственность за собственное пребывание в Вольтерре. Мне-то от этого, конечно, легче не было: в который раз получалось, что мой план на крайний случай становился действительно крайним. Это я про план «долбануть по Вольтерре Пустошами, и Сама с ними». Теперь же у меня рядом был Эдвард, так что Выход Смерти откладывался на некоторое время, и проблемы приходилось решать другим способом. Я на Каллена злилась — как иначе-то, учитывая, что злость рождалась из беспокойства? Но в том же время была ему благодарна за то, что он сам что-то там «нарешал» в мою пользу. В конце концов, всегда приятно, когда кто-то что-то для тебя делает. Особенно столь значимое. Главное чтобы на пользу. После Нового Года мы с Эдвардом чисто ради веселья на двоих отметили православное Рождество. В Вольтерре не было настоящего снега, так что Каллен где-то в городе умудрился купить кучу баллончиков с искусственным; дальше мы выпросили у Аро пустое помещение, которое потом украсили как смогли и забрызгали все стены изнутри белым. Я порывалась нарисовать что-нибудь неприличное, однако с нами ещё были Алек и Джейн, так что от этой безусловно гениальной идеи пришлось отказаться. И, пускай стражей Вольтури нам не удалось приобщить к веселью, вышло всё равно неплохо. — Сюда бы Бенджамина, — вздохнула я, смотря на карикатурного волка, которого рисовала добрых полчаса. Вышла всё равно какая-то собака сутулая, которой от волка досталась разве что прямоугольная пасть и стоящие торчком уши. Но всё равно я этой наскальной живописью гордилась: рисовать баллончиком искусственного снега оказалось намного тяжелее, чем я представляла. Всё время белый спрей растекался, разлетался, размазывался… шедевра с таким не сделаешь. Эдвард отвлёкся от своей картины, — снежный лес, похожий на леса штата Вашингтон; этот нарисованный лес убивал мою веру в то, что невозможно нарисовать шедевр искусственным снегом на стене, — и удивлённо на меня посмотрел. — Кого? — Бенджамина, — я отряхнула руки, но «снег» налип на кожу капитально. — Египетский клан вроде. Мальчик, который… впрочем, наверное, неважно. Взгляд Эдварда на мгновение скользнул на застывших около выхода из комнаты Джейн и Алека. Я же пыталась вспомнить, было ли Вольтури известно про Бенджамина в каноне или нет. Вроде бы глава египетского клана скрывал обращённого, который был способен управлять стихиями, как новое воплощение Аварата. Только ещё мне кому-то жизнь разрушить не хватало, честное слово. По незнанию и собственной неосторожности. Аро ведь, с его стремлением захапать себе самых сильных одарённых, точно не сможет пройти мимо такого как Бенджамин; а я даже не помнила, был ли пятнадцатилетний юноша обращён в нашей эре или до неё. Честно говоря, с Эдвардом жить стало не только легче, но ещё и веселее. Вряд ли я бы сама себе устроила то же Рождество со снежным рисованием. А вот Каллену не сиделось спокойно, и спасибо ему за это. Еда теперь тоже проходила за разговорами, так что я внезапно начала набирать вес. Учитывая, что глаза у Эдварда были ярко-алыми, иногда мне думалось, что Каллен откармливает меня на будущее. Ну или для дока, который таки должен будет прийти в Вольтерру — не зря же его сюда Аро заманивает всеми возможными способами. А док, как известно, мою кровь сцеживал в рюмочки и баловался ими. И никто меня в ином не убедит. Кстати говоря, о еде и рюмочках. Несколько раз я заводила разговор с Эдвардом про его изменившуюся диету, однако Каллен, видимо, не испытывал никаких мук совести из-за перехода на человеческую кровь. Не знаю, как Мистер Меланхолия мог страдать в каноне Майер из-за людей, которых он убивал и ел в начале своей вампирьей истории, ведь «мой» Эдвард словно забил на отступление от «вегетарианства». Ну ем я людей, Белз — что поделать, не мы такие, жизнь такая. И вообще!.. — Если ты делаешь выбор, то ты автоматически чего-то лишаешься, — закатил глаза Каллен в ответ на очередной мой аккуратный расспрос о душевных терзаниях. — Конкретно сейчас получилось так, что мне пришлось выбирать между тобой, твоим комфортом и безопасностью, и жизнями других людей. Я просто… выбрал. — Слушай… я вот что подумала. Может, ты кровь не пьёшь из-за того, что слышишь мысли и страхи других людей? Каллен кивнул. — В том числе. Но в этом смысле стоит больше посочувствовать Джасперу. Он-то при охоте на людей испытывает все их эмоции… а мне легче, тем более здесь. — «Тем более»? — Дар Аро похож на мой, знаешь? Только он контактный, так что срабатывает лишь при прикосновении. — И что? — Чтобы кого-то «выпить», нужно к нему прикоснуться, так что Аро сказал, что он успел многое пережить из-за своего дара прежде чем научился хоть как-то им управлять. Он и с Карлайлом завёл близкое знакомство из-за вегетарианства отца. Не хотел проживать чужую жизнь во время насыщения. — И-и-и? — Оказалось, что на животных его дар так же действует, — Каллен усмехнулся. — И он проживал уже жизнь коровок и львов, как сказал Карлайл. Однако отцу всё-таки удалось помочь Аро. — И как? — спросила я после почти полминуты молчания; Эдварду нравилось чувствовать себя этаким всезнающим мудрецом, вещающим истину нерадивым отрокам. — Всё оказалось просто, удивительно даже, что Аро раньше этого не понял, — не стал тянуть кота за отрезанное Эдвард. — Его дар не работает на сумасшедших и на тех, кто без сознания. Как оказалось, для меня это тоже работает. Вот так я и узнала, что Аро был тем самым вампиром из сказок и древних преданий моего мира. Воображение так и рисовало картину, где грек стоит, лишь едва освещаемый луной со спины, над кроватью какой-нибудь красавицы из пятнадцатого века. Затем ме-е-е-едленно наклоняется к её шее; играет таинственная, едва слышимая музыка, а вся природа замерла в напряжении, чтобы увидеть этот… …КУСЬ! После этого разговора я больше не поднимала тему чужой диеты, тем более что у меня начались проблемы с собственной: у Маркуса в очередной раз что-то произошло, и Мужчина Не Моей Мечты внезапно решил, что я обязательно должна пить кровь. Как вампирша, да. Из красивого бокала, который переливался и играл гранями от искусственного освещения. Кровь в этой хрустальной оболочке смотрелась ненастоящей. Как вязкий вишнёвый сок или очень хороший муляж в высокобюджетном фильме. Маркус решил меня «подкармливать» после нашего с Эдвардом веселья на Рождество — видимо, чтобы соблюдать баланс кринжа и моего неудобства в Вольтерре. Говоря откровенно, я даже не поняла сначала, для кого стоит бокал, потому что время шло к ужину. Собственно, на ужин меня Маркус и позвал. Так что я решила, что бокал стоит для него — вроде как во имя совместного принятия пищи, всё в этом духе. Только получилось, что я поела, а к бокалу Маркус так и не притронулся; более того, посудина с кровью на столе была расположена ближе ко мне, чем к вампиру. С Маркусом мы говорили о каких-то глупостях, которые я в тот раз практически не запомнила: больше меня волновал бокал и его содержимое. Стояла посудина на белом платочке с вышивкой; символы были мне незнакомы, но чем-то напоминали руны, да и ощущались примерно так же. Учитывая, что руны раньше были одним из языков, то это точно был какой-то наговор на другом наречии, к примеру. Маркус и вампиры в общем могли ошеломлять своим возрастом неподготовленного человека, и за прожитые годы каждый из кровососов сто процентов сталкивался с магией. Научиться вышивать вот такие закорючки — плёвое дело, с ним даже дилетант справился бы без особых проблем. — Что за руны? — всё-таки не удержала я тогда любопытства. — Один из языков, который сейчас уже не используется, — не разочаровал меня в ответ Маркус. — Вроде бы производный от греческого, но, если честно, я не уверен в этом. Очень эффективный. Несмотря на то, что на нём не говорят и не пишут уже многие столетия, магические символы всё ещё работают. — Значит, я не ошиблась, и это действительно магия… — Я не сомневался в тебе, — тепло улыбнулся вампир. — Конечно же ты не ошиблась. Когда ты вообще ошибалась насчёт магии, моя родная? Он рассмеялся, словно это была какая-то шутка. Я чужого веселья, естественно, не поддержала — судьба бокала и работа вышивки интересовали меня больше. — И что эти символы делают? — Сохраняют свежесть того, что внутри них. Маркус повёл рукой, и вышивка на ткани загорелась, словно была светодиодной лентой. Оказалось, что знаков-червячков там больше, чем я видела, просто некоторые из них были то ли скрыты, то ли вышиты в тон… с первого взгляда и не разобрать, из чего этот наколдованный круг состоит. — Тебе нравится, чтобы кровь была свежей? — светским тоном поинтересовалась я. Он опять рассмеялся, как будто я только что откололо что-то невероятно забавное. Мне смешно не было. — Нет, дорогая. Причём тут я? Кровь для тебя. Ситуация — глупее некуда. Просто как в поговорке: «Никогда такого не было, и вот, опять!» Я переспросила, отговорившись тем, что ослышалась, однако Маркус был непреклонен: кровь на волшебном платочке стояла именно для меня. — Я не вампир, — осторожно заметила я, — не думаю, что мне принесёт пользу чужая кровь… а вдруг она заразная? — Я бы ни в коем случае не стал давать тебе непригодную к употреблению кровь, — Маркус продолжал улыбаться, ничуть не оскорблённый моим недоверием и опасениями. — Пей. — Но я… — Пей, Campanula. Это для твоей же пользы. Не знаю, что там было «для пользы» в этой крови, — как и во всех следующих бокалах, которые Маркус мне подсовывал, — но в первый раз всё было максимально отвратительно. Одно дело — слизнуть капельку крови из собственной ранки. И совсем другое — пить жидкость, неизвестно как выкачанную из чужого организма. Я несколько раз попыталась отказаться, но с каждым «взбрыком» Маркус терял своё благодушие. В итоге он, прищурившись, недобро посмотрел на бокал между нами; у меня в голове сразу всплыло всё, что я знала о механике мышления сталкеров, так что дрожащей рукой я потянулась к хрусталю. Если не можешь отвязаться от сталкера, то тебе надо соответствовать ему — в том случае, если ты в прямой от него зависимости и можешь быть в опасности. Я и зависела от Маркуса, — тут, в Вольтерре, все от него зависели, насколько я поняла; неясно только было, как именно Маркус этого добился, — и была на волоске от того, чтобы меня признали «подделкой», а не реинкарнацией Дидим. Да и интуиция тихонько тренькнула: выпей ты уже эту дрянь, Белз, как ребёнок из конца девятнадцатого века залпом глотал полную ложку рыбьего жира. Всем будет легче. Когда я коснулась бокала и обхватила его неверной рукой, Маркус расслабился. Не знаю, что у него произошло в голове: может, он подумал, что предыдущее отнекивание было чем-то вроде игры? А теперь я вроде как «наигралась», так что снова делаю то, что мне сказали. Бокал оказался тяжелее, чем я рассчитывала. Не столько из-за крови, сколько из-за веса хрусталя. Но мне в тот момент, естественно, казалось, что крови в этом бокале хватит на целую ванну — вот и весит он столько, что у меня рука его держать устала. — Я человек, — напомнила я Маркусу, стараясь сделать так, чтобы мой голос не дрожал особо. — Это будет неприятно. Он вздохнул. — Я знаю, Campanula. К сожалению, ничего не могу с этим поделать, это нужно для твоей же пользы. Не знаю, о какой пользе он говорил, однако я не смогла осилить даже четверти бокала. Меня не вывернуло, конечно, — неизвестно, как бы Маркус на это отреагировал, так что я всеми силами удерживала несколько вязких глотков в желудке, — но перекосило от отвращения, да ещё и затошнило к тому же. — Что же… для первого раза хватит, — решил Маркус, глядя на моё страдальческое лицо. — «Для первого раза»? — переспросила я, надеясь, что ослышалась. К сожалению, Маркус был неумолим: — Конечно, для первого. Поначалу мы попытаемся приучить тебя пить по бокалу крови в день. Затем увеличим до двух, а после и до трёх. Всё ради тебя, Campanula. Я помню, что ты говорила, как тебе это необходимо. В голове у Маркуса всё явно смешалось. Если Дидим и говорила это, то только уже будучи вампиром. Они ведь не встречались, когда сестра Аро была человеком, правильно? Через несколько дней принятия подобных «витаминов» я смогла перебороть себя и спросить, что такого необычного было в этой крови. Как оказалось, мне спаивали кровь ведьмы… которую поймали специально для меня. По приказу Маркуса, конечно же — а как иначе. Я не стала дальше спрашивать ничего о женщине, чья кровь стала моим проклятием и экзекуцией. Было ясно, что долго несчастная не продержится, и Маркусу придётся искать на замену какую-нибудь другую колдунью. Если уж ему было так важно, чтобы кровь была именно «волшебной»… Ну серьёзно, бокал был миллилитров на четыреста. Это же полноценная сдача крови на донорство без пятидесяти миллилитров — те традиционно ушли гипотетическому Карлайлу «на рюмочку». И если вот так «доить» человека, то насколько его хватит? А магия, если её используют для продления жизни ведьмы, всё же не всесильна. есконечно регенирировать эритроциты она не способна. Единственное, что я могла делать в этой ситуации — это пить как можно меньше, — что не было проблемой, учитывая моё желание вывернуть желудок после каждого раза; жаль, что не получалось совсем уж отлынивать, ведь мой мучитель на глаз мог определить, пила ли я или нет, — и запрещать Маркусу выливать кровь, которую я не допила. Так получалось, что я оттягивала новое «донорство» и, вроде как, продлевала незнакомой мне колдунье жизнь… Но не спасала её — это я хорошо понимала. Как бы я ни крутилась, всё равно не получилось бы вывести женщину из-под удара сумасшествия Маркуса. Однако я могла хотя бы дать шанс другим ведьмам, которых Вольтури будет искать в будущем. И, естественно, ответственность за чужую жизнь стала неплохой мотивацией, чтобы начать более активно двигаться в сторону свободы. То есть, в сторону распутывания клубка вольтеррских отношений. Загрузив Эдварда всей узнанной ранее информацией, я принялась за собственное убогое расследование. Поскольку я понятия не имела, куда идти и что делать, то начать решила с того, кто был буквально под боком. То есть, с Маркуса. Он отнекивался от рассказов про то, какой была Дидим в прошлом. Один раз Маркус сказал мне, что вспоминать об этом слишком больно; в другой признался, что многого не помнит и сам; в третий, словно забыв, что он сказал мне во второй раз, Маркус заявил, что мне не нужно соответствовать его воспоминаниям. — Я принимаю тебя такой, какая ты есть в этом воплощении, — нежно улыбался вампир, глядя на меня ласково, как на самое дорогое существо на свете. — Не волнуйся, Campanula, я понимаю, что новое время, другой опыт и другие условия жизни сделали и тебя… другой. Остаётся лишь самое ценное, то, что я люблю. — Что?.. — Душа. Так и хотелось сказать ему в ответ что-то вроде «Люцифер, прекрати!»