что-то дивное и необычное

К середине субботнего утра Мартин решает, что, что бы Майкл ни говорило, оно всё-таки пытается свести его с ума. Оно ни разу не упомянуло о том, что произошло после их прогулки во Франции или на следующее утро, ни слова не было сказано о том, как Майкл заставило Мартина чувствовать себя так, будто его тело расходится по швам, даже толком к нему не прикоснувшись. Или о том, как они целовались и раздевали друг друга на диване. Он ждал, что Майкл поднимет эту тему, задаст один из своих вопросов, что-нибудь грязное, что оно скажет так, будто в этом нет ничего постыдного, даже если щёки Мартина покраснеют, когда он это услышит. Но оно не сделало этого. Ещё одна проблема в том, что последние несколько ночей Майкл провело не в его постели. Даже не спрашивало, хочет ли Мартин, чтобы оно легло с ним, и мысль о том, что он как-то отпугнул Майкла своими стояками, просто нелепа, но, может, он допустил какую-то ошибку в этом всём. (Откуда ему знать, как сделать всё правильно, когда он встречается с чем-то вроде Майкла?) Мартин думал о том, позволит ли оно ему потрогать свой член, так же часто, как о том, есть ли он у Майкла вообще. Его пальцы могут становиться острыми, а его кости не всегда (и даже редко) оказываются там, где он ожидает их найти, и испытывает ли оно хоть какой-то настоящий интерес к (ему самому противно от этой формулировки) плотской близости? "Покажи мне," — звучало ужасно заинтересованно, но, может, теперь, когда ему уже два раза показали, Майкл бы предпочло больше этим не заниматься, но во второй раз оно поблагодарило его, и да, ладно, Мартин уже практически на стену лезет оттого, что всё время думает о том, захочет ли чудовище, с которым он встречается, засунуть свои ужасные, гнусные ручищи в новые и интересные места, но он не может остановиться. Невозможно не думать, каково бы это было. Отчасти он уже знает, но это совсем другое, после того, как рука Майкла управляла темпом его собственной, сжимавшей его член, после того, как Мартин тёрся об него, пока не кончил, после того, как он снял с Майкла кофту, и эти руки впились в его спину— Крик чайки откуда-то сверху отрывает его от размышлений. Мартин, каким бы невозможным и невероятным это всё ещё ни казалось, стоит на пляже в Португалии. Что там Майкл сказало, прежде чем провести его через дверь? Пляж под названием Маринья, где-то в регионе Алгарве, точно. Его произношение было таким же идеальным, как и всегда. Он засовывает руки в карманы шорт, которые Майкл обновило для него, пальцы его ног зарыты в песок, и волны океана (настоящего чёртового океана) плещутся об его лодыжки. Мартин наклоняет свою голову назад и вдыхает воздух в тысячу раз чище того, к которому он привык в Лондоне, запах соли и морской воды. Сама вода настолько синяя, что дух захватывает. Он не знал, что она бывает такой не только на картинках. Мартин ещё не дошёл до того, чтобы, собственно, поплавать, потому что не совсем уверенно чувствует себя в воде, но он уже заходил по колено. Смотрел, как маленькие зеленоватые крабики и множество разных рыб, названий которых он не знает, соответственно, или бегали, или плавали вокруг; одна маленькая рыбёшка даже рискнула укусить его за ногу, что было немного щекотно. Он заходит немного глубже и наклоняется вперёд, чтобы окунуть руку в воду, не переставая улыбаться. Майкл отошло куда-то, он не уверен, куда, но Мартин не волнуется ни о какой возможной опасности. Ничего плохого не может случиться, когда здесь так солнечно, и вокруг полно отдыхающих, и летают птицы (совершенно обыкновенные, без единого опарыша), и просто со всем этим. Мартин остаётся там ещё на минуту, прежде чем развернуться и пойти вдоль пляжа к тому месту, где он сможет попасть в одну из пещер, выточенных океаном. Он всё ещё не заходит глубже коленей и не волнуется, сможет ли Майкл найти его; ему кажется, оно смогло бы найти его где угодно. (Когда тревожный голосок в его голове начинает шептать о том, что Элиас увидит его здесь и получит доказательство того, что Мартин...что-то замышляет? он тут же останавливает его: "Заткнись, заткнись, никто тебя не спрашивал".) В пещере, в которую Мартин забредает, нет никого, кроме него самого и пары подростков, которые смотрят на него, явно не впечатляются и продолжают смеяться и болтать. Они быстро говорят по-португальски, и ему кажется, что он смог бы понять их, если бы захотел, но Мартин решает не лезть не в своё дело. (Помощь Майкла с пониманием языков остаётся не навсегда, как он обнаружил этим утром. Мартин не может вспомнить ни слова на японском, кроме тех, что уже знал, даже если постарается. Его воспоминания о разговоре размыты, как о тех бесконечных коридорах. Суть всё ещё осталась, но сами слова стали неопределёнными.) Он садится рядом с одной из небольших луж, оставшихся после прилива, полных синих и зелёных рыб. На её дне лежит морская звезда. Мартин опускает одну руку в воду и проводит ей по кругу, и когда он чувствует что-то у себя за спиной, то говорит: — Где ты было? — Выбирало между рожком и стаканчиком, — отвечает Майкл, Мартин поворачивается к нему боком и видит, что оно держит рожок с мороженым в одной руке (значит, оно всё-таки смогло выбрать) и нахмурило брови. Это снова мороженое с яркой посыпкой, и неужели Майкл думало о том дне в парке? Мартин краснеет, когда вспоминает, как тогда оно провело языком по его ладони (Он принимает личное исполнительное решение подумать о деньгах позже.)(Или вообще никогда.) — Это кажется мне излишним усложнением. — Не всем нравится есть рожок, — Мартин протягивает ему руку, и Майкл любезно передаёт ему мороженое. — Но тебе нравится? — Ага, — говорит он и облизывает мороженое, взгляд Майкла, следящий за движениями его языка, можно описать только как явно что-то замышляющий. (Сейчас не время его члену заинтересоваться в происходящем. Вот совсем.) — Тебе нравятся пешие прогулки? Мартин обдумывает этот вопрос у себя в голове, будто где-то в нём может быть подвох: — Я нечасто таким занимался. Но могу попробовать. Он позволяет Майклу вывести себя обратно на открытый воздух, их руки переплетены, они идут вдоль пляжа и поднимаются по лестнице. Они навскидку где-то в сорока или пятидесяти метрах над уровнем моря. Отсюда люди на пляже уже выглядят меньше. Лёгкий ветерок пытается побороть жару и по большей части неплохо справляется, так что Мартину по крайней мере не кажется, что он сейчас упадёт в обморок и помрёт. О его мороженом нельзя сказать того же. Оно быстро проигрывает солнцу, превращаясь в липкую ванильную кашу и стекая по его пальцам и запястью, но он всё же старается съесть как можно больше, пока ещё не всё потеряно. Он не собирается предлагать Майклу помочь. Мартин прекрасно может справиться сам, пока оно будет и дальше смотреть на него, и это звучит ещё хуже. Или лучше? Одно из двух, наверняка. — Отсюда великолепный вид, — говорит он, когда они останавливаются у края (даже слишком близко к нему, если верить знаку, предупреждающему, что утёс может оказаться неожиданно отвесным) (и знак, наверное, прав, но Мартин не особо волнуется по этому поводу) каменистого мыса, под которым насколько хватает глаза (его собственных глаз) простирается лишь океан. Вместо того чтобы засунуть свои руки (боже, но какие это руки) ему промеж ног (что бы оно сделало, если бы Мартин схватил его за запястье, и запихнул её туда сам?) (сейчас не время), Майкл подарило ему целый мир. Он не жалуется (ему не на что жаловаться), вот только в скором времени он либо бесстыдно набросится на него, либо разорвётся на кучу маленьких кусочков Мартина от недотраха. — Я согласно, — говорит Майкл почти лёгким тоном; Мартин замечает, что оно смотрит на него, будто прямо перед ними нет океана, куда более достойного восхищения, и всё его лицо краснеет. (Раньше он не чувствовал особого недостатка; но теперь он просто до смерти изголодался.) Пешеходная тропа и правда довольно сложная в некоторых местах, иногда приходится карабкаться или спускаться по камням, и Мартин не помнит, чтобы, собственно, обувался после того, как зашёл в воду, но его ботинки снова оказались у него на ногах, что хорошо. А ещё хорошо, что мороженое закончилось, потому что ему нужны обе руки, чтобы карабкаться. Пока они идут, он ищет вокруг безделушки на память: в одном месте — упавшее на землю серо-синее перо сороки, в другом — фиолетовый цветок, в третьем — гладкий камушек, привлёкший его внимание. Дорога выравнивается, когда они подходят к маяку, который, как Майкл говорит ему, называется "маяк Альфанзина", и Мартин наклоняет голову назад и закрывает глаза от солнца, чтобы посмотреть на его красную верхушку. — Наверняка оттуда отличный вид, — говорит он мечтательно. Майкл молчаливо соглашается, и на секунду Мартину кажется, что сейчас он обнаружит себя уже на вершине маяка; затем Майкл...напрягается это не совсем подходящее слово, но Мартин чувствует, что оно становится более сосредоточенным. — Что-то не так? — Нет, — отвечает Майкл, но его представление об этом наверняка отличается от представления Мартина, так что он воспринимает это с большой долей скептицизма, — но здесь кто-то есть. Мартин многозначительно смотрит на него: — Кто-то? Оно обдумывает его вопрос: — Не будем предвзятыми. — Тогда давай просто пойдём дальше, — предлагает Мартин. Маяк всё равно огорожен, и, если верить знаку (этот и на португальском, и на английском), сегодня на него нет экскурсий (что кажется немного странным, потому что сегодня суббота, но он не эксперт по тому, когда должно быть разрешено подниматься на маяки, и это, скорее всего, никак не связано с тем, что Майкл сказало). — Но всё-таки жалко, что мы не сможем подняться туда. Мартин вспоминает о вторжении на чужие угодья и о том, как Майкл не восприняло его собственное беспокойство о своей безопасности всерьёз. Всё-таки лучше пройти мимо маяка. — Вы сможете, — говорит спокойный голос, которого он никогда не слышал раньше, на идеальном английском. — Я могу провести вас наверх, если хотите. Особый тур. Совершенно бесплатно. Ага, конечно, потому что это звучит совсем не подозрительно. А ещё у Мартина по спине бегут мурашки, и не в хорошем смысле, как так часто бывает из-за Майкла. В этом голосе есть что-то опасное, хотя он и звучит достаточно дружелюбно. Мартин поворачивается и видит низкого мужчину со светло-каштановыми песчаными волосами и бледными серыми глазами, свои цветом похожими на облака; этот мужчина одет как раз для пешей прогулки, и из-под его воротника виднеется шрам, чем-то отдалённо напоминающий ему Майкла, и Мартин думает: "Нет, этого не может быть". Когда он поворачивается, и Майкл вместе с ним, в этих облачно-серых глазах всего на секунду мелькает удивление. Майкл начинает говорить первым, спрашивая монотонным голосом, полным скучающего любопытства: — Не думало, что это место достаточно высокое для Титана. Мужчина (который просто не может быть тем, за кого Мартин его принял, потому что Дейзи—) осматривает их снова, в этот раз более оценивающим взглядом. Его голос сохраняет вежливое дружелюбие, что не то же самое, как искреннее дружелюбие; то есть, в нём нет никакого тепла: — Всё дело в перспективе. У Мартина такое чувство, что он наблюдает, как два хищника готовятся к схватке, словно прямо перед ним кому-то сейчас вырвут глотку. — Всё дело в перспективе, — повторяет Майкл; его голос звучит так, будто оно одобряет этот ответ. — Никогда не думал, что увижу, как Наблюдатель и Вьющийся Обман держатся за ручки, — говорит мужчина, и Мартин осознает, что они и правда держатся за руки. Он крепко сжимает ладонь Майкла в своей. Он не планировал этого делать, но, похоже, так уж получилось. (Это не может быть тот человек. Дейзи убила его и заставила Джона помочь его закопать.) — Вы что, теперь работаете сообща? — спрашивает мужчина со шрамом от удара молнии с осторожностью, будто эта мысль ставит его в тупик. — Нет, — говорит Майкл, и теперь оно прямо-таки светится от радости, — мы на свидании. Похоже, их собеседнику (и ведь в мире наверняка не так много людей с такими шрамами, да? значит, это точно—) тяжело осознать эти слова, потому что он выглядит ужасно ошарашенным и окончательно сбитым с толку: — Вы на свидании, — повторяет он с непониманием. — Вы же не хотите сказать, что это просто обычное—просто свидание? Говоря это, он поворачивается к Мартину, будто более человечная часть уравнения сможет дать ему объяснение, в котором будет больше смысла. Мартину бы хотелось, чтобы он этого не делал, но, ему кажется, что, пожалуй, стоит быть вежливым с человеком, который может заставить его тело думать, что оно падает с огромной высоты, чего он чуть не сделал с Джоном; эта мысль останавливает Мартина от того, чтобы задать ему ужасно грубый вопрос в ответ. — Не думаю, что я бы назвал его обычным, — заставляет себя сказать Мартин, потому что он ещё не дошёл до того, чтобы считать мгновенное перемещение из своей квартиры в другую страну обычным, пока что, — но да? То есть, мы здесь не за тем, чтобы строить какие-то планы, мы просто здесь. Вместе. — Знаете, — говорит мужчина, судя по всему, теперь ещё более озадаченный, — это, пожалуй, самое странное, что я слышал в своей жизни. — Ага... — Мартин кивает с пониманием. — Эм-м. Хорошего вам дня, наверное? — Мне кажется, мы уже замечательно его проводим, — говорит Майкл, — не будем отвлекать тебя от твоих дел. Так они и уходят от явно растерянного Майкла Крю, Мартин испытывает такое же недоумение от этой встречи.

***

Оставшуюся часть их похода, на которой они проходят мимо ещё нескольких пляжей, или через них, и (исключительно мимо) различных любопытных каменных образований, не прерывают больше никакие другие чудовища. У Мартина в голове всё еще не уложилось то чудовище. (Не будем о том, что это подразумевает, что то чудовище, которое сейчас рядом с ним, уже уложилось у него в голове, он хоть немного начал понимать его.) (В каком-то смысле.) (Ладно, не будем и об этом тоже.) — Дейзи убила его, — говорит он, наверное, уже в восьмой или девятый раз, когда ему стоило бы просто смотреть на горизонт. Они сидят на песке пляжа Вале-Де-Сентианес, Мартин погружён в раздумья, его ноги вытянуты перед ним, и волны иногда накрывают его ступни, а Майкл сидит рядом с ним, собирая комки песка во что-то отдалённо напоминающее песчаный замок; когда Мартин смотрит на него слишком долго, у него начинает кружиться голова. — Как ты уже говорил, — отвечает оно с чем-то вроде ободрения. — Тогда почему, — говорит Мартин, и так далеко он заходит впервые, будто он наконец разобрался с первой частью, — мы только что встретили его в Португалии? — Должно быть, он ещё нужен Титану, — замечает Майкл, словно в этом нет ничего необычного, затем обдумывает свои слова ещё раз. — Такое... случается нечасто, чтобы существо, побеждённое одной из гончих Охоты, смогло снова вернуться, но это не невозможно. — Ладно. Хорошо, — Мартин даже не пытается понять это; он просто принимает это, как весь другой безумный бред, с которым он сталкивался. Просто ещё что-то, чем ему, вероятно, стоило бы поделиться с Джоном. Солнце садится. Им пора идти домой, но Мартин хочет побыть здесь ещё немного, ещё совсем чуть-чуть, прежде чем ему придётся вернуться в свою квартиру (Стоквеллу правда никогда не сравниться с этим), всё ещё наполненную воспоминаниями о Джейн Прентисс, а теперь ещё и о других червях, но и всё большим и большим числом воспоминаний о Майкле, так что не всё так плохо. Он ещё не спросил об этом, так что он делает это теперь, хотя, ему кажется, он уже знает ответ: — Ты никогда не было здесь раньше, да? Оно приостанавливает построение своей (как кажется Мартину, скорее всего) крепости и смотрит на него: — Это так. "Хорошо. Это хорошо", — он так и подумал; в этом месте нет ничего, напоминающего ему о Вьющемся Обмане, и тем более о Майкле и его фракталах и лабиринтах. Они остаются там до тех пор, пока оно не достраивает свой замок, и Мартин с сомнением разглядывает его сбоку или, возможно, спереди: — Это кому-то навредит? Майкл обдумывает это и медленно качает головой. Мартину кажется, что это противоречит его словам, потому что оно тут же говорит: — Да. — Но это два разных ответа? — Здесь нет двери, — отвечает Майкл, будто это должно всё объяснить. — Я не знаю, что это значит, Майкл. Оно полностью замирает и замолкает, но морские птицы не следуют его примеру, так что Мартин всё ещё слышит их крики и шум волн. Пока он ждёт, (потому что, а что ещё ему остаётся делать) он поднимает блестящую белую ракушку, наполовину зарытую в песке; отмывает её и водит пальцами по её краю, пока Майкл не дотрагивается до его запястья. — Это лишь идея меня, — говорит оно одновременно поясняющим и раздражённым тоном; Мартин полагает, что оно никогда раньше не пыталось объяснить себя так. Ему нравится (и он ненавидит себя за то, что ему нравится) мысль о том, что он единственный человек во всём мире, с которым Майкл говорило о чём-то таком, — меньше щепки. От него у кого-то может разболеться голова или пойти кровь из носа, но он не приведёт их ко мне. — И что, значит, это...перекус? — Мартин морщится. — Нечто в этом роде, — говорит оно почти с осторожностью, всё ещё держа свою руку на его запястье. — Ты бы, — Майкл делает одну из своих пауз, Мартин чувствует её ещё до того, как слышит, — предпочёл, чтобы я этого не делало? (а вот, как Мартин уже знает, и черта, которую он должен перейти) (или не переходить) Он не может просто сказать Майклу не есть. Это было бы несправедливо с его стороны. Мартин сдвигает свою руку, чтобы переплести их пальцы: — Пусть остаётся, — говорит он, добавляя ракушку к своей небольшой коллекции, и встаёт. Он начинает стряхивать с себя песок, переводя взгляд на песчаный замок Майкла. Оно плавно поднимается на ноги рядом с ним, стоит на фоне просторов океана, и Мартин вдруг достаёт свой телефон и делает фотографию удивлённого чудовища; последнюю фотографию на сегодня. — Пойдём домой, да? — он отворачивается от Майкла, прежде чем оно успевает ответить. (черту невозможно перейти обратно, и, Мартин полагает, что выбрал, по какую сторону от неё будет стоять) Майкл не отстаёт от него, и его дверь появляется в скале; они приносят запах морской соли с собой домой. А ещё песок. Просто невероятное количество песка. Мартин не представляет, как в Португалии ещё что-то осталось, когда столько оказалось во всех его щелях. Он останется на его диване и ковре, и Мартин не сможет полностью избавиться от него годами, и это если он ни разу не сходит на другой пляж. Мартин находит место для сегодняшних сувениров на полупустой полке и для себя на диване. Попозже он заварит чай, но пока ему достаточно просто сидеть и вспоминать этот день—даже ту часть, где он встретил кого-то или что-то, кто должен был быть мёртв; даже ту часть, когда он, считай, дал Майклу своё благословение навредить кому-то. Мартин успевает просидеть недолго, потому что его телефон начинает звонить. Экран сообщает ему, что это Джон. Он прежде всего удивляется, а затем начинает волноваться. Он настороженно смотрит на Майкла (сидящее на диване рядом с ним и прищурившее глаза) и отвечает на звонок: — Эй, Джон, всё хорошо? — Мартин, — говорит Джон, и он звучит...довольным? — всё в порядке. Если только у вас там что-то не произошло? — Нет, — Мартин качает головой, стряхивая вместе с тем очень отдалённое принуждение, вспоминает, что Джон не видит его (и слава богу, потому что Майкл запустило руку в его волосы, будто он каким-то образом забудет, что оно здесь, если оно не будет всё время его трогать) и говорит, — нет, тут всё нормально. Тебе что-то было нужно? Извини—извини, это прозвучало немного грубо, я имел в виду, что ты обычно не звонишь мне? — Я понял, — наступает длинная пауза, тяжёлая и недовольная, как взъерошенная птица, прежде чем Джон продолжает. — Я просто хотел услышать дружеский голос. — А Дейзи что, недружелюбная? — у Мартина есть свои мысли по этому поводу. (Он намерен думать о чём угодно, чём угодно, чём угодно, кроме человека, который не умер). — Дейзи... не очень разговорчива. — Я думал, тебе это нравится. — Я тоже так думал, — говорит Джон немного расстроено, и Мартин чувствует другую боль в своей груди, и то, что Майкл встаёт, чтобы начать ходить перед ним взад-вперёд, что кажется ему совершенно лишним. Он отказывается обращать внимание на последнее. Может, если он сделает вид, что не замечает, оно прекратит. Ну, или отправит его телефон в другую комнату...или, возможно, другое измерение; Мартин вдруг с ужасом представляет, как будет искать свой мобильник в бесконечных, постоянно изменяющихся коридорах, и всё потому, что он встречается с глупой, ревнивой, необъяснимой жутью. — Извини, я не хотел мешать тебе в твой выходной— — Всё не так, — спешит убедить его Мартин, — я просто сижу дома, — (хотя меньше часа назад он мочил ноги в океане) — ты не мешаешь, Джон. (Майкл говорит: — Я бы не согласилось, — достаточно тихо, чтобы, как Мартин надеется, Джон не услышал; он всё равно сердито смотрит на него) — Я рад тебя слышать, честно. Как, эм...как проходит ваша поездка? — Мы не нашли ничего осо… — Джон прочищает горло. — Мы не нашли ничего, о чём мне хочется говорить. Я подумал, что у нас, хоть в этот раз, может быть обычный разговор. (А вот и причина ему не упоминать Майкла, хотя она может и не понадобиться, ведь Джон так далеко) — Хорошо, — говорит Мартин и осознаёт, что не совсем представляет, как, собственно, должен выглядеть обычный разговор с Джоном. У них наверняка были такие раньше, до того, как всё покатилось в тартарары. (Или, скорее, уже давно покатилось, только никто из них ещё не успел этого заметить.) Где-то на другом конце трубки Джон, возможно, осознаёт то же самое. Он прочищает горло и говорит: — Я не хочу, чтобы тебе приходилось отвечать мне. — Я не уверен, что это вообще работает, когда мы говорим по телефону, — но Мартину кажется, что он немного понимает, что Джон имеет в виду. Так что он продолжает говорить: — Я много стихов прочитал в последнее время, — и некоторое время они болтают о поэзии и фильмах, которые они не успели посмотреть, и всё это время Майкл продолжает ходить, и оно не останавливается, даже когда Мартин наконец прощается с Джоном и скрещивает свои руки на груди, недовольно смотря на него. — Ты что, собираешься делать это весь вечер? У Майкла сердитое выражение лица, то есть, оно делает ту штуку, когда оно немного перестаёт быть лицом, и Мартин, как бы он ни старался, не может слишком долго на него смотреть. Из-за этого у него всё расплывается перед глазами, и болит голова, и ему кажется, что он сейчас чихнет раз пятьдесят, но не чихает ни разу. Когда у него получается снова сфокусировать взгляд, он уже смотрит на небольшую кучку книг, которую Майкл принесло сюда. Он по большей части не обращал на них внимания, только иногда пролистывал их, потому что они Майкла, и, может, оно не понимает, что такое личные вещи, и не ценит их, но это не значит, что Мартин должен поступать так же; но сейчас, раз уж Майкл продолжает вести себя так грубо, он решает взять одну и, даже не взглянув на обложку, открывает её. Мартин успевает прочитать всего две страницы до того, как буквы начинают плавать у него перед глазами, перекашиваясь и заворачиваясь сами в себя, и он поднимает голову, чтобы пожаловаться Майклу, когда оно проводит своими губами по изгибу его челюсти, оставляя приятное покалывание после своих прикосновений. (Мартин хочет притянуть его ближе, запутать свои пальцы в этих длинных кудрях) (ему нравится, что он может, так что это он и делает) (он не знает, когда оно успело снова оказаться так близко, и его это не особо волнует) — Ты закончило закатывать истерику? — спрашивает Мартин. — У Архивариуса не должно быть к тебе никаких дел, выходящих за твои обязанности перед Оком, — говорит Майкл прямо ему в ухо. — Он звонил мне не как Архивариус, — отвечает он раздражённо, — а как Джон. — Разница...несущественна. — Мы просто разговаривали, Майкл. Незачем накручивать себя из-за этого, — оно начинает смеяться, и Мартин шлёпает его по руке. — Заткнись, ты знаешь, о чём я, — он показывает на книгу, лежащую у него на коленях. — Я пытался почитать. — Правда? — в голосе Майкла слышна усмешка. (Мартин хочет оказаться с ним в постели и чтобы оно шептало его имя как раньше, будто он что-то удивительное и ценное) (Мартин хочет, чтобы оно проглотило его во всех смыслах, которые, как он думает, могут ему понравиться, и надеется, что ему понравится, и ему нечего бояться с Майклом, и с Майклом ему нужно бояться всего, и он всё ещё боится, что оно слишком далеко от всего человеческого, чтобы хотеть затащить его в постель) — Ну да, — говорит он расслабленно, — я решил посмотреть, что ты там читаешь. — Они были...очень познавательными, — бормочет Майкл, проводя рукой по странице. (но дикие животные тоже занимаются сексом, Мартин) (вот это мысль) — И в каком же смысле? — Мартину (каким-то не божественным чудом) (потому что оно просто не может быть божественным) (бог (не бог) знает, что бы священники сказали об этом) (во всём мире бы не хватило исповедален) удаётся сохранить лёгкий тон в своём голосе. Не совсем незаинтересованный. В чудовище, запустившем руку ему в волосы, уже более чем хватает лжи. Майкл—он бы сказал, что оно их переворачивает, только переворачивание подразумевает процесс, которого сейчас нет, оно просто воспринимает их в другое положение, себя разлёгшимся на Мартине, под его головой оказывается подушка (подушка, которой у него раньше не было, и позже он будет думать, откуда она взялась), и ему нравится чувствовать Майкла так близко, он неосознанно закидывает свою ногу на его. Если оно захочет уйти, это никак его не остановит, но Мартин ничего не может с собой поделать, и это помогает ему чувствовать себя увереннее, и он хочет дать Майклу знать, что ему хочется, чтобы оно было здесь. А затем Майкл целует его. Мартин обнаружил, что, чем больше (и больше, и больше, и всё ещё слишком мало, и ещё больше) они этим занимаются, тем сильнее ему кажется, что поцелуи Майкла, можно описать как пронзительные. Оно подходит к этому делу с большим энтузиазмом, и ему всегда кажется, что Майкл изучает его, чтобы понять, что именно ему нравится, от чего он чувствует приятное тепло в груди. Теперь оно кладёт одну из своих невозможных рук ему на спину, не давая ему полностью улечься на диван, и проводит по его уху языком острым в более буквальном смысле, чем это выражение обычно предполагает: — Знаешь ли ты, о чём эти книги, Мартин? — Не знаю, — говорит Мартин, крепко сжимая джемпер Майкла в кулаке. У него появилось некоторое представление после того, как он бегло пролистал страницы, и эти книги куда более откровенные, чем стихи об инжире, и смехе, и кончиках пальцев. Но, опять же: личные вещи. — Ты хочешь мне рассказать? Майкл коротко хмыкает; в этом звуке нет ничего мелодичного, ничего человеческого (на самом деле, Мартин уверен, что хмыканье это неподходящее слово, да и мурчанье тоже неточное описание того звука, который оно издаёт, но он не может придумать ничего получше), и Мартину хочется, чтобы оно поцеловало его снова, хочется, чтобы оно уже просто сделало то, о чём думает, он на всё согласен. (на что угодно, на всё что угодно, неважно на что, если это будет с Майклом) ( "Ты не будешь против, если я разорву тебя на части?") ( "Ты уже это сделало".) Он чувствует язык Майкла на своей ключице (оно сняло его майку? когда это, чёрт возьми, случилось?), и оно говорит: — О руках, и губах, и телах, Мартин Блэквуд, — по его коже пробегают мурашки, когда Майкл произносит "тела" так плавно и с таким голодом. — Тебе бы хотелось этого? Оно проводит рукой вверх по его груди, и острые как ножи пальцы цепляются за его ребра, и у него перехватывает дыхание. — Да, — говорит Мартин, осознавая, что теперь ему придётся перейти ещё одну черту, и эта ему уже знакома, через неё он готов броситься, не раздумывая— — Со мной? — спрашивает Майкл, и Мартину кажется, что это уточнение не совсем обязательно, но это становится тем самым толчком, которого ему не хватало, и у него в жизни никогда не было такого стояка, как сейчас.