Destruction.

      Миссия на Лофу Сяньчжоу отзывается в Кафке весьма неприятными воспоминаниями о наручниках, а следы от них вызывают неприятную боль в районе кистей. Дама вздыхает и думает о том, что денечек-другой ей не стоит поднимать ничего тяжелее смычка от скрипки. Ну, по крайней мере, так советовал Элио. Он выглядел довольным, когда Кафка отчитывалась перед ним, даже хвалил ее — и эта похвала для нее стала уже даже слишком обыденной, но даже так остается приятной, вызывая легкую улыбку на губах. Вот только все лавры достаются ей, а для Блэйда — сухой комментарий о проделанной им работе. Похоже, что кто-то ревнует, но даже так Кафке безумно нравится такая игра, хотя это больше напоминает целое противостояние, в котором выигрывает Блэйд. И когда они останутся наедине, без лишних глаз, Кафка выскажет все комплименты «победителю», похвалит его и, конечно же, наградит.       Девушка в очередной раз аккуратно крутит руками, которые отзываются хрустом кистей в нескольких местах. Она морщится, ей это не нравится. Так дело совсем не пойдет. Если продолжить тревожить травмированные места постоянно, то не за горами и более серьезная травма. — Блэйди, — томно и словно бы действительно расстроенным голосом зовет Кафка его к себе. Она не повышает голос и ей не нужно стараться для того, чтобы Блэйд услышал ее, ведь он всегда рядом. И губы ее растягиваются в ухмылке, стоило ей заметить мужчину перед собой, а с легким прищуром она так и вовсе лисицей становится, не иначе.       Отозвавшись на томный зов Кафки, Блэйд застает для себя привычную картину; застать эту дамочку в неглиже кажется уже занятием довольно обыденным — и ведь у той ни капли стыда или смущения на лице, лишь ее ужасно прекрасная улыбка на пленительных пухлых губах. — Помоги принять мне ванну, — не вопрос и не просьба, а четкое указание к действию. И пусть взгляд Кафки остается невинным, а улыбка до ужаса приторно-сладкой, но в себе она скрывает самый что ни на есть омут двулицых чертей. Но даже так ее натура остается слишком манящей и притягательной. — От чего же Элио не попросишь? — его голос сухой, незаинтересованный, но вместе с тем Блэйд ступает к Кафке, а как оказывается вблизи, берет излишне аккуратно изящную ручку девушку, подносит ее к своим губам и оставляет поверх поцелуй, а вот глаза его направлены на нее, — Его дыхание так колеблется, когда ты рядом с ним.       Кафка давно перестала стесняться своего обнаженного тела перед Блэйдом, но можно сказать, что не стеснялась она и вовсе. Он словно находился рядом с ней всегда — верный товарищ или пес, впрочем, здесь без разницы. — Обязательно приглашу его в следующий раз, — ответ всегда один и тот же, однако «следующего раза» так и не наступает. Кафка не будет скрывать, что провоцирует и наслаждается этим. Она наблюдает за тем, как чужие губы касаются ее руки, и оттого улыбка на ее лице становится еще более довольной, — Но пока ты рядом со мной, в помощи Элио я вряд ли буду нуждаться.       Свободная девичья рука ложится на чужое плечо, поглаживает, будто бы в поощрении. Ею же она расстегивает одеяния Блэйда, бесстыдно юркая пальчиками под воротник, ноготками царапая кожу на его шее. Расстояние между ними сокращается до непозволительного минимума, и Кафка с огромным удовольствием льнет к мужчине, касаясь губами его щеки, пачкая излюбленной помадой, словно клеймя. — Я уже сбился со счета, в какой раз ты это обещаешь. Ты всегда предпочтение отдаешь мне. Ведь я куда лучше, чем он, — утверждает Блэйд, действительно так размышляя. И как он считал, Элио не выделяется ничем: ни лицом, ни характером, ни своими амбициями, — К тому же, такие парни, как он... не в твоëм вкусе, — самодовольно улыбается одними лишь уголками губ. — Мм… этого я не отрицала, ты действительно лучше. Такой покладистый и послушный, — томно вторит Кафка. А что до Элио, то никогда не думала о нем в таком ключе, да и незачем. К тому же, об их романе с Блэйдом не знал, возможно, только слепой и, заодно, глухой. Элио тем более был в курсе того, чем занимаются его люди за закрытыми дверями. Иногда Кафка думала, что он мог бы страдать определенной формой вуайеризма, подглядывая за ними, впрочем, Кафка была только рада показать всю ту необузданную и дикую страсть между ней и Блэйдом, — Оу? А ты из Охотников за Стелларонами заделался в эксперты по моим вкусовым предпочтениям в мужчинах? — Ты же знаешь о том, что люди - это самая настоящая открытая книга. Думаешь, что ты не похожа на других, Кафка? Они хотят, чтобы их прочитали, и ты тоже этого хочешь, даже несмотря на то, что постоянно прячешься за масками самых разных персонажей. Ты мечтаешь о человеке, который поймет тебя без слов и без намеков. Хочешь, чтобы он прочел тебя от корки до корки, изучил тебя от кончиков пальцев до макушки, составил твою топографическую карту и, в конечном итоге, добрался до клада — твоего холодного, давно опустошенного сердца. Ты мечтаешь о том, чтобы он зажег тебя, чтобы твои чувства пылали огнем, который будет ярче любого алого заката, — он все еще говорил шепотом. Улыбался, хоть Кафка этого и не видела. Ему нравится эта близость между ними: интимная, сокровенная, и только одним Эонам ведано, чем они занимаются за закрытыми дверьми: ласкают друг друга, шепчут на ушко отвратительные вещи, приводящие в возбуждение... Их отношения — сложный механизм, который будет работать долгие годы без перебоев. Когда Блэйд завершит свою миссию отмщения, им придется расстаться, но он был уверен, что Кафка будет помнить, что этот мир будет помнить об их пылких чувствах, возрастающих в сто крат в момент близости.       Блэйд никогда бы не заинтересовался ею, если бы не то, что она давала в ответ или не то, кем она была. Никто другой, дарующий любовь и обещающий страсть не смог бы быть ею — Афродитой нашего времени, богиней любви, красоты, желания и удовольствия. Никто другой, только она.       Блэйд запрокидывает голову, позволяя девушке расстегнуть пуговицы и оставить царапины. Он не был бы против, даже если бы она сейчас сжала его горло и надавила на сонную артерию. Он слегка морщится от ощущения помады на щеке, но не отстраняется, наоборот — только льнет ближе, желая ощутить чужой жар тела. Блэйд прижимает охотницу к себе, размещая забинтованную руку на её оголенной пояснице, а сам губами припадает к белоснежной, без единого изъяна, шее. Он оставляет лёгкие поцелуи, поднимаясь то к линии челюсти, то опускаясь к острым ключицы.       Шепот Блэйда тихий, почти убаюкивающий, а слова его подобны мёду, что заливаются не только в уши, но сладостной тягучей жидкостью обволакивают все её тело, расслабляя. Ни за что в жизни не признается, что искренне хочет, чтоб человеком из описания Блэйда был он сам, потому что, то будет печальное признание. Пока Кафке достаточно того, что происходит между ними прямо сейчас, достаточно его слов, достаточно близости, но категорически недостаточно поцелуев. — Довольно обольстительных речей, Блэйди, пока ты справляешься с этой ролью лучше кого-либо, — конечно, Кафка мастерски уводит разговор в иное русло. Как и говорил Блэйд: надевает очередную маску и играет очередной спектакль только для него.       Кафка не прогадает, если назовет Блэйда своим верным псом. Но ещё более точное попадание — безжалостный, молчаливый, устрашающий дракон с грубой чешуей, которая больше походила на непробиваемый панцирь, охраняющий свое сокровище, заточенное в замке — принцессу, чью красоту не описать словами, чьи сладкие речи он готов слушать днями и ночами. Она — та единственная, которой он может доверять и та единственная, которая знает, что если подобраться к сердцу дракона, то можно согреться на долгие столетия вперед его пылким жаром. Блэйд знает, что Кафка не предаст, пусть и о чести с благородством она и вовсе не слышала.       А Кафке весело, она в восторге от своего питомца, потому дарит столько же чувств в ответ, хотя бы потому, что знает о преданности больше, чем многие из ныне живущих.       Пальчиками поддевает пуговицу на чужих брюках, расстегивая, но не заходя дальше. Кафка любит дразниться, это заводит не только её одну, потому лишь легонько ведет пальцами по низу его напряженного в возбуждении живота, очерчивая выступающие вены. Вот только взгляд её направлен лишь на Блэйда, улавливая любое изменение в этом непробиваемом холодном взгляде, даже когда он улыбается. — Твоя ядерная помада под кожу мне скоро въестся, — шепчет, не отрываясь от шеи и опаляя ту своим горячим дыханием. — Было бы крайне удобно, — хрипло смеется на чужое замечание о своей помаде, голову слегка склоняет на бок, позволяя Блэйду себя целовать. Стоит ли говорить, что поцелуи его такие же горячие, как и он сам? От его дыхания по шее бегут мурашки, спускаясь к груди, и хочется большего, хочется вжаться так сильно, чтобы треснули собственные ребра, — Я бы оставила свои поцелуи на всем твоем теле, смотрелось бы красиво, и никакая бы крыса на тебя и взглянуть не посмела бы. — Я знаю только одну крысу, вторгшуюся на корабль Лофу и сгрызшую всю его палубу, — тихо смеется, отрываясь от изящной шеи, поддевает девушку за подбородок, заставляя посмотреть на себя и немного отвлечься от его брюк. Большой палец умещает на ее пухлых губах. Любуется этой прекрасной картиной, — Ее острые зубки заставляют меня трепетать. Не в ужасе, но в желании. — Ох, и почему от тебя это звучит, как самый лучший комплимент? — она снова тихо смеется, оставляя легкий кусачий поцелуй на подушечке его пальца, чтобы подтвердить слова Блэйда о ее острых зубках, — Но хочу напомнить, что крыса эта была в сопровождении её верного пёсика, чьи зубки не менее остры.       Блэйд умещает свою ладонь на щеке Кафки и, сокращая между ними всякое расстояние, касается губ. Целует мягко, без напора, но жадно. В нем сидит желание укусить эти губы. И не только их. Оставить следы, пометив территорию, ведь та принадлежит ему и только ему.       Кафке приходится приподняться на носочки, чтобы уменьшить очевидную разницу в росте и ответить на долгожданный поцелуй. Теперь же она обвивает его шею обеими руками, гладит мягко по нежной коже и после зарывается в его густые волосы на затылке, сжимая пряди меж тонких пальчиков. Языком игриво скользит по губам Блэйда, кусает за нижнюю, чуть оттягивая, а после тут же углубляя поцелуй. Грудь вздымается от тяжелого дыхания, воздуха на двоих катастрофически не хватает, но Кафке это даже нравится, потому жмется плотнее, чуть подпрыгивает, чтобы обеими ногами обхватить Блэйда за пояс, бесстыдно прижавшись к его возбуждению и томно выдохнув в поцелуе.       Он — дамский угодник, а еще романтик, льстец, красавец... Но так или иначе, дама сердца у него была всего лишь одна. И пусть Блэйд скажет, что не хочет себя обременять чувствами и он ни капли не романтичен — они оба знают, что это не так.              Держит крепко, сдавливая белоснежную кожу охотницы сильными руками. Дышит тяжело, ведь одних ласк со временем становится мало.       Кафка и Блэйд — любовники. Ни больше, ни меньше. Их сердца трепещут от одних лишь взглядов друг друга, но ведь оба никогда не признают, что они давно вышли за грань этого понятия и значат уже намного больше... Блэйд осознает, что ужасно навязчивое чувствительное сердце, которое стремится затмить его чистый разум, становится игнорировать с каждым днем сложнее и сложнее, но он сражается с ним изо всех сил, ведь не хочет ничего обещать своей принцессе, не хочет давать надежды и в конечном итоге все обрывать по собственной воле.       Он это понимает. Она это понимает. Ни к чему обязательства перед друг другом, когда можно наслаждаться моментом и не думать ни о чем, кроме пылкого тела его партнера, желающего страсти и любви прямо здесь и прямо сейчас.       Ему лестно слышать, что именно он — тот самый человек, понимающий эту загадочную даму, что именно он может разбить все ее маски и оставить нагой перед правдой. От того в районе сердца неожиданно приятно теплеет, и эта теплота разносится по всему телу вместе с кровью, которая особенно прибавлялась в паху.       Блэйд усаживает даму на бортики ванной, все еще удерживает ее, а ножки чужие раскрывает для своего удобства, пока та ведет бедрами, тихо стонет, пусть немного и наигранно, но ради своего мужчины. Блэйд, с улыбкой довольного кота, пристраивается меж очаровательных ножек и опускается перед ней на колени. Смотрит прямо в глаза Кафке, пока языком проводит по бедру, двигается ближе, оставляя дорожку из поцелуев. — Ух ты, а ты у нас all inclusive? — Кафка выпускает самодовольный смешок, изначально вздрагивая, когда разгоряченная кожа ягодиц встречается с холодным бортиком ванной, даже мурашками едва покрывается, но игнорирует это, так как перед глазами разворачивается зрелище воистину более интересное. Каждый раз, как в первый, за исключением того, что стеснению здесь более нет места. Она чуть раздвигает ноги в стороны, пошире для удобства обоих, руку кладет на макушку Блэйда, пальчиками играясь с локонами его волос, не направляет, ведь Блэйд и без того прекрасно знает, что и как любит его принцесса.       Он любит ее с ног до головы. Любит изнутри; проникает раз за разом, добираясь до основания и стараясь раскрыть все грязные секретики, которые хранит в себе Кафка. Хочет заставить ее умолять, но в итоге готов молить сам — о близости, о жарких поцелуях, о возможности прикоснуться к ней, такой недосягаемой, подобно звезде на небе, но в то же время преступно близкой, пылкой, загадочной.       И пока охотник приближается к ее паху, Кафка все прекрасно понимает по одному лишь его взгляду — он просит схватить за волосы, намотать на свои аккуратные длинные пальчики, тянуть и чуть ли не вырывать. Ей простительно, в любом случае. Блэйд чувствует эту влагу и тепло, и он стремится слиться в интимном поцелуе с ее половыми губами: он слизывает все соки, которые сочатся из нее, выводит мокрые круги и скользит языком то вверх, то вниз, раздвигает губы своим юрким языком и вонзается внутрь. Ему нравилось ласкать Кафку: что грудь, что шею и ключицы, что зажимать губами клитор и при этом всем с видом жалобного щеночка, жаждущего ласки, смотреть своей хозяйке в глаза.       Девушка коротко облизывает свои вмиг пересохшие губы, сильнее сжимает пальцы у корней волос Блэйда, как он того и хочет. Аккуратно закидывает ножку на его плечо и чуть сжимает, придвинув мужчину плотнее к себе. Когда шершавый язык проходится по самым чувствительным местам, Кафка прикусывает губу, сдерживая свой стон, и вдавливает голову Блэйда в свою промежность, пока из её губ не доносится тихий и рваный выдох. Глаза у нее закатываются от удовольствия: то, что делает с ней Блэйд, всегда сносит крышу, и жажда большего становится почти невыносимой. Её полная грудь вздымается при каждом стоне, соски становятся темнее и напряженнее, так же требуя к себе внимания, но руки заняты: одна удерживает своего мужчину, вторая крепко, до побелевших костяшек, держится за бортик ванной, иначе точно рухнет назад. Хлюпающие звуки заводят лишь сильнее, Кафка и сама старается держать зрительный контакт, наслаждаясь видом стоящего перед ней на коленях Блэйда. Она и представить не может не хочет кого-то другого на его месте. — Выглядишь мило, — меж томными вздохами не удерживается она от комментария, дергая своего пёсика за волосы чуть вверх, дабы он отстранился от нее на секунду. В свою очередь, Кафка склоняется к нему, чтобы кончиком языка провести по его губам, слизывая с них собственный вкус и утягивая в очередной мокрый и абсолютно бесстыдный поцелуй.       Блэйд знал о том, что чувствует Кафка по отношению к нему. Он также знал о том, что лучше всех по ее же мнению подходит на роль партнера: он покладист и готов сделать все для своей принцессы. Это касалось не только интима, это относилось и к их личной жизни, общению, работе — сделает, как она попросит, в самом лучшем виде, даже если ее просьба будет безумной и будет противоречить его принципам и идеалам.       Блэйду проще чувствовать страсть и желание, нежели окрыляющую любовь.       Каждое прикосновение губ Блэйда было обжигающим: он сливался губами с ней в интимном поцелуе так нежно, что касания можно было сравнить с нежным лепестком распустившегося цветка. Ему важно было знать, что его пассии сейчас хорошо; важно было знать, что именно из-за него ее округлая грудь сейчас вздымается от участившегося дыхания; важно было знать, что соблазнительные губы, шепчущие разные пошлости, сейчас так привлекательно раскрываются из-за него одного. Когда-то давно эта беспощадная женщина вскружила ему голову и продолжает делать это и по сей день. Кафка сжимает корни его волос, направляет, словно те были поводьями, а она — самым настоящим всадником. Голова кружится, виски пульсируют, а Блэйд лишь покорно раскрывает свой рот шире, целует внутреннюю сторону бедра, оставляет влажные поцелуи на лобке, плавно сбегая все ниже и ниже... Пока губы не накрывают клитор, заставляя тело содрогнуться, словно от разряда тока.        Кафка заставляет отстранится Блэйда от себя, манит к себе его пальчиком, и он покорно поднимается с колен, чтобы по итогу слиться с Кафкой в поцелуе. Одна дразнит, другой же изнывает от желания. Одна играет, другой следует правилам чужой игры, выбирая подчиняться.       «Хороший мальчик» — так и хочется прошептать над чужим ухом, но ее губы заняты чужими, а мучительное удовольствие, разливающееся по всему телу, заставляет девушку забыться, отдаться страшной пелене страсти, что разгоралась с каждой секундой в грудной клетке все больше и больше. Она прижимала к себе крепкое мужское тело, обводила пальцами боевые шрамы, которые давно затянулись, но все еще болят, боролась с желанием оставить точно такие же на чужой спине; впиться бы ногтями в бледную кожу до болезненных лунок, оставить кровоточащие царапины, что позднее обязательно расцветут красивыми ликорисами. Заклеймить и присвоить. Посадить на цепь и любоваться послушной зверушкой.       Губы Блэйда находят свое пристанище на чужой шее: то нежно целуют, то кусают, то зализывают в извинении. И ведь его поцелуи отзываются очередными мурашками, а пальцы, проникающие в нутро девушки, в ту же секунду заставляют не только раскрыть пухлые губы в глубоком вдохе, но и чуть ли не подпрыгнуть на месте. Не одна она издевалась над своим любовником: Блэйд двигал пальцами внутри медленно, раскрывая стенки, с каждым мгновением проникал все глубже, сгибал и разводил пальцы. Кафка вовремя хватается за руку своего мужчины, чтобы с хлюпающим звуком заставить пальцы покинуть ее нутро; отталкивает, заставляя отстраниться. Ей тяжело, ноги слегка трясутся и, тем не менее, спрыгивая с бортика ванной, Кафка хватается за ремень на чужих брюках, умело расправляется с ним, высвобождая давно возбужденный член наружу, гладит его любовно, обхватывает и ведет рукой то вверх, то вниз. Брюки, впрочем, сползают по ногам ниже, Блэйд переступает их, швырнув те подальше, прижимается всем телом к любимой и скулит, как самый настоящий щеночек, от легких касаний на члене.       Кафка усаживается обратно на бортик ванной, выпускает из руки чужой член, а собственные ноги разводит в приглашении, насколько ей позволяет сделать это собственное, не самое удобное, положение. И Блэйд принимает это предложение: подходит ближе, вновь прижимаясь телом к телу, обхватывает член и направляет его внутрь, прежде потираясь головкой о пухлые половые губы, смешивая их естественные смазки. Наконец входит и почти сразу же ощущает, как внутренние стенки его сжимают, как не хотят пускать дальше, но, признаться честно, это заводило только больше. Блэйд проскальзывает дальше, оказываясь в Кафке почти по самое основание. — Давай... Глубже, Блэйди, — почти с насмешкой шепчет Кафка, прекрасно понимания, что эти слова станут спусковым крючком.       Сильные руки скользят за спину девушке, обнимают ее тело, прижимая к себе. Сам же Блэйд начинает методично двигаться. Тело подрагивает словно в болезненной агонии, но на деле Кафке безумно нравится это чувство. То, как с натяжением поддаются влажные стенки под напором, впуская в себя его естество, то, как от легкой боли трясутся ноги и внутренности сводит легкой судорогой, заставляя сжиматься сильнее, будто бы в желании ощутить каждую выпирающую венку. Она ловит томные вдохи Блэйда губами, словно крадя его дыхание. Целует влажно и глубоко, пока пальцами зарывается в ворох иссиня-темных волос у него на затылке, сжимая у корней и притягивая плотнее, без шанса отстраниться. Да и он отстраняться не станет, но ей словно нужен этот контроль, как нужно чувствовать, что он полностью в её власти даже без помощи подчинения. Потому лишь обнимает его за шею второй рукой, хаотично покрывая его лицо поцелуями.       «Мой, мой, мой» — хочется повторять одно лишь это слово, как мантру. Шептать его над чужим ухом. Убедить и себя, и его в этом. Кафка насаживается до самого конца, стараясь подстроиться под неторопливый темп Блэйда. Поза неудобная, она еле держится, и то лишь только благодаря чужим крепким рукам. Правда, порой соскальзывает, отчего с громким шлепком кожи о кожу насаживается до конца, вскрикивая и тут же заглушая свой голос болезненным укусом в плечо Блэйда. Мужчина лишь сдавленно шипит, но ничего не говорит.       Кафка и Блэйд в первую очередь — напарники. Уже только потом друзья и любовники. По сути своей, незнакомцы, знающие о друг друге все. Они знают, какие напитки предпочитают, знают, в какой позе любит спать их партнер — на животе или на спине... Знают, куда надавить, чтобы чужая и без того израненная душа заболела еще больше, чтобы шрамы на теле воспалились, вгоняя в агонию. Знают, как сделать приятно друг другу, что сказать в сложный момент, но это не делало их отношения менее разрушительными. Самое интересное, что понимая абсолютно все, Кафка и Блэйд были готовы остаться с друг другом, они были готовы к тому, что фундамент начал гнить, а зловещая вонь мнимого доверия с каждым днем становилась более явной. Их отношения можно описать одним словом, и оно звучит, как «разрушение». Которым они наслаждались вместе.       Блэйд не иначе, как верный пес на поводке, рычащий на прохожих по пустяку и по приказу любимой хозяйки. Но ему нравится. Нравится, когда повсеместный контроль охотницы его душит; нравится, когда поводок из ее гиперболизированной любви затягивается на его бледной шее, лишая кислорода, который нужен ему прямо здесь и прямо сейчас.       Сложно не терять голову в этом бездонном омуте их похоти. Кафка каждый раз удивляется тому, насколько же тяжко оторваться от всего этого безумия. Их порок — непреодолимое влечение к друг другу, которое невозможно забыть, невозможно отказаться, чувство такое сокрушительное, что разрушает стены, которые они строили годами, чтобы защитить своё сердце. И сколько бы они не отрицали, сердце и тело — вовсе не две разные вещи. Когда затронуто сердце, тело тоже жаждет прикосновений. А когда так часто прикасаются к телу, сердце тоже хочет любить. Все происходящее из раза в раз не было простым снятием напряжения. То было все куда глубже и запутаннее, словно нити рыболовной сети. Их чувства были подобно рыбам в ней застрявшим. Кафка физически чувствовала, как её легкие сдавливает от недостатка кислорода, и виной этому вовсе не трепетные и жадные поцелуи Блэйда.        Кафка ведет бедрами вперед-назад очень плавно, рассинхрон делает все лишь интереснее. Из её губ слетают стоны вперемешку с ругательствами, говорит она уже бессвязно, полностью отдавая свое тело на растерзание. Её руки бездумно скользят по чужим плечам, обводя шрамы, надавливая на них и оставляя новые — свои от ногтей. Стонет прям в поцелуе, когда член скользит по чувственной точке, просит не останавливаться, после чего кусает за губу довольно болезненно. Теперь же их поцелуи, с привкусом металла, становятся чуть агрессивнее. Блэйд то ли рычит, то ли жалобно скулит, когда девушка оставляет поверх многочисленных шрамов новые царапины; он старается быть тихим, старается не выдавать этого маленького преданного щеночка, сидящего внутри него. Чужую тонкую и красивую талию он сжимает в своих руках так сильно, что иногда ему самому кажется, что на белой красивой фарфоровой коже, не имеющей ни одного изъяна, останутся синяки — он тут же ослабляет хватку. И так из раза в раз.       Мужчина словно в бреду шепчет имя любимой девушки, повторяя его, как заученный текст. Делает редки паузы, когда срочно требуется сделать вдох, дабы не задохнуться. Ощущая собственное напряжение, понимает, что близок финал. Чувствует, что с каждым шлепком кожи о кожи, их тела пропускают импульс. — Кафка, я... Кафка, ты... дорог-... Люб-...— лбом утыкается в чужое плечо, глаза прикрывая. Брови сводит к переносице, а лицо его искажается в странной гримасе, губы вновь оказываются на чужой шее, пока движения снизу заметно набирают обороты. Он не в силах держать себя в узде, не в силах справится с возбуждением, — ...-лю.       Кафке так нравилось быть особенной для него, нравилось иметь вседозволенность, нравилось касаться Блэйда, когда как с другими он был холоден и не красноречив. Она любила перевязывать ему руки после битв, любила и то, как он обнимал её этими руками, но никогда не признавалась, даже себе. Потому что… боялась? Был ли это тот обещанный Элио страх или что-то другое, Кафка знать не хотела, стараясь не углубляться в собственные мысли и чувства, зная, что ничего это не изменит. В конечном итоге и она, и Блэйд получат свое, а после никогда больше не пересекутся.       Чужие руки, блуждающие по собственному телу, то крепко сжимая, то почти невесомо поглаживая, были сродни удерживающему её якорю, дабы не потонуть в какофонии всех немыслимых чувств. Кафка осыпала лицо Блэйда мягкими смазанными поцелуями, ловила губами его слова и тяжелое дыхание, изредка перерастающего в стоны. Смысл обрывистых фраз доходит до нее почти сразу: казалось бы, лишь пара слов, но её сердце стучит в стократ сильнее. Теперь же и вовсе тяжело признать и смириться с их неминуемым расставанием. Чем ближе они становились друг к другу, тем сильнее стало влияние каждого случайного слова, слетевшего с губ.       Осознание взаимности приходит с разрастающимся внизу живота жаром, и мысли все мигом покидают её голову, уступая место чувству, что легкой судорогой сводит все тело. Толчки снизу становятся быстрее, а сам Блэйд внутри ощутимее, отчего по спине бегут мурашки, а тело встряхивает словно от легкого удара током. Их разделяет всего минута, Кафка почти сходит с ума от ощущения, как изнутри становится невероятно горячо, словно потоки лавы разливаются в её теле. С её припухлых от кусачих и долгих поцелуев срывается ругательство, когда она сжимается вокруг его члена, вперемешку с протяжным стоном, а после та обмякает в руках любовника.       Ее изящные руки обвивают чужую шею, прижимают к себе. Кафка дышит задушено, но это не мешает ей заставить посмотреть возлюбленного на себя, мягко улыбнуться и прошептать снисходительным голосом короткое: «Я знаю, Инсин, я все знаю».