Принц леса Дин

      К середине июня Гермиона отчаялась. Сведения, которые ей удалось добыть о чем-то, хотя бы напоминавшем произошедшее с ней и со Снейпом, противоречили друг другу и ничего не давали. В первой книге существам приписывали звериную жестокость. Во второй книге, переводе с санскрита, утверждалось, что наги — змеиный народ — покровители плодородия и живут в воде. Грейнджер передернуло от примечания, что они без труда сопрягаются с женщинами и те приносят от них нежных и пригожих младенцев. На страницах третьей встречалось косвенное, будничное упоминание змеелюда в череде существ, выползок кожи которого пригоден для изготовления омолаживающего зелья. Славянские источники упоминали середину июня как пик змеиных свадеб: настрого запрещалось ходить в лес, трогать змей, лгать. Свадеб… Ощущение инородного тела исчезло всего спустя сутки. Но Гермиона сейчас прочла само это слово — «свадьба» — и живот обожгло с такой нечеловеческой силой, что она вынуждена была сесть.       У Грейнджер портилось настроение: даже родители отметили её угрюмость, не говоря уже о том, что на работе из-за непривычно рассеянного внимания она успела напортачить, и, когда её начальник в мягкой форме указал ей на это, Гермиона разразилась настолько злой тирадой, что ещё два дня тот с ней не заговаривал вовсе.       Снейп больше не показывался.       Она забрала все книги домой. Стопка возвышалась на тумбочке, и, в приступах отчаянья, Грейнджер хватала одну наугад и снова вглядывалась в строчки, пока от сухости не начинало резать склеры.       Тревога шинковала ей сердце.       Он больше не придет.       Все выходные шёл дождь, то ослабевая, то сгущаясь смертельно тяжелыми тучами, сравнимыми разве что с тем временем перед битвой с Волан-де-Мортом, далеко не фигурально названным «темными временами». У неё всегда ныла голова на такую погоду. Cейчас же Грейнджер ощущала себя просто раздавленной. Она выключила лампу и подошла к шкафу. Из чехла она извлекла самое теплое, зимнее одеяло, набитое овечьей шерстью. Холод пробирал её по позвоночнику, сковывал тело. Она укуталась с головой, упала в кровать и уснула непрочным, больным сном.       Сколько она так пролежала? Небо уже окрашивалось предрассветным серым. Похоже, что пришли месячные — между бедер всё было липким и горячим, а низ живота тянуло долгими, неприятными спазмами. Она вспомнила существо снова, на этот раз недобрыми словами. Давление в матке стало таким сильным, что не оставляло сомнений в наличии каких-то последствий его визита. Грейнджер поднялась на ноги, чтобы пойти в ванную, и мельком взглянула на проезжую часть — по ней барабанили крупные, частые капли. Разозлиться на него всерьез не получалось. Воображение окрашивало всё в какие-то неправильно милосердные тона, замыкаясь на совестливой мысли о том, что ему не к кому обратиться за помощью. Где он может быть? Мерлин, как больно. Порыв капель сильным перестуком покрыл скат крыши. В такую непогоду. Приходи, миленький. Я не буду на тебя злиться. Гермиона поморщилась от спазма: её тянуло лечь. Сейчас-сейчас, подбадривала она себя, ковыляя по направлению к двери. Кап. Кап. Кап. Ореховые глаза округлились от ужаса — капли падали к ногам и сочились густо по бедрам, пропитав простенькие белые трусы. Это определенно была не кровь.       Она метнула взгляд на кровать. Любимое одеяло показалось ей ничтожным, ужасным, неподходящим. Несколько долгих минут, истекая, Грейнджер, не включая в комнате свет, выволакивала один за другим пледы, пододеяльники, пушистые полотенца, и ворохом, шумно сопя, носила от шкафа к кровати. Ей захотелось реветь — так ужасна была эта некрасивая куча, свисавшая по оба края, нелепая, недостаточно уютная.       Подумав, она сняла с вешалки белый мохеровый свитер-паутинку и одним движением взятых со стола ножниц рассекла, чтобы накрыть это безобразие благородным настилом. Так было гораздо, гораздо лучше. Гермиона влезла в ворох тряпья и уперлась лбом в подушку — живот снова резало и крутило.       Её светлый ум успокаивался, настроение приподнялось, а все вопросы, заданные самой себе касательно состояния тела, казались несущественными. Она рожала. Она была хорошей самкой. В общей сложности она проскулила так не более часа, ощущая как что-то скользко движется внутри, и яростно глухо завыла, когда тяжесть застряла на самом входе, прежде чем с очередным её выдохом с облегчением шлёпнуться вниз.       — Дорогая? У тебя всё нормально? — послышался из-за двери голос матери.       — Да, мам! — деланно бодрым голосом отозвалась Гермиона. — Больные месячные.       — Принести тебе таблетку?       — Нет, нет!       Она не знала, кому адресует это «нет». Меж её коленок лежало в комке слизи продолговато-овальное, кожистое яйцо опалового цвета размером с ладонь.       Гермиона, избегая прикасаться к нему, встала на ноги и сбежала мыться, надеясь, что ситуация разрешится сама собой. Уже под душем, смывая покрывший тело пот, она осторожно нажала руками на низ живота и потрогала себя снизу. Внешне всё было обыкновенно, не считая сочащейся слизи. Тяжесть осталась далеким незначительным отголоском.       Но нет. Когда она, закутанная в банный халат, прокралась обратно в спальню, предмет безобидно матово белел на фоне ее бывшего свитера. Надо было разбирать этот бардак. Грейнджер сглотнула и, набравшись решимости, подошла ближе и рукавом свитера обтерла яйцо от слизи. Оно оказалось теплым. Идеальной, правильной формы. Свитер было жаль. А яйцо было вообще-то довольно хорошим. Такое ровненькое. Чем дольше она крутила его в руках, тем сильнее становилось её желание трогать бархатистую поверхность. Гермиона укутала его в чистое полотенце, отложила к подушке и постепенно разгребла кучу на кровати, чтобы лечь.       Внезапно блестящая мысль заставила её сесть. Она нащупала палочку.       — Люмос!       И приставила кончик к обратной стороне мягкой оболочки. Яйцо оказалось пронизано кровеносными сосудами. Все они вели к маленькому темному пятнышку.       Гермиона уложила его обратно и, подумав, подвинула к себе ближе.       Её желание найти Снейпа превратилось в насущную необходимость.              

***

      Решение пришло спонтанно.       На работе ребята из управления поддержки оборотней за обедом громко делились переживаниями:       — Поймали?       — Неа, — протянул русый, — ушёл от нас. Берни говорит, что по его мнению он даже раньше был зарегистрирован как оборотень, но потом что-то с ним случилось и он ополоумел. Надо его поймать, пока за него не взялась комиссия. Здоровый такой, светло-серый, не меньше семи футов, когда стоит на задних ногах. Мы его гнали вдоль шоссе А40, а он возьми и сверни к лесу Дин. Дальше ты понимаешь, что иголку в стоге сена.       Гермиона, созерцательно накалывающая на вилку кусочек картофеля за соседним столиком, подняла голову. Конечно! Снейп же уже бывал там! Гарри сам говорил, что видел именно его патронус на озере перед тем, как найти меч. Там можно избежать внимания магглов и магов одновременно и безболезненно вкушать плоды близкой цивилизации.       — Мне нужно взять отгул на вторую половину дня. — сквозь зубы попросила Грейнджер начальника.       Тот обиженно посмотрел на Гермиону, ожидая, по-видимому, более четких извинений, но кивнул.       Грейнджер вернулась домой, быстро переоделась, сунула в сумку термос и бутерброды, и, обновив согревающие чары в шкатулке из-под печенья, где на остатках свитера лежало яйцо, она аппарировала, постаравшись как можно яснее представить то самое озерцо.       Теперь оно выглядело куда как более приветливым, нежели зимой. Деревья укрывали его от посторонних взглядов. Гермионе показалось, что она различила даже тропу к тому месту, где они ставили палатку. Глаза невовремя защипало. Она обошла озеро кругом. Ветер трепал листву, ива, растущая тут же, у цветущего края водоема, шелестела длинными ветвями. Поразительная тишина. Где-то здесь, на берегу, Рон и Гарри уничтожили медальон. Как она была рада возвращению Уизли! Рональд теперь доучивался с Гарри. Через неделю они должны отправляться с Гриммо в Хогвартс и сдавать экзамены — аврорат хотел, но не мог принять их без последнего, ключевого курса. Рональд прислал ей на прошлой неделе письмо, как взволнован и как рад тому факту, что скоро они будут работать в Министерстве все вместе, хотя и на разных должностях, и как соскучился по ней. А ещё просил замолвить словечко, если она уже обзавелась знакомствами с этажа авроров — ведь у него не было такого шлейфа, как у Гарри, который смог обеспечить беспрепятственное зачисление в их ряды.       После того, что с ней произошло, Гермиона настолько погрузилась в себя и свои изыскания про змей, что ещё не ответила, решив, что напишет накануне экзаменов и воспользуется расторопной министерской совой.       Она села возле ивы и, оторвав короткий прутик, стала водить им по земле. Грейнджер на мгновение замерла, а потом подняла глаза на ту сторону озера; от воды вверх трава и земля были стерты, как если бы крупное животное подползло к кромке воды. След уходил вверх. Гермиона глотнула ещё горячий чай и, закрутив термос, быстро пошагала туда.       Змеящийся след привел её к поросшим мхом, вывернутым из земли корням деревьев; дальше четкость следа терялась. Она перешагивала один корень за другим, смотря себе под ноги, пока не увидела уходящий в землю провал. Это был вход в заброшенную шахту. И именно туда вел тяжелый след. Гермиона обернулась: таких следов здесь было много. Она покрепче взялась за палочку и, вдохнув, полезла внутрь, освещая себе путь слабым, деликатным светом.       — Профессор?... — позвала она жалобно, когда стало казаться, что обратную дорогу поглотила темнота. Грейнджер ободряло, что старые, проложенные людьми опоры в наиболее опасных местах оказались укреплены досками, палками, приперты тяжелыми камнями, которые тоже пришлось перешагивать.       Её зов утонул в темноте. Штольня оказалась глубокой и уходила круто вбок и, плавнее, вниз. Гермиона обернулась: свет выхода исчез и она начала испытывать легкую удушающую тревогу клаустрофобии, как впереди показался едва различимый туслый огонек.       — Профессор… — повторила она.       Нога ухнула вниз сантиметров на пятьдесят, и Гермиона схватилась за стенку, чтобы не упасть. Под подошвой хрустел старый слой листьев. Она сделала ещё шагов двадцать и отодвинула висящую тряпкой старую куртку, преграждающую сквозняк. Внутри никого не было.       В низкой, не более полутора метров высотой яме тлела масляная лампа, стоявшая на железном, покусанном ржавчиной верстаке. Грейнджер сделала свет палочки интенсивнее, чтобы разглядеть обитель как следует. На столешнице лежали две книги, и в каждой был заложен на манер закладки ивовый лист. Гермиона заглянула в одну из них. Её автор рассказывал на латыни историю человека, охранявшего тело умершего, чтобы ведьмы не украли каких-нибудь его частей до погребения. Один абзац был густо обведен карандашом прямо в книге, как и отдельные слова в нём:       «Оставленный, таким образом, наедине с трупом, я тру глаза, чтобы вооружить их против сна, и для храбрости песенку напеваю, а тем временем смеркается, сумерки наступают, сумерки сгущаются, потом глубокая ночь, наконец глубочайший мрак. А у меня страх все увеличивался, как вдруг внезапно вползает ласочка останавливается передо мной и так пристально на меня смотрит, что я смутился от такой наглости в столь ничтожном зверьке. Наконец говорю ей: «Пошла прочь, подлая тварь! Убирайся к мышам — они тебе компания, — покуда не испытала на себе моей силы! Пошла прочь!» Повернулась и сейчас же исчезла из комнаты. Но в ту же минуту глубокий сон вдруг погрузил меня на самое дно какой-то бездны, так что сам Дельфиец с трудом угадал бы, какое из нас, двух лежащих тел, более мертво.»       «Ласочка» вела к полям, на которых почерком профессора Снейпа (его она помнила хорошо, страдая над каждой язвительной правкой своих эссе) было нацарапано — «NB! куньи».       Гермиона вздрогнула от шороха — это воздух пошевелил висящую ткань — и перешла к другой книге, уже на греческом, мельком глянув на надколотый котел, стоящий сбоку от книг. От него неприятно пахло. На стене за котлом, в углублении, процарапанном чем-то острым, покоилась черная волшебная палочка.       Грейнджер знала, кому она принадлежит.       Она перевернула и посмотрела страницу под обложкой — «Филострат. Жизнь Аполлония Тианского. Книга IV».       «Они и влюбляются, и любострастию привержены, а еще пуще любят человечье мясо — потому-то и завлекают в любострастные сети тех, кого желают сожрать».       Гермиона похолодела.       Она быстро ткнула палочкой глубже, в сужающийся конец заваленной штольни. Свет выхватил небольшой выступ, предназначенный под постель. Возле него валялся пласт змеиной шкуры, распущенный напополам ножом, и шкура эта была подтухшей, но никак не иссохшейся. Бурые пятна впитались в земляной пол.       Она попятилась, едва не свалив качнувшийся верстак, и прыснула из его убежища испуганной птицей. Свет резанул Гермионе глаза, когда она выбралась из лаза.       А потом она увидела Снейпа.       Профессор сидел метрах в тридцати от неё, но не замечал.       Он оказался занят.       Голова его была запрокинута назад, а грудная клетка сжималась и разжималась, но не в акте дыхания, а будто её распирало чем-то изнутри. Руки, испачканные в мехе и крови, нежно обнимали мертвого теленка лани. Гермиона поняла это только по белым пятнышкам, кропившим бедра животного, хвостику и тонким точеным ногам, которые Снейп придерживал у самых копыт. Потому что остальная часть теленка исчезала в разверзнутой пасти. Грейнджер как завороженная смотрела на то, как неестественно натягивается кожа на шее мужчины, а потом, по мере продвижения жертвы, равномерно спадает. Копытца проскользнули последними, и существо вернулось в вертикальное положение. Только теперь Гермиона посмотрела ниже. От подвзошных костей вниз уходил, медленно, лениво напрягаясь и расслабляясь, огромный змеиный хвост.       Девушка предусмотрительно зажала себе рот и нос и постаралась присесть.       Малейший шум её единственного полушага заставил тварь, расслабленно обмякшую в вечернем солнце, повести подбородком. На неё уставились два бездумных, с тонкой пленкой бельм глаза.       Снейп вопросительно плеснул темным тонким языком.