В последний раз

1996 год — Что же рассказывает сам кандидат про свою жену Елену? — ехидным голосом произнесла ведущая в телевизоре. Воронин отхлебнул «Будвайзер» из большого пивного бокала и, щелкнув зажигалкой, прикурил. Лариса отложила скалку и, взяв стакан, принялась выдавливать кружки на тонко раскатанном тесте. Муж зевнул, и она подумала: хорошо бы он наконец пошел вздремнуть, как привык — перед обедом. И тогда она снова попытается дозвониться до Ады. Со вчерашнего дня ту где-то носило. Лариса набирала ее даже ночью, но никто не ответил. Включился отрывок из интервью. Лысоватый мужчина в белом костюме, прогуливаясь по набережной, рассказывал: «Лена закончила МГУ, по специальности она культуролог, но сейчас не работает, занимается домом». Воронин увеличил громкость, но беспокойство, которое вдруг разом взметнулось в ее душе, когда она подумала об Аде, уже невозможно было заглушить. В последнее время та много пила, писала странные зловещие картины на тему апокалипсиса и перестала работать на заказ, надеясь, что сможет договориться с каким-нибудь галеристом и организовать наконец выставку. Они стали видеться реже, и во время становящихся все более короткими свиданий почти не разговаривали. Ада торопливо срывала с Ларисы одежду, набрасывалась на нее со страстью мартовской кошки, а потом снова хваталась за кисть. — А вот что нам стало известно из достоверных источников, — произнесла ведущая, и на экране появились фото девушки в бикини, окруженной мужчинами с заретушированными лицами. — Еще два года назад Елена Чиндяйкина, уроженка Абхазии, настоящее имя которой Лаша, являлась высокооплачиваемой сотрудницей популярного в столице модельного агентства, оказывающего эскорт-услуги. Некоторые клиенты анонимно поделились с нашей редакцией эксклюзивным материалом… Приглушив звук, Валерий подошел к столу. — Дипломированная блядь, — он рассмеялся тихим вкрадчивым смехом. — Всегда знал, что нет у этого Чиндяйкина мозгов. Это ж надо было жениться на шлюхе и в депутаты полезть. Он что думал, не раскопают? Дебил! Бюджет пилить желающих и без него хватает. — Отщипнув комочек теста от оставшегося в миске куска, Воронин положил его в рот, прожевал. — Соли не хватает. Он небрежно приобнял Ларису за талию, не торопясь отходить от стола. — Фарш соленый, — она отодвинула миску от мужа, но сама отстраняться не стала, злить его возбужденного не стоило. — Хорош сырое тесто жрать. — Чо это ты не в духе? — веселье в его голосе разрасталось, как мыльный пузырь, который рано или поздно непременно должен был лопнуть, — а вот прикинь, пойду в политику, как им хуево будет всем. Ни детей наркоманов у меня, ни жены проститутки, — рука его не больно сжала Ларису за ягодицу и тут же отпустила. — Ни одного пятнышка на репутации, придраться не к чему. Да, Ляля? Она кивнула молча и зачерпнула ложкой фарш. — Уверена? — спросил он бархатисто ласковым тенорком, от которого у нее по позвоночнику прокатился озноб. — Или может, ходишь налево, а? Может, я чего не знаю? — он без всякого нажима снова погладил ее по заду. — И зря тебе, сучке, доверяю? — Все ты знаешь. Крепче сжав ложку, Лариса недрогнувшей рукой положила начинку в центр одного из кружков, аккуратно подровняла и зачерпнула из миски новую порцию. Запах сырого мяса и лука бил в ноздри, усиливая внезапно охватившую тревогу: что если неспроста он затеял этот разговор? Играет с ней, перед тем, как голову оторвать, будто кот с мышью. — А чего напряженная такая? — рука его снова сдавила, на этот раз сильнее. Она почувствовала, как взгляд мужа скользит между лопаток, словно лезвие ножа, — Занервничала сразу. Боишься чего-то? — Тошно мне от разговоров тупых, Валера. Иди приляг, не мешай. Сколько раз говорить, не люблю я, когда меня во время готовки отвлекают, — она бросила ложку в миску и, схватив тряпку, принялась вытирать муку со стола. — Сейчас выебу тебя и пойду, — спокойно сказал он, звякнув ременной пряжкой. И наклонившись к ее уху, прошептал. — Люблю, когда ты в фартуке, домашняя, ручная. У Ларисы отлегло от сердца — ничего он не знает, просто мозг ей выносит, развлекается, козел. Она повела головой, подставляя под поцелуй шею. — Ненавижу тебя, — улыбаясь, сказала она и, нагнувшись, облокотилась на стол локтями, слушая, как он, тяжелея дыханием, пристраивается сзади. Двигаясь ему навстречу, она и сама начала тихо постанывать. Лариса притворялась так долго и так искусно, что даже научилась получать удовольствие от обманчивого ощущения власти над ним, неприлично, по-бабьи тонко охающим и от того кажущимся жалким и слабым. Иногда ее торкало так сильно, что она испытывала мучительный спазм, после которого у нее потом долго ныло внизу живота. Пока она не встретила Аду, секс казался ей чем-то вроде изнуряющей схватки с предрешенным унизительным поражением. Любить женщину и наслаждаться этим оказалось для Ларисы пугающе естественным, будто она родилась уже такой испорченной, и Ада лишь обнажила ее истинную сущность. Воронин потянул ее за волосы, прижался, хрипло выдохнул в шею: «Вот так, блять», и, замерев на мгновение, отпустил ее, шлепнув по заднице. — Разбудишь, когда будет готово. — Разбужу, — Лариса одернула платье и посмотрела на черную телефонную трубку, лежащую на диване. Май 2017 Москва встретила Женю трепетом умытой после ночного дождя молодой листвы и запахом пива, которое продавали во дворе их многоэтажки на разлив. Ничего не изменилось за несколько дней: то же хмурое небо, те же неприветливые лица, птицы, тревожно кричащие в мутно-серой мгле, и лязг проходящих за окном электричек. Но печаль бесприютности больше не сдавливала Женину грудь — она привыкла, так же, как люди приспосабливаются к полярной ночи или к вечной мерзлоте. Разумеется, дело было в Ларисе. Всё в этом громадном мегаполисе связывалось теперь с ней. Дома, улицы, дороги, деревья, даже обоссанный привокзальный забор с граффити «Анархия», мимо которого Женя проезжала по пути к Ларисиному дому, стали молчаливыми свидетелями и соучастниками. Вернувшись из Тирасполя, Женя сразу вышла на работу. Решила, что писать до субботы Ворониной не станет — принципиально. Ждала, что та сама объявится. Но Лариса молчала, как партизан, видимо, специально желая помариновать ее в игноре. Зато шашлык Воронина вымачивала в дорогом вине. В субботу, когда они с Мишей приехали в Малаховку, Женя первым делом заглянула на кухню и увидела несколько пустых бутылок из-под «Кьянти резерва», стоящих возле кастрюли с мясом. Никаких помощниц в зоне видимости не наблюдалось. Лариса, одетая по-простому: в джинсы и футболку, сама крошила овощи для салата. Не здороваясь, Женя помыла руки, взяла нож и доску и начала нарезать огурцы. Додонова со своим престарелым Николаем Петровичем, Лев Давидович и Саша с Катей приехали почти одновременно с ними, но в дом не заходили, уселись в беседке. Миша принялся разводить мангал. — Не мельчи, — сказала ей Лариса, отложила нож и, взяв кастрюлю с мясом, ушла во двор. Женя открыла шкаф и достала из него посуду. Протирая бокалы и рюмки мягким полотенцем, она старалась не думать о том, что происходит. Но получалось плохо. Она вдруг осознала, что Лариса, возможно, решила все обрубить и больше между ними никогда ничего уже не будет. От этой мысли Женины руки налились свинцом и, став неуклюжими, выронили бокал. Выскользнув на пол, он с печальным звоном разбился вдребезги. Подметая осколки, Женя прислушивалась к голосам, доносившимся через открытое окно. Додонова что-то громко рассказывала, ее перебивал глуховатый бас Николая Петровича. Ларисиного голоса слышно не было. Женя сложила чистую посуду на поднос и вышла во двор. В воздухе клубился густой аромат дыма, мяса и лука. Нацепив улыбку, она подошла к столу. — Ну давайте уже, наливайте, — нетерпеливо произнесла Воронина. Теперь она сидела во главе стола и курила сигарету, сбрасывая пепел в большую глиняную «уличную» пепельницу. После первого «За здоровье хозяйки!» все оживились, загалдели, растаскивая салаты и нарезки по тарелкам. Додонова вдруг спросила у Жени. — Ты ведь в июле в отпуск идешь? Едете куда-то? Женя собиралась соврать, что еще не знает, но Миша ответил Ирине за нее: — В Анталию мы летим шестнадцатого июля, на десять дней. Женя посмотрела на Воронину. Та, не глядя в ее сторону, беседовала о чем-то с Львом Давидовичем, подперев щеку рукой. Но без сомнения все услышала. И это было плохо. Очень плохо. — Ребенка на море везем, — громко уточнила Женя. Про Турцию она собиралась сообщить позже. Ждала подходящего момента, предполагая, что та не обрадуется. И вот дотянула. — Анталия — это сказка. А какой отель? — Додонова будто нарочно не затыкалась. — Название не помню. Пять звезд! Жена у меня дюже балована, — улыбаясь, Миша взял шампур и вилку, принялся заботливо сгружать куски мяса Жене в тарелку. Муж Додоновой рассмеялся и сочувственно похлопал Мишу по плечу. — Все, хватит! — чувствуя, как к горлу подступает тошнота, Женя вцепилась в Мишину руку. — Достаточно. — Да ты чего? Отличный шашлык же… — он недоуменно приподнял бровь. — Великолепный, — подтвердил Николай Петрович, старательно работая зубными протезами. — Аппетита нет, — пробормотала Женя, стараясь не смотреть в тарелку. — Слышишь, Лара. Читала в новостях: на Истре возле базы твоей какую-то усадьбу дом-музей новый открывают после реставрации. Выставку карет организуют, — сказала Додонова. — Может, приеду к тебе на выходные, сходим с Николаем. Он же у меня любитель старины, да, Коля? — Ну так я ж почти ровесник им, милая моя, — Николай Петрович лукаво улыбнулся. Жене нравилось его интеллигентное чувство юмора, и ей всегда было странно, что он нашел в хамоватой Ирине. От Ворониной она знала, что он когда-то преподавал у Ирины историю в самарском «кульке». Женя с трудом представляла себе Додонову влюбленной студенткой, но Лариса утверждала, что у них был бурный роман: «Она его и сейчас любит. А гуляет, потому что он уже лет двадцать как ничего не может». — Приезжайте. Сделаю вам скидку пятьдесят процентов, — Лариса аккуратно отрезала кусок мяса и поднесла его ко рту. — Только забронируй сейчас, а то вдруг мест не будет. На кареты-то народ попрет, — она усмехнулась и отправила шашлык в рот. Сарказм был приправлен горечью. Лариса еще в апреле начала нервничать, говорила, что заполняемость номеров слабая. «Понастроили дешевых кемпингов, козлы, а людям похер на качество — пару ночей можно и в вагончиках, главное, чтобы бухла было побольше», — злилась она. — А может, и нам махнуть на Истру, Кать? — Саша опрокинул рюмку. — Там рыба-то клюет хоть? — Хоть, — Лариса скривилась. — Тебе не о рыбалке думать надо, а о том, что у тебя горничных нет. Одна Динара пашет за всех. Ты где этих однодневок берешь, я не понимаю. — Так, а что я, виноват? — начал было Саша с возмущением, но Лариса, взяв с блюда еще шампур с шашлыком, уже отвернулась, обращаясь к Мише: — Молодец ты какой. Всё как надо сделал, не пересушил. — Так настоящий мужик должен уметь вовремя вытащить, нет? — Миша улыбнулся Ворониной, а она ему. Все засмеялись. Женя налила себе вишневого компота, закатанного ею прошлым летом, и сделала несколько больших глотков, пытаясь избавиться от мерзкого кома в горле. Она вспомнила, как стояла на Ларисиной кухне, обливаясь потом, и закручивала крышки на банках. Лариса тогда приехала с работы, попробовала холодный компот и произнесла: «Охуенно, — и добавила со смешком, — Иди ко мне в жены». Женя хорошо помнила, что в тот момент зарделась и даже не нашлась что ответить — удивляясь, почему испытывает неловкость от этих слов. — Опасно шутишь, Михаил, — с улыбкой произнесла Лариса. Женя встала и ушла вглубь сада, скрываясь за стеной густой зелени от Мишиного «Ты куда?» Идя по выложенной плиткой узкой тропинке, она на автомате подумала о том, что бурьян скоро будет по колено — и что надо бы сказать Ларисе, чтобы вызвала прошлогодних рабочих, и купить рассаду. И тут же усмехнулась про себя — о чем она размышляет вообще? Какая рассада? Может, все кончено и ее «изгнали из рая». Уже подходя к дому, она заметила Катю, которая стояла к ней спиной, прислонившись к стволу дерева, и курила. Обернувшись на звук шагов, Катя отшвырнула сигарету и, размазывая тушь, утерла покрасневшие глаза тыльной стороной ладони. — Что-то случилось? — спросила Женя на автомате. Сашина жена, как и он сам, была ей глубоко несимпатична, но всё-таки пройти мимо было бы некрасиво. — А ты как думаешь? — Катя пошатнулась и, ухватившись за ствол, прижалась к нему щекой. — Я не знаю, — произнесла Женя с недоумением. — Да ладно, — Катя пьяно рассмеялась. — Не может быть. Вы же умнее всех тут, ты и твой муж. Не то что мы, тупые москвичи. — Почему умнее всех? Мы обычные, ничем не лучше и не хуже вас, — она уже успела пожалеть, что вообще остановилась. — Хватит пиздеть… — Катя отковырнула кусок коры и бросила его Жене под ноги. — Лариса на Сашу смотрит, как на чучело какое-то. За все годы, что он на нее вкалывает, слова доброго ему ни разу не сказала. — А мы тут при чем? — Жене стало не по себе. Что если спьяну эта дурында полезет драться? Силы у них явно были неравны — Катя была на голову выше ростом и крупнее. — Да блять… при всём, — Катя отмахнулась от нее, будто от назойливой мухи. — Сука! Она сраных гастарбайтеров в жопу целует, а родному племяннику хуй в рот. — Это ваши семейные дела, — спокойно сказала Женя. — Между собой и выясняйте. Она решительно обошла Катю и направилась к дому. Та выкрикнула ей вслед что-то совсем уже бессвязное, но Женя не обернулась. Поднялась на второй этаж в спальню и растянулась на застеленной шелковым бордовым покрывалом кровати. Ее не покидало тягостное ощущение, что она пришла сюда в последний раз. За дверью раздались шаги. — Ты что здесь делаешь? — спросила Лариса, войдя в комнату. — Расслабляюсь… Женя даже не попыталась встать. В конце концов, она имела право отдохнуть. Почему бы не там, где ее трахали в разных позах? — Ну-ну, — Лариса не уходила. Женя прикрыла глаза и загадала: досчитает мысленно до десяти и потом откроет, если она всё еще будет здесь, значит, не отказалась от нее. Когда она распахнула глаза — Лариса стояла совсем близко. Женя поднялась с кровати, испытывая знакомый внутренний трепет, усилившийся сейчас из-за волнения. Лариса молча протянула к ней руки. Очутившись в ее объятиях, Женя выдохнула так, словно несла до этого тяжелый груз, а потом наконец опустила его на землю: — Я скучаю по тебе, — прошептала она. — Наказываешь меня за что? — Не только тебя… — Лариса погладила ее по спине. — Мне-то как жить, Женя? Урывками? Рука ее опустилась ниже. — Да пусть и урывками… — простонала Женя. По телу прокатилась приятная дрожь. — Да пусть?! — с угрозой в голосе переспросила Лариса. — Поцелуй меня… — Не боишься, что муж твой сейчас может войти? Дверь не заперта, — изогнутые в страдальческом сарказме губы опасно приблизились к ее губам. — Плевать. Между их лицами оставалалось всего несколько сантиметров. Но Лариса отвернула голову. — Уймись. А то ведь если начну, то не остановлюсь. И мне-то вот точно плевать на всех. — Скажи, что я твоя, — она смотрела на Воронину требовательно и гневно, ожидая немедленного ответа. — Скажи. После короткой паузы Лариса произнесла: «Моя, конечно», и ей стало так хорошо и сладко, что в глазах защипало. По телу разлилась предательская слабость. Жене немедленно захотелось попросить прощения, а потом наконец лечь в постель и прильнуть ртом к большой мягкой груди и чтобы Лариса гладила ее по голове и шептала всякие нежные непристойности. И чтобы наконец призналась, что тоже любит. Но вместо этого Воронина внезапно разжала объятия и отступила на шаг. — Ты про Турцию когда сказать мне собиралась? Давно ведь, небось, билеты заказали? — усмехаясь, спросила она. На Женю будто вылили ушат холодной воды. — Еще в феврале. Это что-то меняет? — она с вызовом вздернула подбородок. — Понятно же, что я еду ради Дани. — Ничего не меняет, — произнесла Лариса со спокойной иронией. — Нравится тебе так жить, живи… — она холодно улыбнулась. — У меня в понедельник выходной… — сказала Женя, глядя на нее в упор. Воронина молчала, и хотя глаза ее хранили серьезность, где-то в черной глубине все же искрилась ласковая насмешка. — После пяти приезжай, — наконец проронила она и, развернувшись, вышла из комнаты. — Приеду, — пробормотала Женя ей вслед и снова улеглась на кровать, решив, что лучше подождать минут десять и выйти чуть позже, чтобы никто ничего не заподозрил. *** Шашлык сменился сладким, водка — чаем, Лариса принесла гитару и вручила Мише. Он спел несколько песен Лозы, потом перешел на «ДДТ», и вдруг Лариса сказала: «Дай-ка». Закинув ногу на ногу, склонила голову над декой и перебрала струны, прислушиваясь. Женя застыла от неожиданности, она и не знала, что Лариса умеет играть. Все моментально притихли, а Додонова многозначительно заулыбалась, как будто впереди всех ждал сюрприз, о котором знала только она. — А как первая любовь — она сердце жжёт, — запела Лариса непривычным бархатистым голосом после длинного вступительного аккорда, — А вторая любовь… — Лариса на секунду остановилась и посмотрела прямо на Женю, — Она к первой льнё-ёот, Ну, а третья любовь — ключ дрожит в замке, Ключ дрожит в замке, чемодан в руке-е-е. Женю мелко затрясло от озноба и тут же кинуло в жар. Миша положил руку ей на плечо и притянул ближе к себе. — А как первый обман — на заре туман… В устремленных на Женю черных глазах мелькали то хмельная насмешка, то грустная нежность, от которой в сердце у нее болезненно щемило, и под веками становилось горячо. А потом Лариса отвела взгляд: А второй обман — закачался пьян, А как третий обман — он ночи черней, Он ночи черней, он войны страшней. Пальцы били по струнам все сильнее, все яростнее, и казалось, что вот сейчас тугие металлические нити не выдержат и лопнут. Жене хотелось, чтобы эта пытка поскорее закончилась и чтобы она не заканчивалась никогда. Бархатистый голос проникал так глубоко, что уже невозможно было отличить боль от наслаждения. Наконец, в последний раз ударив по струнам, Лариса глухо стукнула по корпусу, отложила гитару на свободный стул и, не обращая внимания на аплодисменты, кивнула Алтеровичу: — Ну давай, Лёва, налей всем по последней и будем сворачиваться. Устала я.