Но я-то люблю его. Я любила его многие годы. А любовь не может в одну минуту превратиться в безразличие.
Айше Султан нарядилась в свое самое лучшее платье: фиолетовая ткань как можно выгоднее подчеркивала осиную талию, округлую грудь; драгоценные украшения поблескивали от свечей и колыхались от телодвижения своей хозяйки. Каштановые волосы плавно струились ручейками на плечи и лопатки. Этот вечер должен был стать для нее и Мурада Хана решающим, ведь она наконец-то решилась предстать перед ним. Сама. Раньше она никогда не смела приходить к мужчине на хальвет, пока он сам того не пожелает либо же не позволит явится, но с этого вечера обязательно что-то да изменится. Полная предвкушений, албанка следовала коридорам в сопровождении верной Нарин и еще одной своей служанки, не ожидания ничего, что могло бы помешать ей. Афитаб у себя в покоях нянчится с шехзаде Махмудом, Валиде-регент ужинает с Гевхерхан и ее сынишкой, а Повелитель не занят делами этим вечером. Показались давно знакомые тяжелые двери, так называемые «врата Рая и блаженства», но они с легкостью отворились перед главной Хасеки, пропуская ее к падишаху, сидящему за столом и точащему кинжал. Судя по всему, Мурад Хан, свет ее очей, не ожидал увидеть свою первую и некогда единственную наложницу, но и радости в его глазах девушка не увидела. — Мой султан, могущественный Повелитель. — Айше поклонилась правителю, подходя к нему ближе. — Айше, не ожидал тебя увидеть. — Довольно равнодушно ответил падишах, смотря на брюнетку. — Как Ахмед и Ханзаде? С ними все в порядке? «Все, что его волнует — дети?» — одалиску это зацепило, ведь ждала она совсем другого, однако вечер только начался, нельзя делать выводы столь поспешно. — Иншалла, Мурад, нашему шехзаде скоро выбирать учителей, ведь он растет так быстро: мы с Нарин не можем угнаться за ним, хотя Ахмед только-только, казалось бы, научился ползать. Наша луноликая Ханзаде тоже быстро растет и с каждым днем будет цвести, подобно розе по весне. — Береги наших детей, Айше, они — мое сокровище. — Только ответил мужчина, позволив себе расслабленно улыбнутся бывшей возлюбленной. Некоторое время они молчали, из-за чего в покоях появилась некая напряжённость, которую солнце и надежа империи поспешил прервать. — Зачем же ты пришла, прелестная госпожа? Султанша растерялась, а ее нижняя губа задрожала. Она на миг опустила голову, после чего стала обводить ностальгическим взглядом покои — здесь она познала любовь, встречала лучшие свои закаты и рассветы, даже пища казалась вкуснее вдвойне…. А сейчас это все отозвалось горечью на ее языке и отблесками боли в чудесных карих глазах. — Мы давно не встречались…. Я подарила тебе двоих детей, я твоя баш-кадын, а ты ни разу не позвал меня к себе после рождения Ханзаде. — Вымолвила, наконец, албанская красавица, бросив грустный взгляд на возлюбленного. Мурад молчал, нахмурив брови и устало смотря на гостью. — Помнишь, как хорошо нам было вместе? Как мы играли в шахматы, гуляли по саду, мечтали…. Неужели все, что было между нами, ты так легко готов перечеркнуть? Забыть. — Перестань так говорить. — Серьезно произнес статный мужчина, вставая со стула и подходя к женщине: ее губы подрагивали, а глаза сверкали надеждой и отчаянием. Она вновь заговорила. — Не может любовь так быстро исчезнуть…. С приходом Афитаб ты забыл меня, как не забывает никто — неужели, она околдовала тебя?! Мурад, я ведь люблю тебя, так сильно люблю, что теряю голову…. — По ее румяной щеке стекла одинокая слеза. Мужчина молча смотрел на бывшую любимицу, и его рука сама поднялась к ее лицу, вытирая слезу. Красавица-госпожа прислонилась к его руке, прикрывая веки, поэтому он тут же мягко, но настойчиво отстранился. — Я уверена, что ты все еще любишь меня, просто…. — Айше… — … я чем-то провинилась и… — Айше! — Султана замолчала, смотря снизу вверх на самого дорогого для нее мужчину в мире. Человека, который дарил ей чувство любви и безопасности. — Луноликая госпожа, не забывайся с кем говоришь и кем являешься. Я уважаю и ценю тебя, как мать моих… — Нет! Не говори этого, я не хочу слышать этого! — Она словно ребенок попыталась закрыть руками уши, но мужчина настойчиво и даже несколько грубо держал ее руки в своих, отчего ее заплаканные глаза широко распахнулись. — … Как мать моих детей, как Баш-Хасеки. — Быстро произнес Хан Хазретлери. — Ты всегда можешь просить все, что пожелаешь: богатства, особняки, да все что угодно. Но не больше. Наша весна закончилась, я не могу и не хочу говорить тех слов, что ты мне говоришь, и более того, не произноси их больше никогда. Не важно, сколько времени пройдет, ничего не изменится. — Он встряхнул кадын, чтобы та слушала его и не уходила мыслями в свое горе. Владыка не чувствовал в этот момент к наложнице ни сочувствия, ни печали, одну лишь жалость, которая вызывала у него отвращение, поэтому его голос звучал грубо, как и то, что он произносил. — Если же не послушаешься меня, сама станешь причиной своей боли и моей жестокости. — Он выпустил ее из рук, поворачиваясь затылком и закладывая руки за спину, что-то обдумывая и смотря темное небо за окном. — До утра ты останешься тут, после к нам принесут детей, мы позавтракаем, как раньше и ты вернешься к себе, как ни в чем не бывало. Это ясно? — Как прикажете, мой султан. — Помолчав, ответила госпожа, в чьих венах текла кровь албанцев, после чего она медленно подошла к кровати и легла на самом ее краю, спиной к все еще любимому, безмолвно плача в подушку. Главе династии Османов не хотелось оставлять Хасеки на ночь, но и выгнать ее прочь он не мог: о том, что султан отвернулся от наложницы, которая к тому же являлась матерью первенца, станут судачить, что может навредить ее и шехзаде Ахмеда репутации. Гарем место злое, и женщины, зная, что позиции соперницы значительно ослабли, не упустят шанса по-своему поглумится. Даже, весьма возможно, Афитаб. Айше из-за усталости и заболевшей головы от слез заснула, а проснувшись утром укрытой одеялом поняла, что султан пусть и лег с ней рядом, но на другом конце кровати, не испытывая к ней ни капли влечения. Мужчина даже встал раньше, тут же отдаляясь от нее и приказывая подать завтрак, а также принести к ним Ахмеда и малышку Ханзаде, которая недавно начала довольно-таки хорошо ползать. Его веления выполнялись беспрекословно, а в покоях они находились в полном молчании, пока не принесли детей. Ахмед в меру своих маленьких ножек вбежал самостоятельно, оказываясь на руках отца, в его объятиях, а Ханзаде Султан внесла служанка, держащая не спавшую малютку на руках. Падишах тут же сменил холодность на радость, держа на руках обоих детей, слушая лепет шехзаде Хазретлери. Семья села за хонтахту, пока Ханзаде мирно лежала на постели Мурада, рассматривая потолок и обстановку вокруг. Наследник сидел между родителями и с восторгом смотрел на отца, который что-то ему рассказывал — сам же мальчик пусть и не говорил большими предложениями, большинство слов выговаривал на удивление отлично, другие чуть хуже, однако все прекрасно понимал, что говорят ему. Отец заботливо угостил его сладостями после того, как он поел мясные блюда и плов, запив все это теплым чаем. Хасеки же до сих пор не могла привыкнуть к контрасту настроения возлюбленного: рядом с детьми он был заботливым и любимым отцом, а без них превращался в серьезного и в то же время подчеркнуто равнодушного правителя. После трапезы Хасеки Айше Султан вместе с детьми удалилась, бросив последний горький взгляд на мужчину, уже находясь за дверью в коридоре. Султан Мурад Хан сейчас недоступен ей, но она сделает все, чтобы вернуть его. Она будет ждать столько, сколько будет нужно и будет дарить любовь своим детям, в надежде когда-нибудь получить ту же любовь от их отца.*** Дворец Бурназ Атике Султан и Коджа Кенана-паши ***
Ничто не радовало молодую замужнюю госпожу: ни дворец, стены которого давили на нее, ни еда, которая застревала в горле. Прекрасные птицы, живущие в саду и распевавшие песни, были для златовласой красавицы обрядом панихиды. Казалось бы, не все так плохо: Кенан, человек, на самом деле, хороший и понимающий, даже позволил им делить разные покои, с учетом того, что супружеский долг будет исполнятся, как и положено. Осыпал ее подарками, много рассказывал, цитировал известных мудрецов. Но все это Атике Султан раздражало до жути! Как она, госпожа, в чьей крови течет кровь династии Османов, позволила совершится этому никаху? Она могла бы развестись, но ей никто не позволит сделать это, а жить в ненавистном браке до конца своих дней — или до смерти супруга — было самым страшным испытанием. «Валиде посоветовала мне попробовать полюбить пашу, или хотя бы сделать вид смирения, и в один прекрасный день она нас разведет, если у меня не выйдет», — размышляла Атике, сидя в саду в мраморной беседке. Трое служанок стояли неподалеку, готовые выполнить любой приказ хозяйки. — Тайибе, Кенан-паша не говорил, когда вернется? — Паша Хазретлери сразу после совета дивана отправится в город к кадию, а после сюда возвратится, султана. — Лале, тогда передай на кухню, чтобы к возвращению моего мужа подготовили ужин и накрыли стол в главной гостиной. И на меня тоже пусть накроют. — Вторая прислужница, стоящая сразу возле Тайибе, откланялась, удаляясь по дорожке во дворец. — Фидан, по окончании этого месяца, я приглашу свою семью к нам с Кенаном-пашой на ужин, необходимо будет все тщательно спланировать. Займись финансовой книгой и пусть повара научатся готовить блюда, которые так любят наш султан — брат должен быть доволен. Фидан молчаливо поклонилась, понимая, что от нее потребовали. Златовласая сестра султана вздохнула, устремляя взор на свои владения и дворец: и что делают замужние женщины, пока их супруг на службе? Чахнут, да и только. Впрочем, тихое умиротворение и одиночество куда лучше ненавистной компании Коджа Кенана-паши, которое ей предстоит терпеть изо дня в день, пока этому браку не наступит конец, это лишь вопрос времени. Девушка встала, выходя из мраморной беседки, направляясь в сторону дворца — здесь была чудная библиотека, ничем не хуже, чем в главной резиденции, поэтому, пока она дожидается новых идей, как скоротать время, пойдет спасаться себя книжонками. Да не тут-то было. Жены должны следить и за домом, какое бы положение они не занимали — к ней то и дело приходили слуги, управительница дома, точнее сказать главная калфа, которая следила за порядком. Было необходимо выделить деньги на содержание сада, выбрать цветы, которые купят на рынке к следующему сезону, закупить продукты, которые перед этим всегда согласовывают с хозяйкой дома. И как полагается любой замужней барышне из высшего света, пригласить жен тех чиновников, которые дружат с супругом. Атике Султан заниматься всем этим не горела большим желанием, но также понимала, что это ее прямая обязанность — матушка будет ею недовольна, если она не будет выполнять все, что от нее требуется. «И как только с этим всем справляется Гевхерхан?», — размышляла госпожа, пытаясь сосредоточится на словах ункяр-калфы и бумагах, которые та подавала. — «А все это из-за выскочки Афитаб! Пусть пока радуется своей победе, ничего — по-настоящему смеется тот, кто смеется последний». — Ну все, калфа, достаточно на сегодня. — Сестра султана нахмурилась, поднимая руку в повелительном жесте прекратить. — Но, госпожа, Вы не сделали и половины того, что нужно. — Заметила женщина, все же забрав документы у султаны. — Паша будет недоволен. — Мне глубоко безразлично, что на это скажет Кенан-паша — я сказала достаточно, значит достаточно. Теперь иди, я хочу побыть в тишине. — Как прикажите, Атике Султан. — Ункяр-калфа откланялась, закрывая за собой дверь с другой стороны, и в просторном светлом помещении воцарилась звенящая тишина. К вечеру, когда зять султана возвратился во дворец, его ждал накрытый блюдами стол и молодая супруга с улыбкой на лице. Девушка сегодня была приветливей, чем в первые дни свадьбы — а прошла уже неделя — так что мужчина подумал, что их семейная жизнь начинает налаживаться и в скором времени все будет так, как нужно. Но вот когда он заговорил о том, что жена не последовала примеру других женщин, не занялась домом, то ласка исчезла: перед ним предстала та прежняя Атике, которая и была. — Кенан, сегодня у меня болела голова, и заниматься хозяйством не было сил. — Выдавила она из себя в ответ. — К тому же я не потерплю от слуг указов, что и когда мне делать, и впредь я не желаю видеть ту калфу в моем дворце…. Как там ее зовут? О! Гюльгюн-хатун. — Госпожа, Гюльгюн-хатун выгнать из дворца я не могу, поскольку доверяю ей, как себе — она прекрасно справляется со своими обязанностями и вот уже как шесть лет отлично выполняет все необходимое по управлению домом. — Попытался защитить служанку паша, но все было тщетно: через два дня по просьбе супруги прислали другую калфу из дворца Топкапы, которая ее во всем слушалась, не перечила и лишний раз молчала, исполняя любую прихоть. — Атике, — мужчина положил свою руку на руку златовласой султанши, говоря чуть мягче. — Все Ваши желания исполняются беспрекословно, я уж тем более отказывать Вам в чем-либо не собираюсь, давайте уважать друг друга и слышать. Уступите мне всего раз — Гюльгюн-хатун больше не станет Вам перечить. Девушка замолчала, смотря на умоляющий взгляд супруга. Ей хотелось вырвать свою руку из его, но она сдержала себя и отведя взгляд, выдохнула, согласно кивнув. — Бесконечно благодарен. — Только и ответил паша, поцеловав руку супруги, после чего ужин продолжился, но сестра султана оставалась угрюмой и молчаливой. Время не стоит на месте, и пролетела еще одна неделя. Все это время новоиспеченная супруга паши не сидела без дела, и фактически не покидала стен своего нового дома, пока гнев на невестку, обида на мать и брата-падишаха, потерявшего голову от славянской наложницы, копились, заставляя задуматься о том, что мирные деньки закончились, и приходило время своеобразной войны. Вредить своим племянникам златовласая госпожа не собиралась, ведь в них течет та же кровь, что и в ней самой, а вот с их матерью ее ничегошеньки не связывало. Одна рабыня уйдет, другая придет. Только вот, что она может сделать и как избавится от насолившей соперницы? Кенан-паша ей не поможет, да и она сама не ждет от него чего-либо — муж только мешается и раздражает. Медленно идя по рынку вместе со служанкой, Атике рассматривала товар, предложенный на лавках: ткани, украшения, фрукты и овощи, сдоба и сладости, травы…. Последний товар натолкнул султанскую дочь не на самые светлые мысли, которые были для нее освобождением из пут нежеланного брака. Да, их можно было бы развести, но как скоро это произойдет? Год, два, а может быть, пять лет? Терпением златовласая красавица-госпожа не отличалась. «Аллах, о чем я думаю? Об убийстве человека…», — Бурназ испугалась собственных мыслей, поджав губы и смотря в глубину того, что вызывало их. Отчаяние, боль, обида, гнев. — «Кенан-паша ведь ни в чем не виновен, но в нашем мире всегда умирают те, кто является безобидным и невинным, как покойный брат Мехмед, пусть я его и не помню, даже не знаю. Как же я не хочу становиться похожей на Валиде, на Мурада, но придется, если хочу свободы и возмездия. А как только отомщу за себя, уеду — уеду как можно дальше от столицы!».***
В это же время, в резиденции султана в залитом солнцем саду, где располагалась уютная беседка с тахтой, столиком с фруктами и прохладными шербетом, сидела Гевхерхан на пару с шехзаде Касымом. Брат и сестра довольно редко вот так сидели вместе и разговаривали о мелочах, но сейчас, раз уж им посчастливилось побыть некоторое время наедине, можно было уделить время душевным диалогам. На изумрудной траве играли султанзаде Селим вместе с шехзаде Ахмедом, которого нежная Гевхерхан взяла у Айше, видя ту расстроенной и чем-то обескураженной. Впрочем, и младший брат ей казался отчужденным и задумчивым, менее веселым и разговорчивым, нежели обычно. — Брат, ты молчишь, все в порядке? — Поинтересовалась девушка, положив свою теплую руку на руку наследника, привлекая его внимание. Касым перевел взгляд с племянников на сестру. — Прости, Гевхерхан, сам не знаю, что со мной в последнее время. — Попробуй объяснить мне, если того желаешь. — Предложила госпожа, и наследник задумался, смотря на зеленую траву. — У тебя когда-нибудь возникали неправильные мысли? — «Неправильные мысли»? — Ну, например в тот день отказаться от брака с Реджепом-пашой, или нечто подобное? Пойти против норм и заведенных правил. — Нежная султана задумалась, прикидывая варианты ответа. Она сама никогда не задумывалась о том, чтобы не слушать мать и брата-Повелителя, никогда не возникало мысли возразить. Да и вряд ли возникнет желание сделать это — она любит, ценит и уважает всех, кто ей близок по крови. Отрицательно качнув головой, Гевхерхан ответила: — Нет, брат, таких мыслей не возникало. А у тебя, значит, нечто похожее было? — Задала встречный вопрос красавица-госпожа, открытым взглядом смотря на мужчину. Он не замешкался, ответив сразу. — Нет. Просто стало любопытно. — Встав с места, Касым улыбнулся, как ни в чем не бывало. — Ладно, я пойду. Сестра правителя смотрела младшему брату вслед, задумавшись о разговоре, что состоялся только что. Возможно, следует рассказать Мураду, дабы тот, как старший брат и мужчина поговорил с Касымом? Или поведать об этом Валиде? Нужно будет подумать об этом и решить, как будет правильнее поступить. А пока она позаботиться о племяннике и сыне, уделив им свое внимание. Афитаб следовала по коридору, ведущему к бывшим покоям Атике, которые с сегодняшнего дня занимала главная Хасеки — Айше. Нет, славянка не была против того, что соперница заняла одни из больших покоев гарема — ей не было до этого никакого дела, заняла и заняла — необходимо было поговорить. Как же хорошо, что госпожа сейчас была там и занималась обустройством своих новых покоев. — Айше Султан, — окликнула ясноликая мать наследника, и та посмотрела на нее, удивившись визиту. — Здравствуй, Афитаб. — На лице мелькнула фальшивая улыбка. — Посмотри на мои новые покои — как считаешь, где мне установить рабочий стол для моего Ахмеда? — Там, где будет светлее всего: будет удобнее делать уроки. — Спокойно ответила султанская любимица. — Но я пришла поговорить не об этом — конечно рада, что ты получила желаемые комнаты, Айше, поздравляю. — О чем же? Я занята. — Это не займет много времени. Я лишь хочу сказать, что не желаю, дабы наши дети не ладили. Они братья и сестры, связанные кровью отца и не важно, кто их мать. Мы не подружимся никогда, я это прекрасно знаю, но наши сыновья и дочери не должны враждовать, смотря на нас. — Султанша подошла ближе к сопернице, все также смотря на нее серьезным и рассудительным взглядом. — Ты любишь его, я люблю его, и это вызывает нашу вражду, но ни Ахмед, ни Ханзаде и даже мой Махмуд ведь не виноваты в этом. Дети должны видеть только любящую их семью, ты согласна? Албанка задумчиво молчала, смотря одновременно на икинджи-кадын и сквозь нее. В конце концов она кивнула, моргнув. — Согласна. Можешь не беспокоится — против Махмуда, Ахмеда и Ханзаде я не стану настраивать. Это ни к чему. Наложницы замялись, не зная о чем говорить дальше: общих тем не было. Ясноликая госпожа видела, что соперница чем-то огорчена и подавлена, хотя, с другой стороны, о чем ей печалиться: в покоях господина побывала, ей насолила и покои новые получила. — Что ж, я пойду, не стану более отвлекать. — Произнесла Фарзин Султан, слегка поклонившись и удаляясь по коридору, размышляя и радуясь своей маленькой победе: теперь можно быть спокойной хотя бы в том, что братья не станут в детском возрасте врагами. Да, борьба за престол может поставить их по разные стороны баррикад, но до этого времени еще далеко, наверное — во всяком случае, детям думать об этом рано, не говоря о самых близких к престолу на данный момент — братьям Повелителя. Вечер. За окном все еще стояла дневная духота, а ветра, как на зло, не наблюдалось. У дежурящих янычар можно было увидеть легкую испарину, но они продолжали стоять на своих постах, оберегая покой династии. Господа также ощущали жару, но им-то было легче: отдай приказ прислуге, и тебе принесут охлажденный шербет либо лимонную воду со льдом. Впрочем, некоторые из госпожей иногда снисходили до прислуги и стражи, позволяя подать им охлажденный напиток. Черноволосый шехзаде следовал по коридору к покоям старшего брата-Повелителя — тот почему-то пожелал видеть его одного, а не как обычно, всех братьев и сестер, что гостили на данный момент в Топкапы. Касыму казалось это странным, и он не мог уловить суть мыслей брата, который, как заметили родные, потихоньку отдалялся от них с каждым годом, становился все мрачнее и ожесточеннее. Это сказывалось даже на его фаворитках — даже при Афитаб мужчина мог быть смурным и отчужденным. Никто не пытался выведать причину этого отдаления, списывая на то, что в государстве неспокойно и то, что Мурад Хан имеет свои мысли по поводу правления, которые явно отличаются от убеждений Валиде-регента. — Повелитель, — как только наследник переступил порог султанской опочивальни, он склонился в почтительно поклоне в дань приветствия и уважения. Падишах стоял при входе на балкон лицом к нему и спиной к брату, держа наполненный напитком стакан. Статный мужчина, услышав приход младшего брата, повернулся к нему лицом, окидывая взглядом, после чего кивая, здороваясь в ответ. — Сегодня выдался жаркий день, брат, и ночь будет такой же. — Вероятнее всего, Касым. — Согласился мужчина, указывая рукой на диван. — Присаживайся, не стой. — Присев рядом и в тоже время на расстоянии от младшего, правитель взял второй стакан, наполняя его кисло-сладким холодным шербетом, в котором остались маленькие кусочки льда, протягивая напиток шехзаде Хазретлери. — Угощайся. — Султан Мурад не знал, как правильно беседовать на что-то личное и более деликатное, ведь привык командовать и отдавать приказы без вникания в душу, но раз сестра просила выведать, что беспокоит Касыма, он обязан сделать это — такова его роль старшего и главы семьи. Но видя, что шехзаде несколько настороженно берет из его рук сосуд, не спеша отведать шербет, нахмурился, тут же добавив. — Можешь пить спокойно, яда там нет. — Брат, я бы никогда не подумал бы о таком! — Отрезал парень и на его лице отразилось удивление: для большей убедительности своих слов он отпил несколько глотков. Владыка же не смотрел на него, задумчиво устремив свой взгляд куда-то в пол. — Повелитель? — Гевхерхан приходила, — младший наследник незаметно напрягся при упоминании госпожи. — Говорила, что тебя что-то беспокоит и это беспокоит и ее. И если причина беспокойства в том, что я могу казнить своих братьев ради трона — ты ошибся. Я всегда оберегал и буду оберегать нашу семью. Чтобы не случилось и какими не станут наши взаимоотношения. Кровь нашей династии не прольется. Сын Кесем молча слушал, вникая в каждое слово брата Мурада: как он мог помышлять о чем-то, что может навредить ему? Теперь наследник чувствовал себя еще паршивее, нежели прежде — уж лучше бы Повелитель не говорил это ему! Лучше бы бы он ни о чем Гевхерхан не спрашивал и держал язык за зубами. Лучше бы… Лучше бы никогда не видел и не встречал славянку Афитаб. Чтоб Аллах лишил его зрения! — Брат-Повелитель, я рад это слышать и мне, и Баязиду с Ибрагимом спокойнее будет от твоих слов, впрочем, честность которых я никогда не подвергал сомнению. — Ответил парень, наметив улыбку, открыто глядя на Мурада Хана: он восхищался им. — И никогда не стану. Правитель лишь облегченно улыбнулся, поставив стакан на хонтахту, при этом обдумывая свои следующие слова и продолжая ненавязчиво наблюдать за младшим наследником. — Тогда что является причиной беспокойства? Касым сглотнул, продолжая улыбаться и стал судорожно подыскивать ответ, который пришел молниеносно и будто по волшебству быстро. — Сам не знаю, брат, — пожал он невинно плечами, усмехаясь. — Думаю, что постигшая меня хандра скоро отпустит. — Они коротко рассмеялись. — Уверен, что так и будет. — Подтвердил Мурад. Братья не нашли еще тем для разговора, — да и наследник торопился уйти — поэтому он откланялся и покинул покои брата, лицо которого после его ухода приобрело серьезные и настороженные выражения. Он бы просидел так еще долго, если бы не услышал шорох платья, доносящийся из тени, и посмотрев в сторону дверей балкона, увидел женскую фигуру — Афитаб вышла на свет, сосредоточенно глядя на возлюбленного и медленным шагом, будто паря над полом, подошла к нему, сев рядом: весь разговор девушка прекрасно слышала, Повелитель ей позволил. — Что думаешь? — Нет ничего, с чем бы ты не справился, мой султан. — Ответила мать шехзаде, положив свою руку поверх руки мужчины. — А что до шехзаде Хазретлери, то может быть и правда не стоит беспокоится. — Будет неплохо, если окажется именно так. — И все же тебя это беспокоит, тогда у меня есть предложение, — еще больше заинтересовавшись, правитель откинулся на спинку дивана, притягивая наложницу ближе к себе и беря ее руку в свою. — Что на счет того, дабы отправить Касыма в санджак? — «Если он согласиться отослать Касыма из дворца, то наследник расслабиться и будет далеко от столицы — и много, чего может случится по пути: чиновник даст неправильные показания положения или наложница окажется подосланной кем-то из недругов». — Дать ему управление одним из регионов? Нет, это слишком опасно для государства. — Отрицательно качнул головой мужчина, нахмурившись. — В каждом деле есть доля риска, мой милый Мурад, но с другой стороны наследник наберется опыта, он будет занят чем-то, что будет отвлекать от того, что его беспокоит, а внимание Валиде притупиться, ведь ей будет необходимо следить за тем, дабы репутация сына не была испорчена. — Продолжай. — Отправив одного из братьев в санджак ты покажешь всем, что можешь правильно расставлять приоритеты и заботишься о будущем государства — даешь возможность приобрести опыт, пока есть такова возможность. По поводу остальных шехзаде вопросы не возникнут — Ибрагим еще слишком молод, а Баязид…. Опасность предоставляет его Валиде, что не дает возможность отправить и его в регион. — Я подумаю. Хасеки понимающе кивнула, и они замолчали. Настроение икинджи-кадын сегодня было не самым хорошим, как бы она ни пыталась скрыть его, однако явно крылось в ней то, чем она хотела поделиться и чем была огорчена. Владыка это заметил, и вновь заговорил. — Тебя что-то беспокоит. — Не спрашивал, утверждал. — К тебе Айше вчерашним вечером приходила. Это была ночь четверга. Она осталась до утра, к вам принести детей и вы вместе завтракали, а сегодня в обед она получила покои Атике Султан. Да, это меня беспокоит, Мурад. — Честно призналась она, и в глазах металась дождевая туча, грозившая выплеснуться наружу. — Хорошо, покои, завтрак с ней и детьми, но хальвет… Ты клянешься мне в любви, а потом я получаю новость, что другая женщина осталась с тобой на ночь. Мне нельзя нервничать, а ты вынуждаешь делать это…. — У нас ничего не было. — Прервал ее Мурад Хан, смотря в глаза. И повторил вновь, будто считая, что он не был услышан. — Ничего не было. И это я обсуждать не стану. — Повелитель все еще питал долю уважения и восхищения Айше Султан, точнее то, что осталось от нее прежней, но также считал, что вовлекать Афитаб в то, что произошло между ним и матерью наследного принца прошлой ночью, лишнее. Ей достаточно знать, что близости не было, и к другой женщине он не прикасался — не сможет прикоснуться, пока есть она. — Канареечка, певчая моя госпожа, не терзай ни себя, ни меня, — он сгреб в объятия наложницу, все еще пребывающую в легком ступоре и шоке. Гюрхан поцеловал ее в макушку и висок раз, второй, пока Джейдахан не отстранилась, все также непонимающе и скептически смотря. Но после еще одного поцелуя в лоб, она сдалась, не став более настаивать, легла Мураду Хану на колени, и его руки стали играться с ее волосами. — Больше пусть не приходит. — Мг. — И ты не зови ее. — Конечно. — Даже по четвергам. — Как пожелает моя госпожа. Надеюсь, больше нет пожеланий? — Она иронично улыбнулась, лукаво выгнув бровь, на что мужчина лишь усмехнулся в ответ. — Я слушаю. — Я пока не придумала, но как только что-нибудь пожелаю, то оповещу. — С важностью и напускной напыщенностью ответила славянка, чем вызвала смех правителя. А веселье больно заразительно, поэтому и на ее губах выступила улыбка. С последними затихающими смешками, молодой правитель наклонился, еще раз целуя мать младшего наследника, которая разувшись, положила ноги на диван, малость согнувши их в коленях и облокотивши об спинку. — Люблю тебя. — Четвертый раз, душа моя, пока только четвертый раз ты говоришь мне об этом. — Полушепотом ответил Мурад, и добавил. — Я тоже люблю тебя. Они вновь замолчали, и мужчина продолжил играться женскими волосами, пока их обладательница не погрузилась в дремоту, сопровождаемую воспоминаниями прошедшего дня…*** Часами ранее. Мраморный павильон. ***
Павильон представлял собой небольшое — по сравнению с Топкапы — строение, которое чаще всего использовали для деловых встреч не только султанши, но и реже самого падишаха, а иногда в нем принимали почетных гостей, которых в сердце империи пропустить было никак нельзя. Из соображений безопасности. Все помещения были прекрасно обустроены для проживания в нем с комфортом, а залы для встреч вмещали в себе роскошь и сдержанность, дабы восхитить пришедших и дать им сосредоточиться на обсуждаемом деле. Да и в освящении проблем не возникало: как правило в помещениях для аудиенций было немало окон, что с другой стороны были не самым правильным решением, ведь сразу можно было увидеть тех, кто присутствовал. Впрочем, можно было бы зашторить окна, но это уже другой вопрос. А сейчас необходимо встретиться с прибывшей Замире-Ханым. — Замире-Ханым, я безмерно рада нашей встречей. — Поприветствовала ясноликая, стоя напротив прибывшей гостьи: женщина была в возрасте, одета весьма сдержанно, в темных волосах виднелась седина, а кожа утратила былую светлость и подтянутость. — Той весной, когда мы с Повелителем гостили во дворце в Эдирне, нам не удалось познакомиться лично, однако я слышала о Вас много…. Занятных разговоров, которые опережают свою хозяйку — мне говорили, что Замире-Ханым рассудительная женщина с твердой силой воли. — Мне также приятно встретиться с Вами, госпожа Хазретлери. — Женщина учтиво поклонилась, и они присели на неком отдалении друг от друга, расположившись на диванчиках. — Я запоздало приношу свои поздравления о рождении младшего шехзаде — Махмуда Хазретлери. Как его здоровье? — Иншалла, шехзаде крепчает и растет на глазах, Ханым. — Ответила Афитаб Фарзин Султан, и после обмена формальными любезностями, она перешла к делу. — Госпожа, я польщена, что Вы изъявили желание встретиться со мной, однако я также понимаю, что это не просто так — Вас прислал Абаза-паша? — Да, султанша, это так. — Кивнула Замире. — Племянник передавал Вам свой поклон и велел передать подарки, которые будут подтверждением того, что он к Вашим услугам в мере своих скромных возможностей. Двое евнухов, что стояли у двери с сундуком в руках, по взмаху руки своей хозяйки, подошли, отворяя крышку: там лежало нечто прямоугольное, завернутое в ткань, четки из какого-то темного зеленого камня с кисточкой, закрепленной с помощью полумесяца на недлинной цепочке и…. Ковер? Коврик для совершения намаза насыщенного зеленого оттенка с желто-золотым узором. — Если развернете ткань, то увидите там Коран — мастер постарался украсить обложку достойным образом. — Произнесла женщина, пока наложница разглядывала привезенные подарки. — Передайте паше, что я рада столь щедрому подарку и весьма благодарна. — Улыбнулась, наконец, красна-девица, и слуги закрыли крышку, отставляя сундук и возвращаясь на свое место. — «Она напряжена со мной в разговоре и не спешит открываться. Не нравлюсь». — Замире-Ханым, я вижу, что не прихожусь тебе по душе, тогда почему Вы прибыли по просьбе Абаза Мехмеда-паши? Девушка наблюдала, как эмоции на лице собеседницы менялись одна за другой, пока та не совладала с собой и не вернула прежнее выражение — будто безразличное и хладнокровное. — Госпожа, я не смею выказывать недовольство, однако Вы правы — мне не нравиться, что племянник становиться на опасную тропу, на тропу власти, а он единственное, что у меня осталось от семьи. — Вымолвила Ханым, выдерживая паузу. — Но как бы мне все это не нравилось, я надеюсь на благоразумие и понимание Мехмеда на то, что он идет, поэтому буду помогать по мере своих возможностей, которые невелики. Замире подвелась с места, а за ней встала и русинка, вопросительно смотря. — Я не стану распространяться о Вашем с Мехмедом-пашой политическом союзе, но помните, что делаю это только ради него, а не Вас. Учтиво поклонившись и кивнув, пожилая госпожа стала удаляться из зала, пока совсем не скрылась за дверью, а вскоре показалась уже на улице за окном. Эта решительность и мудрость не могли не восхищать. «Я должна склонить ее на свою сторону, или хотя бы добиться хорошего расположения, как мать наследника и госпожа», — сделала вывод красна-девица, задумчиво глядя вслед удаляющейся фигуре.