—
У Сайно и Тигнари такой ужасный взгляд, когда они встречаются с Аль-Хайтамом. Он наполнен грустью, жалостью, но учёный не позволяет этому ранить себя, он также не позволяет четвертому и пустому месту за столом вывести себя из равновесия, пока играет в карты с генералом. Прошло две недели с тех пор, как Кавех уехал, и Аль-Хайтам каждый вечер твердит себе, что это было к лучшему. Кавех идёт дальше, он налаживает свою жизнь; выпутывается из долгов и он наконец-то получает то, чего так давно ждал — свободу. Ценой этому было сердце Аль-Хайтама, однако, ради Кавеха, тот всегда был готов на такую жертву. Он просто хочет, чтобы одно из его последних воспоминаний о Кавехе не было омрачено криками и слезами, льющимися из багровых глаз. — Ты действительно так мало заботишься обо мне, что предпочел бы, чтобы я продолжал так страдать? Я действительно тебе так сильно не нравлюсь, что ты хочешь, чтобы я был несчастен? — Кавех кричал, думая, что не может ошибаться. Аль-Хайтам всегда хотел, чтобы архитектор был счастлив. Он всегда хотел, чтобы тот имел ту жизнь, которая делала бы его счастливее; однако учёный просто хотел, чтобы это подразумевало дальнейшее сожительство Кавеха с ним. Сайно и Тигнари не упоминают Кавеха в присутствии учёного из Хараватата, и он не знает, становится ли дыра в его груди от этого больше или нет. Эта боль ноет глубоко в его костях, изматывая его, оставляя опустошенным. Ему больно, его ломает, и проходят месяцы, а боль так и остаётся с ним. Месяцы, пока он по чистой случайности не встречается с Кавехом. Некоторое время Аль-Хайтам специально приходил к Кавеху каждое утро, каждый вечер; он был счастлив видеть полусонного и уставшего архитектора, который благодарил его за принесённый кофе, пока тот сгорбился над своими чертежами. Он был рад видеть Кавеха, спящего на их диване (однако теперь это был просто диван ученого, не так ли?), после долгого дня у архитектора, и учёный испытывал щемящее чувство в груди, пока укрывал его одеялом. Теперь Аль-Хайтам долгое время не видит его, а когда это случается, то только потому, что ученый должен посетить дом Даэны, а Кавех уже был там. Он с кем-то разговаривает, широко улыбаясь и прижав к груди книги. Он даже радостно смеется, и Аль-Хайтам чувствует, как кто-то давит на его так и не зажившую рану. Кавех счастлив, с Кавехом все в порядке, Кавех смеется и улыбается, и он свободен от страданий, которые перенес в доме учёного. Аль-Хайтам, словно получив удар ножом под рёбра, осознает, что архитектор не был счастлив в его доме, хотя счастье — это единственное, что желал для него Аль-Хайтам. Часть его хочет снова поговорить с Кавехом, услышать его голос после нескольких месяцев молчания между ними. Он хочет услышать от него что-нибудь еще, кроме «Прощай, Аль-Хайтам», чтобы прекратить страдания. Он задаётся вопросом, что было бы, когда тот подойдёт к архитектору; учёный представляет, как он перестал бы улыбаться, и на его лицо вернулась бы та ужасная печаль, которая была нарисована на нем, как могильная плита, когда Аль-Хайтам видел его в последний раз. Аль-Хайтам не думает, что сможет вынести это зрелище, поэтому он отворачивается, быстро проглатывает комок в горле и оставляет свое сердце позади.—
— О, я забыла сказать, что видела Кавеха сегодня в городе! Кажется, с ним все в порядке, но у меня не было возможности… — Коллеи, — Тигнари прерывает ее веселую болтовню, и его взгляд перебегает на Аль-Хайтама. Аль-Хайтам не упускает этого из виду, и от него не ускользает то, как Коллеи ахает, прикрывая рот рукой, когда тоже смотрит на учёного через стол. Обидно, что они ощущают чувство вины при упоминании Кавеха в его присутствии. Как будто слово «Кавех» теперь запрещено, как будто Аль-Хайтам взбесится при малейшем упоминании. Долгую минуту никто из них не произносит ни слова, пока Аль-Хайтам не вздыхает, наклоняясь вперед, чтобы взять со стола свое вино. Он делает большой глоток, проглатывая сладкий напиток, прежде чем повернуться и выдавить улыбку Коллеи. — Все в порядке. Продолжай. Это было несколько месяцев назад, теперь это не имеет значения, — говорит он, и ложь так вязнет у него на языке, что перебивает вкус перебродившего винограда. Так довольно горько. Это не должно иметь значения. Не должно иметь значения, что Кавех уехал, живет своей счастливой жизнью без Аль-Хайтама, пока тот зациклился на их счастливых последних моментах вместе. Слезы Кавеха текут по его щекам, когда он с болью смотрит на учёного широко раскрытыми глазами. — Я больше не хочу оставаться с тобой. Может быть, однажды я смог бы, но я больше не могу находиться здесь с тобой. Аль Хайтам медленно закрывает глаза, пока Коллеи неуверенно продолжает разговаривать с Тигнари, и он допивает свой бокал горького вина.—
Прошло шесть месяцев с тех пор, как Кавех съехал, и три с тех пор, как Аль-Хайтам видел его в Доме Даэны. Теперь Аль-Хайтам стоит, застыв, на рынках Порт-Ормоса, а Кавех держится за руку с каким-то парнем. Это тот же самый исследователь из Дома Даэны. Желчь подступает к горлу Аль-Хайтама, и он думает, что его просто стошнит от тугой и беспощадной боли, которая сжимает его грудь. Он наполовину убежден, что слышит, как при этом хрустят его ребра. И на какую-то короткую и длительную минуту Аль-Хайтам почти видит, что могло бы у него быть, если бы полгода назад всё пошло по-другому. А потом Кавех поднимает глаза и встречается взглядом с Аль-Хайтамом, и, о, как его лицо преображается в ожоги от ужаса и удивления. Он отпускает руку исследователя, и они оказываются в нескольких метрах друг от друга, а бывший сожитель архитектора видит начало своего имени из его уст. В его глазах невыразимая боль, когда он смотрит на Аль-Хайтама через дорогу, и он не может — он не может этого вынести. Ему невыносимо больно смотреть на это выражение на лице Кавеха после стольких месяцев, когда он только что видел радость в его глазах, когда тот держался за руки с кем-то другим. Он не может вынести эту боль, и ему давно пора начать жить своей жизнью, Кавех уже сделал это, так почему же у него такое чувство, будто чья-то рука сжимает его горло? — О, это тот самый писарь? Забавно видеть тебя здесь, в Порт-Ормосе! — партнер Кавеха… снимает напряжение между ними, и Аль-Хайтам думает, что, возможно, знает его имя, но он не может выудить его из творившегося хаоса в своей голове, чтобы вспомнить прямо сейчас. К сожалению, но он тащит Кавеха за руку к Аль-Хайтаму, ласково улыбаясь, и писарь даже не может найти в себе сил больше сердиться. «Относись к нему хорошо, пожалуйста», думает он, стирая удивление со своего лица, становясь тщательно нейтральным и профессиональным. Если кто-то из них видит дрожь в его руках, когда он складывает их скрещенными на груди, они ничего не говорят. Кавех ничего не говорит и отворачивается к воде. Он не смотрит на Аль-Хайтама. — Что привело вас сюда, сэр писарь? — спрашивает мужчина, и Аль-Хайтам натягивает на лицо вежливую улыбку. Он отводит взгляд от Кавеха, не в силах смотреть на человека, который больше не хочет на него смотреть. «Прощай», — мысленно повторяет Аль Хайтам, как мантру. — Я просто проводил личные исследования неподалеку и остановился здесь на ночь. Что привело тебя сюда? — О, Кавех живет здесь, разве ты не знал? Я просто зашел навестить его на неделю, — весело отвечает мужчина, и нет, Аль-Хайтам ничего не знал. Кавех не сказал ему во время своих слёзных криков, куда собирается переезжать. Учёный чувствует, как его улыбка растягивается по краям, рука на горле сжимается сильнее, боль в груди разгорается всё больше. — Как замечательно, я надеюсь, вам понравится время, проведенное здесь, — отвечает Аль-Хайтам и благодарит каждого Архонта за то, что его голос остается ровным и спокойным. Он оглядывается на архитектора и не может сдержать своих желаний, — Я надеюсь, у тебя все хорошо, Кавех, — говорит он, и его голос смягчается так, каким он всегда был при разговоре с сожителем. Кавех удивленно поворачивается к нему, прежде чем снова придать своему выражению осторожную нейтральность. — Я надеюсь, что у Вас тоже, сэр Аль-Хайтам, — уверенно отвечает Кавех, и эта формальность ранит, опустошает. Черствый и холодный. Аль-Хайтам держит свое лицо напряженным, с неизменным выражением, потому что он не может позволить боли проявиться. Ты помнишь ту ночь, когда пьяным забрался ко мне в постель, Кавех? Ты помнишь, как мы проснулись вместе, прижавшись друг к другу? Знал ли ты, что я хотел поцеловать тебя тогда? — Да, спасибо. Я бы с удовольствием остался и поболтал еще, но у меня есть кое-какие дела, которыми нужно заняться. Прощай, — говорит писарь, сохраняя на лице фальшивую улыбку. На самом деле, он просто надеется дойти с этой раной до своего дома, потому что этот обмен репликами вогнал кол в сердце учёного бесконечно глубже. Мужчина рядом с Кавехом прощается с ним, и как раз в тот момент, когда Аль-Хайтам поворачивается, чтобы уйти, Кавех наносит последний удар по самообладанию, за которое так отчаянно хватался учёный последние шесть месяцев. — Прощай, Аль-Хайтам, — говорит он напряженным голосом, и, о, учёный- Он- Сейчас он должен вернуться в свой дом, он не может- Ему невыносимо слышать, как Кавех снова говорит это. Нет… только не снова. Ему невыносимо прощаться с Кавехом. Что-то горячее и болезненное поднимается от его желудка к легким, к горлу, в то время как он заставляет себя идти ровным шагом, когда его переполняют эмоции. Аль-Хайтам вслепую бредет обратно в Сумеру из Порт-Ормоса, испытывая жгучую боль в груди, обжигающую глаза, и это занимает слишком много времени, а его совсем нет. Он просто продолжал переставлять одну ногу за другой, пока не вставил ключи в замок входной двери. И только тогда, когда он входил в свой дом, его дыхание участилось, а давление поднялось до затылка, затуманивая зрение. Прощай, Аль-Хайтам. Прощай, Аль-Хайтам. Прощай, Аль-Хайтам. Аль-Хайтам рывком распахивает дверь и снова захлопывает ее. Его ноги почти сразу же подкашиваются, и он сползает на пол, прижимаясь спиной к двери; дыхание становится прерывистым и влажным, а его мысли перемешиваются со скоростью тысячи миль в минуту, но в то же время просто застывают на месте. Они возвращаются к изображению Кавеха, стоящего в дверях, с блестящими глазами, когда он прощается. Возвращаются к изображению Кавеха, слезы текут по его лицу, когда он говорит, что терпеть не может Аль-Хайтама. Возвращаются к изображению Кавеха, радостно улыбающегося какому-то незнакомому новому мужчине, прежде чем его лицо вытягивается, когда он видит Аль-Хайтама. Возвращаются к словам «Прощай, Аль-Хайтам», которые, словно меч, разрубают на части учёного. Он издает влажный и хриплый звук, горячие слезы текут из уголков его глаз впервые за шесть месяцев. Аль Хайтам закрывает лицо руками и часами не двигается со своего места на полу у двери. В любом случае, было не похоже, что кто-то мог прийти домой и сказать ему, чтобы тот убирался.—
После того, что Аль-Хайтам обозначает как «нервный срыв», он с головой уходит в работу. Он подает обращения в ту же секунду, как они поступают. Он упорядочивает каждый файл в архиве, и когда заканчивает это делать после нескольких недель работы, то начинает всё с самого начала. Учёный задерживается допоздна, пока луна не поднимается высоко в небе, и один из Мудрецов не велит ему идти домой. Он уже несколько месяцев не чувствовал, что его дом на самом деле был его домом, но не делится этим ни с кем. — Аль-Хайтам, ты знаешь… — говорит Тигнари однажды за картами в таверне, даже за их столом больше нет четвертого стула. Всего трое, — Если ты хочешь… поговорить об этом, я всегда рад выслушать, — его голос добрый, неуверенный, и учёный поворачивается, чтобы посмотреть на него. Тигнари — хороший друг, даже большой приятель, и учёный знает, что он все еще регулярно видится с Кавехом, но они с Сайно «мудро» решили не упоминать о нем в присутствии Аль-Хайтама. Даже девять месяцев спустя. — Спасибо, Тигнари, но все в порядке. Это было так давно, что больше нет смысла зацикливаться на произошедшем. Что сделано, то сделано, — уверенно отвечает Аль-Хайтам, и Тигнари вздыхает. На секунду он надеется, что смог бы разговорить его. И тут Сайно хлопает ладонью по столу. — Это чушь собачья, Аль-Хайтам. Вы двое не разговаривали девять месяцев. Это явно причиняет боль вам обоим, но вы так чертовски упрямы, что отказываетесь это признавать! Даже у Кавеха есть… — Сайно рычит, ощетиниваясь, и неужели он думает, что учёный не знает этих вещей? — Сайно, — огрызается Тигнари, быстро обрывая тираду, и его ладонь с громким шлепком ударяет по столу, — Этого достаточно. Оставь это, — его голос ледяной и резкий, и Аль-Хайтаму хочется узнать у генерала махаматры, что он собирался сказать, но уже чувствует, как его грудная клетка проваливается внутрь, как черные дыры, которые изучают студенты Ртахависта. Сайно со щелчком захлопывает рот, стискивая зубы, и очень медленно откидывается на спинку стула. Тигнари вздыхает и потирает переносицу, прежде чем снова повернуться к Аль-Хайтаму, и его взгляд смягчается. — Мы просто хотим, чтобы вы двое были счастливы, Аль-Хайтам, — говорит он, и учёный проглатывает комок, который образуется у него в горле, когда он наклоняется вперед, чтобы взять свой бокал вина. Я тоже, Тигнари, я тоже.—
Проходят дни, недели, месяцы. Тигнари и Сайно больше не заговаривают о Кавехе. Аль-Хайтам больше не видит Кавеха. Прошёл ровно год и одна неделя, как Кавех съехал, и Аль-Хайтам понял, что привык к тишине своего дома. Одиночество больше не душит его каждую ночь и с течением времени стало его ночным спутником. Его знакомым. Как тень, которая преследует каждый его шаг. Он больше не ищет признаки присутствия кого-то в своём доме. Он больше не ищет компании в коридорах, больше не прислушивается к звукам жизни, которые ему не принадлежат. Аль-Хайтам в какой-то момент снова привык к жизни в одиночестве. Осознание причиняет боль, но это не останавливает его. Учёный удивленно моргает, на мгновение замирая как вкопанный, когда до него доходит, прежде чем ему удаётся выдохнуть. Кладет свои ключи в пустую чашку, в которой когда-то было два комплекта. Снимает ботинки и ставит их на подставку для обуви у двери. В какой-то момент жизнь без Кавеха стала нормальной, даже если она нависает над ним подобно грозовой туче. В тот вечер Аль-Хайтам рано ложится спать, и впервые за несколько недель ему снова хочется услышать звуки чьей-то возни посреди ночи. — Аль-Хайтам и не подозревал, что инициатива начнётся с Сайно и Тигнари. Что, на самом деле, не так уж и шокирует. Прошло две недели с «годовщины» переезда Кавеха, и когда учёный заходит в таверну в четверг вечером после того, как его пригласили, за столом стоят четыре стула, три из которых уже заняты. Широко раскрытые малиновые глаза смотрят на него; учёный смотрит. Даже после стольких месяцев разлуки с Кавехом он не забыл ни единой детали его лица. Вплоть до родинки на левой стороне подбородка, до едва заметного шрама над правой бровью. — О, хорошо. Вы оба решились прийти сюда. Аль-Хайтам, садись, — врывается подбадривающий голос Тигнари, и учёный чувствует, как инстинктивно напрягаются его плечи. Точно так же он видит, как у Кавеха дергается нос, как всегда происходит, когда он напрягается. Аль-Хайтам с минуту не двигается, из-за чего взгляд Тигнари становится острее, почти угрожающим, и писарь садится. Лесной страж садится, и стол оказывается расположен так, что Кавех и Альхайтам вынуждены сидеть лицом друг к другу, а Сайно и Тигнари — по обе стороны от них. Никто ничего не говорит в течение долгой и тягучей минуты, и Аль-Хайтам наблюдает, как Кавех нервно делает глоток из бокала, в котором налито заранее купленное вино. Наконец, страж леса громко вздыхает и проводит рукой по лицу. Его уши подергиваются. — Верно. Хорошо. Лично я думаю, что это продолжалось достаточно долго. Мы с Сайно предполагали, что вы двое взрослые и могли бы разобраться в этом… дерьме самостоятельно, но, очевидно, нет. Прошел целый год. Разберись с этим. Сейчас же. В то же время Кавех и Аль-Хайтам возражают. Архитектор возмущенно взвизгивает, поворачивая голову, чтобы посмотреть на Тигнари, а Аль-Хайтам опускает взгляд на стол, крепко вцепившись пальцами в его край. — Тигнари, я, кажется, говорил тебе, что это… — Не смей говорить, что у тебя все в порядке, Аль-Хайтам. Неважно, сколько раз вы скажете это себе, это не станет правдой. Вы оба чертовски подавлены, и на это мучительно смотреть, — настала очередь Сайно перебивать твердым голосом, и Аль-Хайтам поворачивается, чтобы посмотреть на него широко раскрытыми глазами. Кавех подавлен? Нет, это… это было неправильно. Кавех был в порядке. Кавех был счастлив. Кавех счастлив. Аль-Хайтам медленно поворачивается, чтобы посмотреть на Кавеха, и замечает, что тот смотрит в ответ. Его глаза широко раскрыты, а щеки в красных пятнах. Учёный внутренне колеблется, и спустя год он понимает, что ему хотелось сказать так много вещей, но он не мог вспомнить ни одной. — Я думал, ты с кем-то встречаешься, — начинает он довольно тихо. Кавех вздрагивает, совсем чуть-чуть, и опускает взгляд. — Мы расстались шесть месяцев назад. Ох. Все закончилось после того, как они увидели друг друга в Порт-Ормосе. Аль-Хайтам, на самом деле, не совсем готов к этому. Может быть, еще через год или два он сможет смириться с этим, сможет смириться с болью в своих костях и сердце. Может смириться с разбитым сердцем, которое он так бережно держал при себе весь прошедший год. — Понимаю. Мне жаль это слышать. Я надеюсь, что все закончилось хорошо, — «пожалуйста, никогда не находи кого-то другого». Очевидно, это неправильные слова, потому что в глазах Кавеха на секунду вспыхивает обида, и он закатывает их. Аль-Хайтам на самом деле не знает, что он сказал не так, но в его конечностях растет ощущение, что ему нужно уйти, зуд, который не утихает, и с каждой секундой, когда он сидит напротив Кавеха, становится все хуже. — Верно. Спасибо. Я надеюсь, тебе нравится тишина в твоём доме, — голос Кавеха холоден как лед, и Тигнари, сидящий справа от учёного, издает стон. Это не дом. Он перестал им быть уже год. Аль-Хайтам ненавидит тишину, ненавидит каждую секунду. Он не может этого сделать. Он не может допустить, чтобы Кавех снова попрощался с ним. Он не должен услышать то, что слышал в прошлом году, о ненависти к нему Кавеха Его стул скрипит, когда он резко встает, и три удивленные головы поворачиваются, чтобы посмотреть на него. — Мне жаль, Тигнари, и я понимаю, к чему ты клонишь, но на самом деле я не думаю, что готов услышать о неприязни Кавеха к нахождению рядом со мной. Честно говоря, я действительно не думаю, что когда-нибудь я перестану быть таким, так что… — Его голос слегка надломился, и от Аль-Хайтама не ускользнуло, как сильно вздрогнул Кавех. Он сглатывает и прочищает горло, сильнее вдавливая ладони в дерево, чтобы скрыть тот факт, что его руки начинают дрожать. Он должен выбраться отсюда, — Итак, если вы меня извините, я возвращаюсь к себе домой, — заканчивает он и затем поворачивается, чтобы уйти. Тигнари и Сайно оба выкрикивают его имя, когда учёный пробирается сквозь толпу, и у него так чертовски сильно болит грудь, как будто в него на полной скорости врезался зверь-самосвал. Он выбегает из таверны, и его дыхание начинает учащаться, когда он поворачивается, чтобы идти домой. Он торопится. Он просто хочет быть в своей спальне, спрятанным от всего мира, даже если это происходит в той тишине, которую он презирает. Другой голос зовет его по имени сзади, и Альхайтам идет быстрее. Нет. Нет. Он не… он не ссорится с Кавехом. Он не ссорится с Кавехом. Он не может. Только не снова. — Аль-Хайтам, Хайтам! Подожди, просто… черт возьми, — голос становится ближе, пока чья-то рука не обхватывает его запястье и не заставляет остановиться, — Хватит, черт возьми. Страх и боль наполняют каждую частичку Аль-Хайтама при ощущении руки Кавеха, обхватившей его запястье, его теплой кожи, прикасаться к которой учёный не имел доступа больше года, и он быстро отдёргивает руку. — Послушай, Кавех, мне жаль, правда жаль, но, как я уже сказал, мне не хватает сил слушать о том, как тебе неприятно находиться рядом со мной, поэтому давай оставим всё это, ладно? — Аль-Хайтам огрызается, и Кавех снова вздрагивает, прижимая руку к груди, — Я был… я был в порядке, позволяя тебе жить своей жизнью без меня, потому что ты был счастливее, и теперь я начинаю привыкать к этому, так что, пожалуйста, — его голос постыдно прерывается, от боли, — Пожалуйста, просто позволь мне уйти, — его дыхание учащается, и появляется снова жгучее давление за глазами. Прошло шесть месяцев с тех пор, как он плакал в последний раз, и в последний раз это было снова из-за Кавеха. Кавех ничего не говорит, застыв, он смотрит на Аль-Хайтама. Аль-Хайтам стискивает зубы, слыша, как они скрипят при этом, и поворачивается обратно, чтобы продолжить страдать в своём доме. Он так близко. Прямо за углом. Только когда он открывает дверь, то слышит шаги по дереву позади себя, и ему хочется закричать, или биться головой о дверь, или просто рухнуть на пол и заплакать. Пожалуйста. Пожалуйста, просто позволь мне отпустить тебя. — Кавех… — выдыхает он, и теперь не может унять дрожь или влажность в своем голосе. Он всегда быстро теряет самообладание рядом с архитектором. — Я не был. Я не был счастливее, Хайтам, — говорит Кавех. Его голос такой тихий и ласковый, и руки учёного сильно дрожат, когда он роняет ключи в пустую чашку. Архитектор следует за ним внутрь, и Аль-Хайтам хочет обернуться, чтобы сказать ему уходить, но он не думает, что ему хватит сил выдержать образ Кавеха, стоящего у входной двери, даже год спустя. Пожалуйста, не говори так, пожалуйста- — На самом деле я был несчастен. Весь год. Я ненавижу жить один. Я думал, что свидание с кем-нибудь поможет, но этого не произошло, и я скучаю… — Не надо, — голос Аль-Хайтама шокирует даже его самого, настолько громким и раскатистым он звучит. Дрожь прошла от кончиков его пальцев до плеч. Болезненно, мучительно он поворачивается, и его сердце, черт возьми, разбивается вдребезги, как стекло, когда он, наконец, снова может посмотреть на Кавеха вблизи. Сейчас он всего в метре от учёного; он чувствует запах его шампуня. Архитектор пользуется тем же, что и год назад, с ароматом лаванды и дыни, — Пожалуйста, просто… не надо. — И что, Хайтам, мы просто не будем об этом говорить? Ты идёшь дальше, не так ли? — Иду дальше? — он насмехается, потому что сама идея о том, что он может это сделать, настолько чужда ему, что вызывает чувство юмора. — Я пытался, потому что ты так явно это делал, но я, чёрт, не могу, Кавех. Я, чёрт, не могу жить дальше, и это, — он взмахивает рукой вокруг в жесте, который подразумевает под себя весь их разговор, — ничуть не облегчает ситуацию. Я привык к тому, что ты здесь не живёшь, только спустя год. Я пытаюсь привыкнуть к тому, что ты больше не хочешь, чтобы я был частью твоей жизни, и… — Это неправда! Это, дьявол, неправда, черт возьми, Аль-Хайтам! — кричит Кавех, вскидывая руки в воздух, и учёный со звуком закрывает рот, — Перестань за меня решать, что я, блять, чувствую! За последний год я был самым несчастным, каким когда-либо был, потому что я чертовски скучал по тебе, Аль-Хайтам! Так чертовски сильно скучал по тебе, что, казалось, не мог дышать! Но ты не написал, ты ничего не сказал мне в Доме Даэны, и ты был так холоден в Порт-Ормосе. Ты просто отстраняешь меня, и я скучаю по тебе, — он выдавливает слова, и слеза скатывается из его карминовых глаз. Это сильно потрясает Аль-Хайтама, пока он наблюдает. Я скучаю по тебе. Я скучаю по тебе. Я скучаю по тебе. — Тогда почему ты пошел? — голос писаря настолько тих, что даже он сам едва его слышит, и он не может удержать себя от того, чтобы подойти ближе к Кавеху. Это наиболее близкое расстояние, на которое он подходил за последний год, кроме исключения, когда Кавех схватил его за запястье, — Почему ты не остался? Губы Кавеха дрожат, когда он поднимает взгляд на Аль-Хайтама, и Альхайтам чувствует, как его собственная обжигающе горячая слеза скатывается по щеке. — Я думал, что… что ты хотел, чтобы я ушел. Полагал, может быть, что у меня нашёлся бы способ тебя забыть, если я съеду. Я хотел остаться. Я хотел, чтобы ты попросил меня остаться, — шепчет Кавех, и его шёпот заключает в себе сотни болезненных слов, которыми они обменялись. Ах, конечно. Аль-Хайтам тогда не мог сказать, что хотел бы, чтобы Кавех остался. Не важно, как сильно он этого хотел. Он выдыхает, дрожа всем телом, и Кавех влажно шмыгает носом, проводя рукой под носом. — Конечно, я хотел, чтобы ты остался, Кавех. Я все еще хочу, чтобы ты это сделал. Мне просто не хотелось мешать тебе, пока ты будешь делать то, что хотел. — А как насчет того, чего ты хотел? — спрашивает Кавех, указывая пальцем, и подходит ближе. Теперь они стоят грудь к груди. Дыхание Кавеха обдает шею Аль-Хайтама, и он даже так выглядит прекрасно, плача в темноте там, что когда-то было их домом. — Это никогда не имело для меня такого значения, как для тебя, — бормочет писарь, и глаза Кавеха сияют так ярко, когда они снова смотрят на него. Что-то меняется в них, печаль сменяется яростной и яркой эмоцией, которая угрожает поглотить Аль-Хайтама. Рука скользит вверх, чтобы коснуться щеки учёного, и он эгоистично поворачивается к нему лицом, размещая свою руку на талии архитектора. — Попроси меня остаться. Пожалуйста, — бормочет Кавех и вздергивает подбородок; Аль-Хайтам готов свернуть даже небо, если бы он об этом попросил. — Останься. Останься, Кавех. Когда их губы встречаются, Аль-Хайтам чувствует, что наконец-то нашёл свой дом.