Воспитанник

      Следующие два дня стали похожи друг на друга подобно двум близнецам. Лихорадка оставила Луи уже к утру нового дня, и только очевидный кашель указывал на то, что мальчик по-прежнему болен. Луи не показывал свою боль и слабость, молча терпя лечение от рук настоятеля. Впрочем, молчал он и о вечернем разговоре. Он послушно пил лекарства и бульон, но отворачивался от священника всякий раз, когда тот посылал ему пристальный взгляд.       В свою очередь Рене не до конца понимал, чем вызвано внезапное отчуждение Луи. Он только подумал, что ребенок готов пойти с ним на контакт и откровенность, как Луи словно замкнулся в себе, и Рене стало казаться, что мальчик терпит его из последних сил. Терпит в силу своей беспомощности перед слабостью собственного тела. Несколько раз он осторожно пытался разговорить маленького подопечного, но каждый раз натыкался на непробиваемую глухую стену. Луи с упрямым видом отказывался говорить, поджимал губы и отворачивался, и, в конце концов, аббат решил оставить ребенка в покое. Рене подумал, что, возможно, небольшой откровенностью мальчика руководила сильная боль, агония, лихорадка, бред — что угодно, как бывает у взрослых, когда они переберут вечером алкоголь и решатся выплакать свою боль на плече друга, а на утро просыпаются и начинают вспоминать о сказанном, и к своему стыду и ужасу понимают, что наговорили лишнего.       Дни слились в череду молитв, лечения и молчания. Рене вернулся к прежней жизни монастыря и уже не сидел беспрерывно возле постели Луи, как в первый день и ночь. Однако где бы он ни находился: на мессе, в соседней келье, в которой вынужденно обосновался, пока Луи оставался в его постели, или за составлением речи для проповеди — его мысли то и дело возвращались к мальчику, который лежал в его келье.       На третий день, когда Рене пришел к Луи, то сразу заметил невысохшие до конца дорожки слез на бледных щеках, темные круги под глазами, словно ребенок не спал всю ночь, а в самой келье будто витал дух какой-то вины и обреченности, и Рене решил, что затянувшемуся молчанию пора положить конец. — Послушай, Луи. — Рене поставил поднос с завтраком на стол и подошел к постели. — Так больше не может продолжаться. Нам нужно поговорить. Прямо сейчас, — твердо добавил он. — Да, отец д’Эрбле, — отозвался Луи и выбрался из кровати, встав перед настоятелем. Белая рубашка с плеча аббата укрывала маленькое тельце до самого пола, и Рене подумал, что мальчик слишком мал и хрупок для своего возраста. — Я очень рад, что ты наконец решил заговорить со мной, — ответил священник. — Может, сначала позавтракаешь? А потом мы продолжим наш разговор. — Нет, — слишком быстро произнес Луи. — Я… — Он на секунду замялся, но затем уверенно посмотрел в глаза мужчины. — Я должен вам сказать, отец д’Эрбле, что очень вам благодарен за мое спасение. Если бы не вы, то я бы замерз насмерть и уже пристал перед господом нашим. Но теперь я должен вернуться. — Луи сглотнул и на мгновение прикрыл глаза. — Вернуться? — нахмурился Рене. — И куда же ты должен вернуться? — Домой. — Значит, ты сбежал из дома? — Да. И теперь я понимаю, что совершил очень глупый поступок. Я поддался мимолетному заблуждению, сделал неверный вывод и из-за своей глупости чуть не погиб. — Я ничего не понимаю, Луи. — Рене скрестил на груди руки. — Ты мог умереть от своих ран и… — Нет, — прервал аббата мальчик. — Я бы не умер от них, а вот замерзнуть в лесу мог. И в этом виноват только я. Так что когда отец решит наказать меня за побег, то я и слова ему не скажу. Я заслужил. — Отец? Наказать? — Рене уставился на ребенка, пытаясь понять, о чем, черт возьми, тот говорит. — Так, Луи. — Он потер переносицу. — Давай вернемся в первый вечер твоего пребывания в монастыре и вспомним наш разговор. Ты сказал, что начал сомневаться в происхождении своих ран, потому что увидел его лицо. Ты имел в виду лицо отца? — Уже неважно, что я имел в виду, отец д’Эрбле, — ответил Луи. — Я совершил большую ошибку, когда решил сбежать в монастырь. Просто позвольте мне вернуться, я и так столкнусь со страшным гневом своего отца, и каждая минута промедления лишь усиливает суровость моего наказания. — О каком наказании ты говоришь? — Рене сузил глаза. — Уж не подразумеваешь ли ты побои?       Луи опустил взгляд в пол, и Рене заметил его босые ноги. — Сядь на кровать, Луи, пол слишком холодный, чтобы так долго стоять на нем голыми ногами, а ты и так кашляешь. — Это не побои, а всего лишь обычная порка. — Луи присел на край постели. — Она ничто по сравнению с ранами от плети на спине. Разве вы, отец д’Эрбле, оставили бы побег своего сына на несколько дней без последствий?       Мысли священника мгновенно вернулись к крошечному свертку в руках герцога де Лонгвиль. Он точно знал, что сделал бы все возможное для своего сына, но он никогда не задумывался о неприятной стороне отцовства, когда необходимо проявить строгость и, может быть, наказать дитя за плохое поведение. — Послушай, Луи. — Рене вернулся к столу и взял поднос с завтраком. — Пожалуйста, поешь, а пока ты завтракаешь, я кое-что тебе скажу, и прошу тебя очень внимательно отнестись к моим словам. А когда я закончу говорить, если ты все еще будешь желать вернуться, то я не стану тебя удерживать…