Умереть за тебя

...

Третий по счёту окурок оказывается на земле. Стэн допивает бутылку лагера, сидя на капоте пикапа, пока солнце опускается всё ниже, прячась за белёсыми вершинами гор. Холод ночи пробирается под тонкую ветровку, в этой дыре даже летом знобит. Стэн думает об этом, ненавидит и желает уехать отсюда ещё со времён средней школы. Пару дней назад он закончил старшую, и, блять, он какого-то чёрта всё ещё здесь. Всё ещё прикован невидимой цепью как псина к своей будке. Под рёбрами с каждым днём всё сильнее зудит, не дает спать, жить. Стэн думает, что это всё из-за метафоричного дерьма, свалившегося на него сразу после выпускного. Казалось бы, похуй ведь уже. В нижнем ящике комода припрятана петля до лучших времён, как когда-то сказал Марш кому-то из друзей. Для всех — в шутку, для Стэна — в удушающую реальность. Только, как ни странно, даже удавиться не хочется. А что хочется, один бог знает. Или дьявол. Во второго Марш верит больше, была бы ещё возможность спросить. Стэна заебал этот тупик в собственной голове, сколько бы он ни думал, сколько бы ни рефлексировал, ответом ему становилось одно сплошное н и х у я. Отдающее тотальной безнадёгой, заставляющее биться головой об стену и разбивать костяшки о кафель душевой. Стэн добавляет к этому списку травиться алкоголем и разъёбывать нутро о собственные чувства. Отличный набор для самоистязания. Восьмиклассницы с порезами на теле глотают слёзки в сторонке, пока Марш медленно превращается в живой труп, своими руками сжигая всё то живое и светлое, оставляя только грязь. Когда-то он построил себе образ депрессивного эмо, даже не предполагая, что станет его заложником, воплотит в реальность, только без длинной чёлки и идиотских шмоток. Аж смешно становится. Этот вечер такой же, как и пара десятков до него. В последнее время Стэн всё чаще пьёт в одиночестве, всё чаще после этого едет к своей уже-давно-бывшей-девушке, всё чаще трахает её и уходит, не задерживаясь до утра. И от этой стабильности тошнит, но Стэн использует это как очередной способ себя покалечить. Уж лучше бы в петлю залез. Пустая бутылка летит в кузов пикапа, Стэн смотрит на восходящую луну. Сейчас он сядет за руль и поедет к Венди, потому что это — стабильность, потому что это — способ себя калечить. Но как же тошнит. Марш садится за руль. Марш едет, едет, едет. И, неожиданно, понимает, что остановился не у дома Венди. Этот дом на дом Венди не похож. Этот дом для Марша в десятки, в тысячи раз роднее, его он не спутает ни с каким другим. Блять. Стэн упирается лбом в руль и тяжело дышит, осыпая себя проклятьями. Нахуя он сюда приехал? Под рёбрами начинает болеть сильнее, и не понятно, что именно там болит. Чему именно там болеть. Он приехал туда, где ему не будут рады. Потому что Стэн сам так решил, сам сделал такие выводы, пусть оснований у них и не было. Надо уехать, надо свалить до того, как его заметят. Но Стэн стоит, не может заставить себя уехать, на самом то деле... И не хочет уезжать. Он смотрит на дом, свет в окнах не горит — Марш снова забыл про время. Значит, все уже спят. Значит, надо съёбывать. Но не успевает. В одном окне уже зажигается свет, следом приоткрывается входная дверь, а из неё выскальзывает знакомый силуэт. Сам Стэн пропускает момент, когда оказывается на улице и опирается спиной о водительскую дверь, зажимая в пальцах сигарету и сверля взглядом этот чёртов дом. — Стэн? Кайл выглядит растерянным, пристально смотрит своими зелёными глазами, а Стэну кажется, что его эти глаза препарируют, проникают под кожу, под рёбра, за которыми болит уже нестерпимо. Стэн отказывается думать, почему. Он молчит, продолжая курить, пытаясь сбежать от этого взгляда. Его здесь вообще быть не должно, значит, и говорить нечего. — Стэн? Ты в порядке? Что-то случилось? В голосе у Кайла плещется беспокойство, такое неуверенное, но такое очевидное. И Стэн это ненавидит. Ненавидит, потому что не должен Кайл за него беспокоиться, потому что он не заслуживает его беспокойства, не заслуживает этого взгляда, не заслуживает всего, что с Кайлом связано и самого Кайла в частности. Поэтому ему тут не рады, Стэн сам себе тут не рад, потому что не заслуживает. Но он, блять, здесь. Стоит, курит и молчит, пока Кайл беспокойно на него смотрит. Пока Кайл своими охуенными зелёными глазами выворачивает ему душу. Кайл не спрашивает, что Марш забыл тут поздно ночью, не спрашивает, какого хуя. Кайл беспокоится, и от этого появляется то самое желание удавиться. Потому что какой же Марш уёбок, что заставил его волноваться. — Прости. Не понятно, за что конкретно Стэн извиняется. За то, что заставил волноваться, или за то, что вообще посмел сюда приехать. А может за свои грязные чувства, которые болят каждый ёбаный день. На лице у Кайла проскальзывает тень, будто он понимает, за что Стэн извиняется, будто читает мысли, но это лишь на мгновение. Может, это мгновение Стэн себе лишь выдумал, потому что после у Кайла на лице только непонимание и плещущееся в глазах волнение. Стэн больше не может заставлять себя в эти глаза не смотреть, больше не может от них бежать, потому что тяжело. И с губ срывается то, что самому себе бьёт под дых. — Если бы мог, никогда бы на тебя не посмотрел. Кайл моргает, удивлённо вскидывает брови, а после сводит их к переносице, хмурится, совершенно не понимая, что за хрень Стэн несёт. Обиженно поджимает губы и фыркает. — Почему тогда смотришь? Не Нахуя тогда приехал? Не Что за хуйня, Стэн? Не Пошел нахуй, Стэн. А Почему тогда смотришь? Стэн судорожно выдыхает, сжимает кулаки до белых пятен, жалеет, что рядом нет стены или кафеля душевой. Жалеет, что приехал сюда, жалеет, что не свалил, когда ещё был шанс. А сейчас он рушится до основания, понимая, что ответ на этот вопрос только один, только тот, который Стэн боится произносить вслух. Даже самому себе. А потом вдруг отпускает. Потом вдруг понимает, что хуй с ним. Что раз уж подыхать, то с концами. Кулаки разжимаются, губы растягиваются в подобие улыбки, которая отдаёт горечью. Марш смотрит потемневшей синевой на Кайла, смотрит с отголосками нежности, потому что по-другому на Кайла смотреть нельзя, потому что Кайл единственный, на кого он так хочет смотреть. — Потому что не могу не смотреть. И следом разрушительное: — Люблю тебя, наверное, хуй знает. И это самое честное, что Стэн когда-либо говорил. Самое разрушительное, что из его рта когда-либо вылетало. У Кайла на лице снова тень, только теперь не на мгновение. У Кайла на лице понимание и всепоглощающая печаль. Стэн чувствует, как у него внутри всё разъёбывается. Летально. Как и хотел. Кайл делает шаг, пересекая бездну между ними, опускает голову на плечо Марша, и в этом жесте столько усталости, заёбанности соизмеримой с его, Марша, собственной, и голос у Кайла такой бесцветный, устало-пустой. — Стэн, хватит. Кайл просит, и Стэну не надо уточнять, что именно. Какой же он, всё-таки, уёбок. Он бы мог уже трахнуть Венди, приехать домой и лечь спать, медленно разрушаясь. А вместо этого рушит не только себя, но и того, за кого бы предпочёл умереть, а не разрушить. А вместо этого поднимает руки и обнимает Кайла. Самое правильное, самое чистое, что он когда-либо делал. Кайл даёт себя обнять, даёт в себе утонуть, хотя не должен, не должен же, блять. Потому что Стэн не достоин, не заслуживает. Но Кайл думает иначе, даже не подозревая, что за него готовы умереть. Стэн обязательно убьёт себя, но только за Кайла, ради Кайла.