Элементы адекватности

Дазай любил забивать гвозди. Он представлял, как молоток, словно в замедленной съёмке приближается, бьётся о шляпку гвоздя и вбивает его ровно на столько миллиметров насколько он хотел. Дазай испытывал почти что оргазм, когда так и получалось. Но иногда он промахивался, иногда шляпка кривилась, ножка изгибалась в сторону, гвоздь уходил глубже необходимого. Дазай цокал языком и брал новый, не испорченный гвоздь. С людьми так не получалось. Они ломались, как хрупкие стеклянные игрушки. Не выдерживали давления, убегали с криками, режущими слух как звон разбитой вазы. Возмущались на вмешательство в их жизнь. Но ведь Дазай хотел только как лучше. Если он рассорил свою девушку с сестрой, то только потому что сестра была бессовестной нахлебницей, удобно устроившейся на чужой шее. Дазай помог уволить друга, потому что работа была совсем бесперспективной, а уйти самому духа не хватало. Но разве хоть один из них сказал ему спасибо. У Дазая было свое видение мира. Иногда оно попахивало перфекционизмом, иногда маниакальным психозом. Он видел цепочки, что не видят другие, связи, опутывавшие наш огромный мир. В психушку кладут и за меньшее, но он в психушку не хотел — там было бы скучно. Дазая тошнило, когда он представлял себя в окружении бесцветных ватных стен, без возможности себя покалечить. Что такое жизнь, если в ней нет боли, надрыва. Она становилась скучной, а Дазай предпочитал находиться на грани. В больнице его бы стягивали кожаные ремни, пригвождая пластом к ненавистной каталке. В реальности его терзала дурацкая любовь людей к моральным устоям и попытки подогнать все под норму. Они сковывали его, не давали дышать полной грудью, запирали в изоляторе осуждения. Сколько бы он бился вперёд, пытался переступить черту, они толкали его обратно, говоря: "Не надо, так нельзя!" Почему нельзя, если он может? У Дазая было две проблемы: неадекватность и отсутствие человека, способного образумить. Отсюда истекали все остальные его проблемы. Дазай упирал в стену острие очередного гвоздя, не понимая, сдвинуть его левее или правее на миллиметр. Пару раз он уже опростоволосился и недовольство подступало к горлу, заставляя ворчать под нос. Дазай вздохнул, отклонился, оценивая картину, и наконец ударил по шляпке. Десять минут терзаний закончились. — Да сколько, блядь, можно! — раздалось за стеной, послышался гневный топот, хлопок дверью и разъяренный стук уже в дверь Дазая. Дазай Осаму оскалился. Он не любил незнакомых людей, потому что они не любили его. Впрочем, то же происходило и со знакомыми. Стук не прекращался, пришлось открывать. Молоток Дазай оставил в руках, просто на всякий случай. — Сколько, блядь, можно стучать, — оглушило Дазая в едва приоткрытую дверь. В голове начала вырисовываться картина — самая прекрасная в мире на этот момент — как гвоздь впивается аккурат меж глаз незваного гостя, уничтожая возможность открывать рот, кричать, да и вообще делать хоть что-то. Вряд ли кто-нибудь проводил лоботомию гвоздями, но нужно быть открытым к экспериментам. Дазай почти облизнулся и тут дверь открылась полностью, обжигая его мозг огненной копной рыжих волос и злыми голубыми глазами. — Доброе утро, — улыбнулся Дазай, пытаясь сгладить конфликт. Улыбаться у него получалось плохо, и сейчас видимо вышло так же отвратно, потому что злой ангел на секунду замолк, а потом разразился ещё более возмущённой тирадой. Дазай слушал о том, как сосед приходит поздно с работы и имеет право на сон, а он все долбит и долбит в стену, а у соседа, видите ли, тяжёлая работа в каком-то там порту и сон ему крайне необходим, и если Дазай не прекратит, то настучат уже ему по голове. Он слушал и не понимал, как такие бранные словечки могут вылетать из такого красивого рта. Наверное его нужно почаще затыкать и отнюдь не куском мыла. Хотя мыло бы тоже не помешало. — Так что я надеюсь, что зубы тебе нужны и ты не стремишься с ними расставаться, — закончил Чуя Накахара, как потом выяснилось. — Я всего лишь хотел повесить картину, — развёл руками Дазай. Чуя заглянул в дверной проем и удивленно разинул рот, пересчитав десяток гвоздей, уже забитых в стену. — Может тебе полочку прибить нужно? — подмигнул Дазай. Чуя фыркнул. — Я тебе полочку прибью, если услышу хоть один стук раньше полудня. Какой невоспитанный подумал Дазай, глядя на захлопнувшуюся дверь. Тем не менее, он решил вести себя потише. Соседские отношения нужно налаживать. Конечно, если соседи настолько привлекательные. У Дазая было много недостатков. В том числе и шило в заднице. Как только ему становилось скучно, в ноги будто встраивались пружинки. Он не мог усидеть на одном месте, ходил по квартире, считая шаги, потом не считая, потом снова считая и бесясь, когда переваливало за тысячу. Хватал книгу, читал, тут же забывая что только что прочёл. Бросал книгу. Она с жалобным шелестом закатывалась под кровать, как нашкодивший щенок и больше не показывала даже корешка наружу. Он включал телевизор, но там показывали одно дерьмо. Ещё его матушка говорила, что телевидение разжижает мозг. Он бы с ней согласился, но ей было бы плевать. А теперь и ему тоже. Пару раз он звонил в магазин на диване. Но им почему-то не понравилось общаться с ним. Наверное, потому что покупать он ничего не хотел, а только заводил великосветские беседы и обсуждения, как прекрасны камни в серёжках с беспрецедентной скидкой в пятьдесят процентов. Они так подошли бы глазам его бывшей девушки, правда она повесилась, а ему даже не предложила. Оператор телемаркета вешал трубку и добавлял Дазая в чёрный список. Дазай не спал две ночи. Под утро слушал, затая дыхание, как шаркают ботинки в коридоре, но у его двери они не останавливались. Он ведёт себя так хорошо! Почему чёртов Накахара Чуя не спешит его благодарить? Ещё один день он провел в смятении, проспал после ужина пару часов, очнулся в страхе, что пропустил возвращение Чуи, не слышал стук в дверь и робкое приглашение на завтрак. Оказалось не позже полуночи, зелёные цифры электронных часов высветили половину двенадцатого. Дазай облегченно выдохнул и упал обратно на горячие простыни, отряхиваясь от сонных пут. Он представлял, что Чуя лежит рядом, гладит его по руке. Смотрит аквамариновым взглядом словно сирена на рифе. Лизнет в шею, совсем рядом с бьющимся под кожей пульсом. Скользнет пальцами по ключицам и дальше по бинтам на руках словно героин по венам. Он опьянял и, позабыв малейшее чувство страха, Дазай был готов сгореть в огне его волос. Но каждый раз просыпался одиноким в холодной постели. За четыре дня Дазай устал, а на пятый купил новую пачку гвоздей. Совсем не тронутые, недавно с завода, он представлял, как вдохнет аромат с металлическим привкусом, как только вскроет коробку. Это было похоже на рождественский подарок, каждая новая пачка — особенная. Каждая — заветное желание. Открыть — словно забраться под исподнее самой неприступной девственницы. — Ну почему, — Дазай разочарованно ковырнул острием ножки стену, понимая, что сейчас гвозди не принесут ему удовольствия, — почему он все портит? Ода никогда не отвечал на глупые вопросы. Только смотрел укоризненно. — Хочешь сказать, что порчу все только я? Ох, можешь не говорить — для всех я злодей. — Дазай обреченно посмотрел в сторону ванной, в которой лежала без дела опасная бритва. Но её время ещё не настало. — Хотя… у меня есть шанс стать героем! Ода закатил глаза, зная что планы Дазая никогда не заканчиваются хорошо. У Дазая было мало мест, которые бы он любил, и они отвечали ему взаимностью. Но это место любило Дазая, ведь здесь он тратил почти все свои деньги. — Что же тебя в нем так зацепило? — спросил Фёдор с подобием интереса, на который только был способен. — А что вообще цепляет людей? — не то что бы Дазая сегодня тянуло размышлять, но вечер тянулся невыносимо скучно, а Федор единственный мог поддержать беседу без желания отравиться цианидом от невыносимой человеческой глупости. — Власть, богатство, красота, ум. Вот ты умный человек, Дазай, но чтоб умно поступать — одного ума мало. Полагаю ты не довольствовался разумом, как впрочем и всегда, — Фёдор откинулся на спинку стула, опасно балансируя на задних ножках и запрокинув голову назад, время от времени ловил сползающую шапку. В подвале было жарко, но снимать её он отказывался с завидным постоянством. — Бывают иные встречи, совершенно даже с незнакомыми нам людьми, которыми мы начинаем интересоваться с первого взгляда, как-то вдруг, внезапно, прежде чем скажем слово. И изводящий тебя отсутствием реакции сосед относится скорее всего к такому случаю. Ты ничего о нем не знаешь, ловишь тень, что увидел в полумраке. Но знаешь, тени не всегда правдивы. — Тварь ли я дрожащая или право имею… — усмехнулся Дазай. — Твои слова, как игра на арфе, в которой проскальзывает фальш. — У тебя просто нет слуха, — хищно оскалился Фёдор и протянул ему волшебную палочку. Она раскрашивала серый подвал ультрамариновыми красками, ослепляла и завораживала. Магия раздвигала границы, шептала, что мир не всегда скучный, он ещё может удивить, и ради этого Дазай готов жить. Эйфория стирала ластиком все бессонные ночи в раздумьях о смысле жизни. Зачем смысл, если может быть просто хорошо. Они ложились на старый продавленный матрас в углу, подальше от то и дело заваливающихся в притон зомби. Как сикстинскую капеллу они разглядывали давно растрескавшуюся побелку на потолке, покрытом ажурными гирляндами паутин. И видели в ней красоту всего мира. Дазай поворачивал голову к Фёдору, утыкался носом в меховую шапку, фыркал и в этот момент ему казалось, что Федор не эгоистичный манипулятор, а он не зацикливающийся социопат. — Героин — второй в рейтинге способов самоубийства, — шепчет Дазай Фёдору в ухо, словно большой-большой секрет. — Почему же не первый? — вяло спрашивает он. — Если бы я нашёл первый, мое тело лежало бы в морге, а не рядом с тобой, — Дазай шумно потянулся, разминая затекшие конечности. Можно было бы умереть от героина, если бы он не заставлял хотеть жить. Можно было бы опорочить его смертью, но он хотел оставить хоть что-то святое. — Я бы не сильно расстроился. Тут уже расстраивался Дазай. — Всё же было так мило, зачем ты все портишь. Дашь хотя бы поносить шапку? — Ты такой шумный, что портишь все сам. — Фёдор не любил, когда нарушают его мысли, спокойствие, порядок, что создал он сам. Ещё больше он не любил, когда покушались на его шапку. — Она такая пушистая. Ну пожалуйста… — Дазай канючил, хоть и понимал, что делает хуже. Он повторял из раза в раз ритуал саморазрушения, как только становился хоть каплю счастливее. Прыгал от одного состояния в другое, будто примерял шкуры и в каждой ему было неуютно. — Мелочи, мелочи главное!.. Вот эти-то мелочи и губят всегда и все… А ты, Дазай, способен соткать из мелочей ковёр потрясающе отвратительный. После эйфории всегда приходит упадок. Дазай это понимал, но каждый раз расстраивался как в первый. Он проскальзывал в квартиру, как в бомбоубежище, как можно быстрее и как можно тише, словно остальные, заметив, ломанутся за ним. Он хотел одиночества, и ненавидел его. В эти моменты, он чувствовал насколько крошечный для вселенной — песчинка, что исчезнет стоит лишь подуть ветру чуть сильнее. Дазай утыкался головой в подушку, словно в центр этой вселенной, словно это точка опоры, что может перевернуть Землю. Но Земля не переворачивалась и его тошнило от собственной беспомощности. Из-за стены доносился лязг зубов зверя, скрежет когтей, казалось он чувствует его дыхание на шее. В такие моменты Дазай думал, что не все его решения правильны. У Дазая проскальзывали элементы адекватности, но они быстро проходили. А после тишина засасывала в бездушный стерильный вакуум, и казалось, нет больше ничего, кроме Дазая и его печали. В дверь резко постучали, и Дазай чуть не упал с кровати. Он не спал всю ночь, или всю ночь ему снилось, что он не спал. Но круги под глазами могли испугать даже сотрудника хосписа. За дверью стоял Чуя — сладкое похмелье после бурной ночи. Дазай жадно потянулся к нему, готовый выпить до дна. Но вместо страстных поцелуев получил в лицо бумажку. Взгляд сфокусировался на острых зубках, способных сожрать тебя, как только потеряешь бдительность. — Это мой кот, — рявкнул Чуя, кивая на изображения черного котенка с белым галстучком на шее. — Какой милый, — протянул Дазай. Чуя кажется не поверил. Тогда Дазай добавил, — Такие симпатичные ушки. — Достоверности это не прибавило. — Потерялся. Хожу вот листовки соседям раздаю. Не видел? — Сегодня ты первый кого я вижу, — расплылся в улыбке Дазай, и в этот раз абсолютно искренне. Чуя только нервно вздохнул и удалился в поисках, оставляя разочарованного Дазая в неисполненных фантазиях. Ничего, все еще будет. В следующий раз в дверь стучал уже Дазай. Распираемый от предвкушения, чувствуя себя Санта Клаусом с мешком подарков. У него и вправду был мешок, только не с подарками. Услышав шорканье за дверью, он поспешно сунул руку внутрь, вытягивая шипящее животное и, свернув мешок, подложил его под кота, будто бы подстилку. Дазай представлял, что выглядит как лучший работник месяца Гринписа, или кто там спасает этих животных. Он все никак не мог понять,что такого очаровательного находят в четырехлапых созданиях бездарно проводящих свою жизнь в сидении на подоконнике или в вылизывании собственных яичек. Сплошная шерсть на одежде и лишние банки корма в пакетах из супермаркета. Глаза Чуи заблестели, когда кошачий сорванец дернулся ему навстречу. Дазая будто бы и не существовало. Словно стеклянная статуя, которую тяжело разглядеть, но можно расшибить лоб, врезавшись неосторожно. Лицо исказила разочарованная гримаса, благо никто этого не замечал. А когда Чуя соизволил обратить на него внимание, Дазай уже натянул дежурную улыбку. — О как же я благодарен! — Конечно, на это и был расчет. — Где же он болтался столько времени? “На помойке”, — хотел сказать Дазай, но понимал, что такой ответ не располагает к дальнейшим романтическим событиям. — Во дворе. Наверное, хотел найти дорогу домой, обратно к своему любимому хозяину, я ему всего лишь немного помог. — Какая прелесть! — У Чуи от радости пропала способность к критическому мышлению. — Как же мне отблагодарить? — Дазай расплылся в блаженной улыбке, напоминающей Гринча, укравшего Рождество. — Всего лишь ужин. Дазай счастлив. Чуя сам переступил порог его дома благодарный за спасение пушистого паршивца. У Дазая потели руки в предвкушении, как он расстегнет воротник белоснежной рубашки, вдохнет аромат его кожи, сожмет запястья в экстазе, оставляя на них россыпь фиолетовых цветов в напоминание о жаркой ночи, запачкает ту самую рубашку. Ну ничего, он готов был ее отстирать даже сам. Все шло прекрасно, за исключением того, что Чуя постоянно отвлекался на смски, ворча что у него требовательный босс. Дазай бы потребовал у того объяснения, какого черта он написывает сообщения посреди глубокой ночи. Заняться что ли нечем, подрочил бы. Со временем он объяснит Чуе, как выстраивать личные границы с подобными наглецами. Но между ними, конечно же, границ быть не должно. Возможно, Чуе вообще стоит бросить работу в порту, ведь ночные смены будут волновать Дазая, а любимых волновать не хорошо. Чуя хорошо бы смотрелся в кружевном фартучке на голое тело, готовя поздний завтрак. Иногда про завтрак они бы забывали из-за слишком привлекательного зада, выглядывающего из-под фартука. Чуе можно было бы вообще не выходить из дома. А зачем? Здесь же тепло, безопасно и всегда рядом Дазай. В какой приют сдать кота, они определятся чуть позже. Дазай был готов заняться этим вопросом даже самостоятельно. Ничего не должно мешать их единству. Чуя улыбнулся, захмелевший от бутылки вина. — Я на минутку в туалет. — Конечно-конечно, — Дазай потирал руки, понимая к чему близится вечер. Нет, первый раз в туалете плохая идея, чуть-чуть подождем. Может быть на столе? Показаться спонтанным, смахнуть остатки еды, разложить Чую на столешнице и вставить так, чтоб тот мгновенно протрезвел. Может быть позвать на балкон посмотреть на звезды и запустить руку в его штаны, шепча, что нас могут увидеть. Или банально в кровати, но зато романтично смотря друг другу в глаза. Дазая оторвал от мечтаний хриплый голос Чуи, стоявшего на пороге туалета: — Какого черта? — Что? — Чуя выглядел разочарованным и опустошенным, а также отрезвевшим, хотя член Дазая в нем еще не побывал. Дазай лихорадочно пытался понять, где он опростоволосился и как выпутаться. — Какого черта? — тихо и зловеще спокойно повторил Чуя, кивая на расцарапанную изнутри дверь туалета. — В этом доме бывают крысы, ты не знал? Травить приходится. — Дазай не сильно надеялся, что под остатками вина эта ложь сойдет за правду, но попытка не пытка. — Какие крысы, они явно кошачьи! — У Чуи слетала крыша, но у Дазая она слетела гораздо раньше. — Ну ладно, да, я пробрался через балкон и позаимствовал кота на пару суток. — Позаимствовал? Ты его украл! — Украл — это когда не возвращают, я же вернул. Ты путаешь понятия. — Ты совсем ебанутый? Я еще закрыл глаза на странные гвозди в стене, — он махнул рукой в сторону испещренной как ежик стенки, — но это уже чересчур. — Я хотел привлечь внимание, разве это не логично? — кричал Дазай уже вслед захлопнувшейся за Чуей двери. Они никогда не понимают. — Почему они никогда не понимают? — жаловался он Оде после очередного загула в притоне. — Федор оценил план, но был разочарован, что я так глупо провалился. Дождь стекал холодными каплями по волосам, проскальзывал под воротник. Земля превратилась в грязь, пачкавшую брюки стоило только присесть. Стоять не было сил. Плита, на которую Дазай облокотился, тоже была ледяной, но ему было плевать. Жизнь опять переживала и выплюнула его. Помашет ярким, вкусным леденцом и выбросит в мусорку, не дав и лизнуть. Так может лучше смерть. — Ода, скажи мне, может это я не прав? — У Дазая бывали элементы адекватности, но чаще полное их отсутствие. Ода никогда не отвечал на глупые вопросы. Только смотрел укоризненно. Даже когда Дазай менял цветы на его могиле. Даже сейчас, когда на кладбище не было никого кроме них двоих. У Дазая не было человека, способного образумить. Отсюда истекали все остальные его проблемы.