Б - брезгливость.

      От холодных слов только новые ожоги. От рук холодного к тебе обджекта точно также, и те, кто хоть раз сталкивался с Кнайфом, были знакомы с этим не по наслышке. Вот разве ему самому не тошно? Ему так жить нравится? Он был рождён таким или же стал со времерем? Забавно, но Кнайф понял, что именно общественность нарекла его холодным обджектом – сам же он себя таким не чувствовал. Нелюдимый? Ещё может быть, только так получалось, что Кнайф не "не любил других" и для него такая формулировка полностью меняла смысл главной придирки к характеру. Но разве этим уже на что-либо повлияешь? Просто во избежании нежелательных проблем и недомолвок он предпочитал вовсе не думать ни о ком, помимо себя, но ограничиваться лишь на себе полностью у него не было в планах, а уж тем более не являлось главной целью. Просто свое здоровье себе же и дороже, а краткость – сестра таланта, как говорится.       Кто-то лезет? Перехочет, если сдержанно послать куда подальше. Не понимает с первого раза намёки? Тут уж для каждого свое персональное решение. Кнайф не обидит того, кто грустит, а выразит сочувствие; не посмеёмся с тем, кто ему не нравится - просто развернется и уйдёт, а с тем, кто его выбешивает - взрывается, если "вынудят".       Он не любил навязчивость особенно со стороны, особенно со своей.       Кнайф чувствовал себя обычным, но почему-то обдленным - да, порой к нему проявляют повышенное внимание, а так почти никто не пристаёт. И неудивительно, почему.       Как кот, который под рукой всячески извиваться, лишь бы его самого никто не трогал и вообще одним воздухом с ним не дышал, Кнайф просто "не любил", когда его трогают. Во-первых, это мешает и отвлекает, это непривычно, во-вторых, ответ у него для особенно неугомонных один: — Я брезгливый. Не-е-е трогай меня, — пока Кнайф протягивал свое "не", делая на "трогай" особый акцент, одной рукой отодвигал от себя И Краткого за лицо. — Не верю. — В такт двум словам, выброшенным словно на ветер, усы малинового симболара забавно вздрогнули.       Улыбка и злорадный огонёк в глазах не скрывал серьёзных намерений, но Кнайф замечает этот взгляд только когда его хватают за подбородок, что заставляет его сразу вздрогнуть и отпрянуть в сторону.       Между ними воцарилась выжидательная пауза, они смотрели друг на друга в немом споре решая, кто первый должен совершить следующее действие. Алые глаза в игривом прищуре отсвечивали с слабом свечении лампы на потолке в подъезде, напротив - хмурый и злой, в тени. — Смешной ты, лошочек мой. Ой, да и кому ты говоришь? — Отстань, я и так тебя терплю, — обджекту хотелось сделать вид, будто он не знает, о чем идёт речь, но все-равно взрывается и в кое-то веки отворачивается, продолжая заниматься своими делами - ищет взглядом спасение на горизонте в лице заблудившегося обджекта в лестничном пролете.       Они идут наверх. Домой.       Кнайф если и говорит, что терпит его, то умалчивает об одном: он до невозможности не терпит все, что разделяет их. Например, одежду.       Но он же брезгливый. Он же нелюдимый. Он же привык. — Ладно, что тебе нужно для счастья? — Я ищу одного, как это... спокойствия и умиротворения... — А серьёзно? — А я... А для тебя мое мнение что, шутка?       На первом этаже нервы И Краткого сразу же сдают, он хватает Кнайфа за плечи, разворачивает к себе лицом и смотрит. Очень долго смотрит. — Ладно... — Кнайф закатывает глаза. — Ты это. Перчатки сними. — Чем тебе они не угодили?! Прекрасные перчатки! Я в них только и хожу... — Вот именно. Снимай, иначе зубами стяну. — Ты можешь... — хост вдруг ухмыляется, но все равно снимает черную ткань с руки.  — Но ты же брезгли-и-ивый... — а потом уже со второй. — Эх, все за тебя приходится делать.              ...на самом деле Кнайфу будто бы действительно есть дело до каких-то там перчаток, словно ему место есть для брезгливости, скажешь еще. Особенно перед Й, с которым каждый день сплошные приключения и куда с ним только не вляпаешься...       Кнайф настойчиво держал легенду. Если И Краткий узнает про его гениальную актерскую игру и коварный план снять перчатки намеренно, если его главная цель будет раскрыта, если Й узнает, что его обманывали, то у него есть ещё одно оправдание...       Он ведь не просто так, даже не для того, чтобы его не трогали. А чтобы почувствовать тепло рук его хоста. Ради такого всю жизнь играть брезгливость можно, только вот есть проблема - Кнайф не внимательный. Может взять в открытую кружку, из которой пьёт Й и сам оттуда отпить. Схватить за руку в той же перчатке, чтобы оттянуть или наоборот притянуть к себе. Тягать давно забытые футболки в самых мрачных уголках шкафа симболара - а их постарайся отрыть для начала! А сколько там пыли может быть... К слову идеальный образ "брезгливого", который так стремился поддерживать Кнайф в глазах, рушился ежесекундно, если приглядеться внимательно.       Если так подумать, Кнайфу с самого начала правда было непривычно чувствовать касания других. Это казалось ему неприятным в настойчивых жестах, потому что обджект ничего в этот момент не чувствовал, он не знал, как ответить взаимностью, чтобы не обидеть. Потом понял, что лучше подыгрывать своей роли, чтобы его не трогали попросту. А сейчас он осознал ещё одну вещь... Что жить без этого не может. Жить не может без вдруг настолько привычной настойчивости И Краткого, временами резкого и грубого, он также не может без его рук, оставляющих ожоги, но не от холода, а от чертового кипятка.       Он сам не понял, как вместо постоянных отрицаний о нелюдимости перешёл в открытую веру: да, он не хочет, чтобы его трогал кто попало. Неважно, каким человеком этот "кто попало" является. Ни в какую. И Краткий вот даже не человек, он сатана во плоти и Кнайф хотел, чтобы его трогал именно он, чтобы он не жадничал своим теплом.       Вырвавшись из цепких рук, обджект срывается на бег. Так они добегают до квартиры наперегонки, но молча, не проронив и слова. Кнайф ключ проворачивает так, будто готов вот-вот сломать его и с содроганием сердца чувствует, как в затылок дышит И Краткий.       Они снова ссорятся - молча. Главный вопрос: кто будет первый и что будет делать дальше.       Когда дверь поддается, они оба валятся в квартиру. И Краткий успевает одной рукой удержаться за дверной проем, а другой схватить летящего навстречу с кафелем Кнайфа за воротник. Одним движением малиновый черт с сильным хлопком закрывает дверь. Й дышит сбито от бега; поднимает Кнайфа с полу-висячего положения, ставя на ноги, хватает того за щёки и долго разглядывает лицо обджекта.       Кнайф стоит, прижатый к двери и злится, на секунду забывая, что происходит, но тут Й почти губами произносит: — У тебя веснушки. — Ого, мистер внимательность, — Кнайф не знает, как реагировать. Слишком неожиданно. — спасибо. Я не знал. — бормочет и пытается выравнить дыхание. — Ужас, да я и заметил, что ты никогда в зеркало не смотришься!       В ответ улыбка. Ну что же, спасения ждать и не пришлось и думать об нет не хотелось, когда его лицо держат горячие руки хоста. Хотелось для наглядности "придирчивого и постоянно недовольного" закатить глаза, так, чтобы жизнь мёдом этому симболару не казалась. Кнайф не любит, когда его трогают прилюдно. Особенно когда Й снимает перчатки - так кажется даже несколько сокровеннее, не для чужих глаз и сплетен. Вот причина, почему они так бежали на перегонки вверх на седьмой этаж, будто от этого зависят их жизни. — Ты если так будешь продолжать, я и не только заставлю перчатки снять. — А что? — Ну, пиджак к примеру. — И что мне за это будет? — Хорошее настроение...       Когда они дома, Кнайф не боялся сказануть лишнего и осмеливал - сам недоумевал, почему. Может, так влияют на него родные стены квартиры, может отсутствие нежеланных людей.       Он не боялся подолгу засматриваться тем, как И Краткий медленно расстегивает пуговицы пиджака. Он не знал, откуда возникло желание просто сорвать с симболара эту красную, ненавистную, рябящую в глазах ткань, лишь бы Й так долго не стоял в прихожей. Потом Й стягивает галстук-бабочку, больше напоминающий детсадовский пышный бант, чтобы легче было  расстегивать рубашку.       Кнайф впитывает каждое его действие, наблюдает и слышит в свою сторону насмешливое: — Ты что, впервые видишь, как переодеваются?       И молчит, потому что предугадывает ответ малинового чертика по типу "ну да, по тебе видно, что ты эту футболку сто лет не снимаешь", но взгляд не отводит, как бы на зло. Симболар лишь пожмет плечами и ухмыльнется.       Когда они оказываются в спальне и готовятся ко сну, когда Кнайф заглядывается на оголенную спину И Краткого, ему кажется, что он насчитал все родинки на спине хоста в секунду. А с виду кожа "лучшего симболара" - белый, пустой и безжизненный лист, не запятнанный ни кровью, не чем-то иным. Вроде во всем такой идеальный, всегда одет с иголочки, опрятный, только душой гадкий и вот... Родинки. Что не скажешь о Кнайфе, он не стеснялся шрамов и об одежде не так переживал, просто одевался, как ему комфортней.       И Краткий вон из кожи лезет, чтобы все Кнайфа устроило...

      * * *

      С рук перчатки стянуты в тои же момент, как они переступают через порог домой, а тут И Краткий вдруг их не спешит снимать. Даже так - не намеривается. Он впитывал в себя будто ненасытные "раздевающие" (в их случае снимающие перчатки) взгляды, бросающие в дрожь кого угодно, но не хоста. Ему было смешно наблюдать за тем, как Кнайф невольно забывает о дыхании при виде него. Не от страха, а от чего-то другого.       Испытывать ожидание обджекта, это как попробовать терпкое вино.       Тот задумывается, а считает ли свои единственные родинки И Краткий  - недоразумением? И какова будет реакция хоста, если он пошутит, что малиновка настолько сладкоежка, что "у тебя тут немного шоколада", шутя про родинки. И, например, поцелует. Одну хотя бы, так, в шутку. Обидится ли? Упрекнет? Посмеёмся? Даже если ударить не страшно - понимает, что если симболар и захочет его убить, то любя.       Все-таки Кнайф предпочитал не вспоминать, насколько часто ему раньше доставалось от хоста, он до сих пор постоянно сжимается, ожидая удара. Неосознанно.       Сейчас все вдруг ушло на задний план, сейчас он вдруг глупо улыбается, глядя на И Краткого, сидящего на кровати.       Перчатки так и не снимает. — Не хочешь..? — невзначай спрашивает побитый жизнью обджект, разорвав тишину. — Рубрика э-э-экперименты. Дурень! Хочу узнать, насколько тебя хватит. Ты же когда уснёшь, все равно под бок полезешь.       Значит, война.       Значит уже тут одними молчаливыми спорами и ссорами не обойдешься...       И ведь И Краткий все равно будет прав, чертовски прав. Кнайфа даже во сне холодит от присутствия рядом Й - это страх выгравирован у него в памяти клеймом. Только вот руки хоста - горячие, они всегда возвращают обратно в реальность, где все более-менее хорошо, где его не придушат; разве что только во сне, потому что одеяло отнимают. Кнайф отучился от одеяла на всякий случай заранее, так что ему это не грозит.       Он полностью принимает тепло только с рук хоста и ему этого, в принципе, достаточно, как никогда. Так что вероятность умереть во сне лёжа в одной кровати с хостом равняется нулю. Хотя быть замёрзнуть от холода в собственной же кровати звучит забавно... — А ещё! Так просто их не стянешь! — Только не говори, что ты их к рукам клеем...       И Краткий многозначительно смотрит, расползаясь в широкой улыбке. — Малиновый придурок... — Кнайф улыбается в ответ.       Он не догадывался, что И Краткий с самого начала заподозрил неладное. Ему просто было интересно, насколько далеко это может зайти...       Хост его давно раскусил, черт поганый.       Кнайф - не брезгливый, Кнайф - актёр погорелого театра. Уже поздно назад отступать, ведь И Краткий уже не желал отпускать его из рук, горящих огнём.