***
Конец июня выдался ужасно переменчивым. То на улице слякоть, холод, каких поздней осенью не бывает, то на следующий день невыносимая жара несколько суток подряд, а теперь, по прогнозам синоптиков, целая неделя дождей и редкого солнца, что еле будет выглядывать из-за туч. Рагнвиндр раздраженно вздыхает, садясь, наконец, в машину. С самого начала лета навалилось слишком много дел, переговоров, неожиданных событий на работе, что единственное, чего по настоящему хотелось — это крепкий сон с родным теплом под боком. Удивительно, но Альберих действовал на аловолосого словно валерьянка или ромашковый чай. Успокаивал медленно, но при этом верно. Отличием было разве что оба эти препарата не вызывают привыкания, а вот Кэйа вызывал. Непонятно как, чем, почему, но к нему тянуло так, будто красноволосый наркоман при ломке, увидевший очередную дозу. Стоило только заметить синеву чужих волос с лазурью глаза и Рагнвиндр тонул, словно матрос, не умеющий плавать. Дилюк не замечает за своими размышлениями, как уже подъезжает к собственному дому. Паркуется в гараже и, закрыв всё за собой, направляется к дому. На последок проверяет открытый диалог с Кэйей, видит, что того давно нет в сети, а значит его сообщения не дошли до адресата, поэтому в очередной раз вздыхает. Ну да, синеволосый определённо сейчас занят. Всё-таки время уже вечернее, а это значит, что давно пора готовить ужин, кормить непоседу Кли, укладывать её спать и самому побыстрее заснуть. Но в глубине души теплилась детская, наивная надежда на совместный выходной. Всё же завтра воскресенье и Рагнвиндр не раз намекал на то, что сегодня, в субботу, его последние важные переговоры, и было бы неплохо переночевать вместе, а на утро проснуться так же вдвоём. Как на зло, в небе раздаётся гром, и крупные капли начинают беспорядочно покрывать землю, отвлекая от не совсем радостных мыслей. Дилюк быстро прячется под козырьком дома и поспешно достаёт ключи, чтобы пройти внутрь. Не хватало еще промокнуть, замёрзнуть, а после вовсе заболеть для полного счастья. Зайдя в дом, Рагнвиндр отбрасывает ненавистный галстук в сторону и принимается снимать обувь, чтобы переобуться в домашние, тёплые тапочки. Повесив расстегнутый пиджак на крючок, Дилюк поворачивается к прихожей лицом, чтобы пройти по коридору, прямиком до спальни и упасть пластом на мягкий матрас, но застывает. Прямо напротив него, довольно и расслабленно улыбаясь, стоит Альберих, оперевшись бедром и плечом о ближайшую стену. — Добро пожаловать домой, работяга, — улыбка Кэйи перетекает в мягкую и нежную, когда он подходит к Рагнвиндру вплотную, обняв того за шею, мимолетно чмокнув в губы. Винодел на такое невинное действие тушуется, а затем неловко улыбается, обнимая Альбериха в ответ за талию. Прижав к себе, Дилюк утыкается в чужое плечо, вдыхает лёгкие нотки вишневого шампуня, исходящие от волос иссиня-черного оттенка. Напряжение, что преследовало его ближайшую неделю, будто разом исчезает, а серьёзное лицо в пару мгновений смягчается. — И тебе привет, — наконец, отвечает красноволосый, не отлипнув и не отстранившись, — ты мог меня предупредить о своём приходе. Я же писал. Кэйа прерывает всё негодование в голосе возлюбленного мягким касанием к чужим огненным волосам. Он поглаживает их, расчесывает пальцами, играется с прядями, и от этого Рагнвиндр млеет, словно никогда не знавший ласки кот, ластится, подстраивается под чужие движения, забывая о своём маленьком недовольстве. — Не хотел портить сюрприз, — в голосе слышится улыбка и Рагнвиндр её почти физически ощущает на своих губах из-за чего фыркает. — Мы так и будем стоять у входной двери? — наконец, спрашивает Альберих, сам не желая разрывать образовавшуюся близость. Но, как и Рагнвиндр, он смертельно устал после учебы, сдачи экзаменов, диплома и ураганом в лице его Искорки, поэтому хотелось хотя бы присесть, дабы как следует отдохнуть в компании друг друга. — Пять минут, — заверяет винодел, когда прячет лицо в изгибе смуглой шеи. И Кэйа наигранно-недовольно цокает, но позу не меняет. А после слегка посмеивается, прося Дилюка не водить носом по его шее, потому что щекотно.***
Вечер, что так вовремя спас Кэйа, расцветает красками и кажется самым счастливым моментом за ближайший месяц. Они, наконец, вдвоём, сидят на кухне, поедая домашнюю шарлотку, что Альберих испек специально для красноволосого. Потому что помнит его любовь к яблокам и сладкому. Рядом нет снующей туда-сюда неугомонной девчушки, которая стала главным гостем во время их совместных встреч. А самое главное — не нужно никуда торопиться, спешить и догонять, сверяя свой график. За последний месяц парни виделись друг с другом раза два, и то эти встречи не были дольше тридцати минут. Всё же дела навалились не только на Рагнвиндра. Тихий шум от дождя не мешает вовсе, растворяясь в спокойствии момента, его умиротворении. И Дилюк чувствует в это мгновение, что всё до невозможности легко и правильно. Рядом с Кэйей всегда так. До порхающих бабочек в голове пусто, до режущей пустоты в мыслях логично. Будто все пазлы жизни резко встают на свои места, представляя взору красных глаз прекрасную картину. Кэйа о чем-то говорит. Говорит без устали, хотя мешки под глазами говорят об обратном, цепляется за каждое своё слово, чтобы после перепрыгнуть на другую историю. И Рагнвиндр слушает, внимает, даже не понимая иногда, из-за зацикленности на чужом голосе, смысла произнесённых слов, кивает. Заранее соглашается со всем, потому что готов пройти весь мир, перерыть все драгоценности планеты, разработать лучший сорт вина только ради этой улыбки. — Я люблю тебя, — словно выдыхает Дилюк, и Кэйа замолкает на секунду, после чего негромко смеётся. Хочет по привычке поправить повязку на глазу, но натыкается лишь на шершавость шрама — забыл, что снял привычную ткань, как только вошел за порог чужого дома. Рагнвиндр на это улыбается, тянется к Альбериху, чтобы расцеловать смуглую щеку и старый след от ранения. Кэйа что-то бурчит наигранно-недовольно, но не отстраняется. Доверяет всецело и без остатка. Кажется податливым, но при этом в любой момент может утечь сквозь пальцы, как вода. Но не делает этого. — Он ужасный, да? — слегка хмыкнув, произносит Альберих, и винодел моментально хмурится. Отстраняется от чужого лица и заглядывает серьёзно в два лазурных глаза, в которых беспорядочно пляшут звезды. На правом находится изогнутый шрам с неровными краями, что чуть стягивает кожу рядом с собой. Дилюк смотрит долго, внимательно, будто и вправду раздумывает над видом всегда скрытого глаза, а после щёлкает синеволосого по носу. — Глупость говоришь. Он — твоя особенность. И разве не ты говорил, что шрамы украшают мужчину? Как бы ты не получил его, он не уродует тебя, — спокойно произносит Рагнвиндр, всё ещё всматриваясь в чужое лицо. Кэйа выглядит сначала удивлённым. Он забавно округляет глаза и с лёгким сомнением разглядывает красноволосого. Видимо, ищет ложь, но, не найдя ту, сменяет удивление и недоверие смущением. А спустя пару десятков секунд молчания, на уголках глаз виднеются еле различимые хрусталики слёз. — Ты плачешь, — с лёгкой улыбкой подмечает Дилюк, стирая образовавшиеся слезинки. — Это от непривычки к свету после повязки, — фыркает Альберих, отворачиваясь и начиная быстро-быстро моргать, дабы отогнать непрошенную влагу. — Конечно, — соглашается Рагнвиндр и, приблизив свой стул вплотную к стулу Кэйи, стискивает его в крепких объятиях.***
В компании Альбериха время летит незаметно быстро, и это должно расстроить Дилюка, ведь из-за данного факта он не успевает насладиться моментом. И поначалу так и было. Кэйи было чертовски мало. Он напоминал ускользающий солнечный лучик, который с невероятной скоростью проносится мимо тебя, иногда лишь мимолетно задевая своим теплом. Но как не старайся поймать — всё равно промахнёшься. И единственный способ выиграть в этих догонялках — перекрыть источник света. Закрыть у себя и лелеять, как канарейку в золотой клетке. Ухаживать и содержать против воли, подпалив крыло свободы. Рагнвиндр вздрагивает от такого сравнения, резко открывает глаза и чувствует, что лежит на чужом плече, облокотившись о синеволосого. Из-за накатившей усталости не заметил, как задремал во время совместного просмотра телепередачи. Студент же, в свою очередь, старается не шевелиться, чтобы не потревожить чужой сон, сидит смирно, но когда чувствует движение со стороны, то переводит свой взор на чуть сонного винодела. И Дилюк замирает на пару мгновений. Да, ему определённо мало Альбериха, но ведь сейчас у них ещё вся ночь впереди, вся жизнь в целом. Поэтому он лишь слегка улыбается, вглядываясь в чужие сапфировые глаза. Он успеет привыкнуть и справится со своими капризными хотелками. Рано или поздно, но красноволосый сможет. А пока на телевизоре пляшут какие-то два актёра, Кэйа прижимает Дилюка к себе, и весь мир сжимается до гостиной, где они разместились на диване, чтобы что-то вместе посмотреть. Всё происходящее сейчас до невозможности правильное, хрупкое и, кажется, будто всего лишь один шумный вздох способен всё испортить. Перевернуть верх дном образовавшееся успокоение с чуткостью момента. На деле, оказывается, хватает лишь одного звонка. Телефон Альбериха издаёт громкую мелодию, и тот тянется, чтобы мимолетно взглянуть на экран и, тыкнув по нему, приложить к уху. Пару секунд Кэйа молчит, словно кто-то с самого начала вызова начал без устали балаболить, не дав даже сказать банальное «Алло». Дилюк убирает свою голову с чужого плеча и выпрямляется. Какой человек в здравом уме будет звонить в час ночи? Не хорошее предчувствие заставляет мужчину внутренне напрячься, и он старается прислушаться к звукам в телефоне. Но, ожидаемо, не может разобрать ни слова. — Чайлд, ты правда не можешь её успокоить? — наконец, прерывает тишину в комнате Кэйа, поджав нижнюю губу. В голосе читается нотка разочарования вместе с толикой недовольства. Рагнвиндр моментально хмурится. Настроение опускается ниже плинтуса, кажется, достигая ядра Земли, когда он слышит это имя. Хорошие мысли сразу же покидают огненоволосую уставшую голову, уступая место для чистой агрессии и раздражения. Весь его вид буквально кричит, что отпускать сегодня ночью синеволосого он не намерен. Слишком уж долго они ждали этого дня. Дилюк сжимает чужую руку, дожидаясь дальнейшей реплики Альбериха. Кэйа краем глаза подцепляет вмиг изменившееся лицо мужчины и тихо вздыхает. В то время как Тарталья чуть ли не умоляет студента вернуться домой. Кли приснился кошмар, и теперь она не хочет видеть никого рядом с собой, кроме опекуна. Альберих на пару десятков секунд замолкает, взвешивая все «за» и «против». С одной стороны был собственный комфорт, а с другой комфорт малышки. С Дилюком они давно не проводили вместе время, в то время, как Кли видела его каждый божий день. Но, не смотря на это, девочка всё ещё была ребёнком, за комфорт которого Кэйа взял ответственность. — Да, конечно, я… буду через минут двадцать-тридцать дома, пусть ждёт, — проговаривает, словно выдыхает, Кэйа и кладёт трубку. Губы сжаты в тонкую полосу, а во взгляде лёгкая тоска. Альберих переводит виноватый взгляд на Дилюка и выглядит при этом по-настоящему сожалеющим. — Прости, там Кли и Аякс. Я должен вернуться и… Синеволосый не успевает договорить, как его резко перебивают: — Но это наш с тобой день, — тон Рагнвиндра напоминает капризное недовольство, вперемешку с осуждением, подростка, что вновь столкнулся с несправедливостью мира. И это выбивает из колеи. Не каждый день винодел так грубо прерывает чужую фразу, так ещё говорит так, будто именно Кэйа виноват в сорванной ночевке. — Я должен помочь Чайлду, — мягко отвечает Альберих, будто и впрямь общается не с двадцати шестилетним мужчиной, а с ребёнком. — Пусть сам выкручивается, это его проблемы, — настаивает на своём винодел, всё больше хмурясь с каждым ответом Кэйи. — Нет, это наши с ним проблемы, — твёрдо отвечает синеволосый, уже начиная понемногу раздражаться от столь абсурдного диалога. Он скидывает чужую руку и встаёт с дивана. Его примеру следует Дилюк. — Ваши с ним? А как же мы с тобой? Порой мне кажется, что я тебе как украшение нужен. Ты вечно со своим другом, — закипает Рагнвиндр и вся сдержанность с внутренними рамками рушатся, скатываясь, словно снежная лавина. — «Чайлд сё, Чайлд это, а мы с Чайлдом сходили туда-сюда», — выплевывает красноволосый, сжимая руки в кулаки, скорее рефлекторно, впиваясь короткими ногтями в грубую кожу ладоней. — Люк, не веди себя, как ребёнок, — стараясь как можно мягче ответить, произносит Кэйа, но легкий холодок в речи режет слух и остро выделяется на фоне всей фразы. — Я не веду себя, как ребёнок. Это ты не можешь определиться, кто для тебя важнее, — винодел уже не сдерживается. Всё копившееся недовольство, раздражение выливается в тоне голоса. Злость на этой благоприятной почве вскипает и разрастается ядовитым плющом на поверхности груди, стискивая и обостряя вмиг появившуюся обиду. — Ты же понимаешь, что я еду домой не по своему желанию. Там Кли и ей сейчас страшно. Я должен быть рядом, как хороший родитель, — настойчиво пытается объяснить Альберих, не совсем понимая, почему должен это говорить взрослому человеку. Сказать на это виноделу было нечего. Альберих вынес стойкий аргумент, и против него у Рагнвиндра не было ответа. Но злость всё ещё кипела и бурлила, будто растекаясь магмой по венам в самое сердце. И поэтому хотелось сделать по своему, всё ещё остаться в победителях в данной перепалке. — Тогда я поеду с тобой, — отвечает Дилюк, но голос его звучит отнюдь не спокойно. Тут и глухой поймет, что он взвинчен до предела. Не хватает лишь совсем немного напряжения, чтобы пружина взорвалась окончательно. — Нет, — моментально отвечает Кэйа, не желая, чтобы красноволосый в таком состоянии находился рядом с ребёнком и Чайлдом, на которого было бОльшее недовольство. — То есть, я не думаю, что Кли с Чайлдом будут рады видеть тебя, учитывая ситуацию, — постарался сгладить углы своего отказа Альберих, ибо заметил, как сильно сжалась челюсть Рагнвиндра. — Почему? — не умолкал Дилюк, ему не хватало только топающей ноги, чтобы всё больше походить на капризного подростка в пубертате. — Это слишком личная сцена, — незамедлительно отвечает Кэйа, не желая продолжать эти расспросы. — Значит Чайлд в твоей личной сцене может участвовать, а я нет? — цепляется Рагнвиндр к словам, недовольно шипя. Уставшее сознание приукрашивает всё в разы, и винодел из-за этого щетинится только сильнее. Неосознанно колется о каждое слово, сказанное не тем тоном, как итог, бесится только больше. Кэйа на это устало трет переносицу, прикладывает руку к голове и после подходит к Рагнвиндру почти вплотную. Берёт несильно в обе ладошки его за щеки и давит, чтобы губы мужчины вытянулись в трубочку. — Ты всё не так понял, — вздыхает синеволосый и поджимает губы, когда чувствует как его руки грубо убирают от бледного лица. — Я у тебя всегда всё не так понимаю, видимо. То как вы записаны с Чайлдом друг у друга, то, как вы чуть ли не обжимаетесь посередине улицы, ваши парные кольца на безымянных, блядь, пальцах! — начал Рагнвиндр, убирая чужие смуглые ладони в неком брезгливом жесте. Обида, злость и нечем неприкрытая ревность буквально звенят в голосе мужчины, когда он это говорит. — Если вы вместе, то хватит держать меня за идиота. Альберих раздражённо фыркает, скрещивая руки на груди. Притупленные обида и недовольство за сомнения в его верности тычутся в сознание назойливыми мушками. Самообладание постепенно исчезает с каждой глупой фразой Рагнвиндра. Синеволосый понимает, что если продолжит, то ничего хорошего из этого не выйдет. Но его попытки успокоить Рагнвиндра в итоге уходили в игнорирование или распаляли перепалку только больше, а злость постепенно копилась. Сверху ещё наваливала усталость, и Кэйа не совсем подумав, вымученно и раздражённо произнёс: — У всех, кто родился с золотой ложкой во рту, такие заскоки? — синеволосый даже не понял, как сказал это, а очнулся только спустя пару секунд, когда что-то менять было уже поздно. — Может быть и так, но я хотя бы не сиротка, которую из интерната выпустили, — гневно выплюнул Рагнвиндр, в порыве эмоций. Оба резко замолчали. Дилюк из-за того, что сказанные слова слишком долго доходили до сознания, а в голове в это время воевали два фронта. Один, контролируемый ревностью и обидой кричал, что сказано всё правильно, а второй судорожно тонул в количестве первого, умоляя Рагнвиндра извиниться. Кэйа же глухо захлопал глазами. Фраза мужчины впилась осиновым колом в сердце, и синеволосый ощущал себя умирающим в агонии вампиром. Где-то в ушах зазвенело разбитой тарелкой, а сердце будто упало вниз, ухнув напоследок. И кажется, звенело именно оно. Альберих побитым щенком взглянул на свои дрожащие руки, резко сжимая их в кулаки. Губы плотно сжались, а ладонь быстро рассекла воздух, звонко ударяясь о чужую бледную щеку. Рагнвиндр молча сжимает челюсть, не издав при этом никакого звука, лишь по инерции дернувшись головой в сторону удара. Рука горит пламенем, и Кэйа спешит её спрятать в кармане свободных брюк. А после молча разворачивается, спеша к выходу. Уверенные шаги в сторону двери прерываются чьей-то крепкой и грубой хваткой на запястье. Кэйа шипит, а после его тянут к себе с такой силой, что Альберих чуть ли не падает, крутанувшись вокруг своей оси. Перед глазами снова алые волосы, еле заметные веснушки с пожаром глаз. Только сейчас взор рубинов не искрится теплотой, заботой и любовью, а лишь отражает в себе лицо Альбериха, презрение напополам с гневом. Рука на смуглой коже сжимается лишь сильнее, и студент уверен, что после такого останутся красноречивые синяки в форме чужой хватки. Кэйа дергается, хочет выпутаться, но все старания оказываются напрасными, когда свободная рука винодела накрывает шею, предупреждающе сжимая. Не до хрипов, перехватки воздуха и затрудненного дыхания, а лишь до лёгкого дискомфорта, но этого хватает, чтобы синеволосый прекратил лишние телодвижения. — Ты слишком осмелел или вторая жизнь появилась? — низким голосом первое, что произносит в звеняющую тишину Рагнвиндр. И от этого обманчиво ледяного спокойствия исходит неприкрытая угроза, что заставляет покрыться мурашками. — Напомнить с кем ты сейчас общаешься? Я не простушка с деревни, чтобы ты мог так ко мне обращаться. — Отпусти, — хватка становится только сильнее, из-за чего Кэйа всё-таки болезненно шипит, дергая рукой. — Если я захочу, то щелчком пальцев превращу твою жизнь в помойку. Всё, чего ты добивался и к чему стремился, станет пустышкой. Из-за тебя потеряет место учёбы и твой дружок, и ты сам, — игнорируя чужую просьбу, продолжает Дилюк, смотря в сапфировые глаза, в которых страх вытеснил всю злость и обиду. От этого стало даже на мгновение приятно. Будто так и должно быть. За всю ту ревность, гнев и бесконечные истязания. И даже если в голове всё ещё последним писком умирающей птицы доносится здравая искра, что в этих мыслях и терзаниях виноват только сам Дилюк со своими страхами, он её тушит, хоронит своей гордостью, прибивает гвоздями крышку гроба напоследок ей же. — А Кли вернётся туда, откуда ты её взял, потому что органы опеки заберут её у тебя из-за не соблюдения норм, ну или же не совсем из-за этого, — холодно отрезает Дилюк и, наконец, разжимает ладонь, позволяя Кэйе отдернуть руку, как от огня, и прижать её к себе. Впервые Альберих, словно напуганный ребёнок, хочет поскорее сбежать от Дилюка, а не наоборот, прижаться и отдаться теплоте рук. Сейчас некогда родные ладони превращаются в раскаленные угли, что не способны ни на что, кроме как клеймить и оставлять ужасные ожоги. Кэйа судорожно вздыхает, делает большой шаг назад, не отводя взгляда от Рагнвиндра, а после заводит руки назад, к шее. Альберих не сразу нащупывает застежку и не сразу удачно её раскрывает, но, вскоре, в смуглых ладонях лежит павлин на серебряной цепочке, что, кажется, будто потух, не сверкая так ярко, как раньше, лишь отзеркаливая в полированных камнях комнату вокруг. Синеволосый протягивает руку с подарком к тумбочке и аккуратно кладёт на неё подвеску. Та с глухим стуком встречается с деревом и безвольным камнем одиноко остается на его поверхности. — Пожалуй, это конец, — хрипит Кэйа и, забывая даже о повязке, уходит прочь. Улица встречает его непрекращающимся ливнем, холодом, лужами. Альберих ловит первое попавшееся такси и пустым взглядом смотрит на свои руки, а после тянется к телефону, чтобы заблокировать все чаты с аккаунтами Дилюка. В то время, как Рагнвиндр в самоненависти громит всю гостиную, после переходя на кухню, а там и в спальню.***
Дверь в квартиру открывается тихо. Кэйа молча проходит в зал, где с кружкой какао расположились Кли и Чайлд. Оба взлохмаченые и сонные, напоминают заспанных котов, что почти синхронно поворачивают головы в сторону шороха шагов. — Наконец-то ты вернулся! А я уже смогла справится с кошмаром, предст… — начинает было малышка, но резко замолкает, когда на пороге комнаты появляется мокрый и разбитый Альберих. Его руки дрожат, спина сутулая, губы поджаты и закусаны до крови. А самое главное, неприкрытый мокрой челкой глаз, выглядит как вход в бездну, в которой нет места для радости. Чайлд реагирует на это быстрее, чем Кли. Подрывается с места, чуть ли не бегом приближается к Кэйе, стягивая мокрые вещи, кидает их клубком на пол и тянет бессознательное тело друга за собой. Альберих, как слепой за собакой-поводырём, неспешно плетётся в совместную спальню, не сопротивляясь. Тарталья заботливо обтирает его полотенцем, заставляет переодеться в сухую одежду, заваривает чай, от которого сразу же отказываются и укладывает синеволосого на кровать. Пару минут они сидят в полнейшей тишине, лишь тиканье настенных часов иногда доносится до слуха. Даже Кли не произносит ни слова, затаившись в темноте прохода в спальню и вслушиваясь. А после слышится протяжный стон боли за которым следуют тихие, задушенные всхлипы. И Кэйа сквозь них говорит так быстро, неразборчиво, что, по началу, малышка путается, теряется, не поспевает за словами. Чайлд рядом с ним, видимо, тоже, поэтому лишь ободряюще перебирает иссиня-темные, еще влажноватые локоны, ободряюще кивая, хоть этого и не увидят из-за подушки. А после до Кли доходят отрывки фраз. И с помощью них она понимает, что в состоянии опекуна замешан Рагнвиндр. Маленькие ручки сжимаются в кулачки, а злость вскипает в груди извергающимся вулканом. Где-то внутри болезненно ломается лёгкая привязанность вместе с задатками хорошего отношения к виноделу. Девочка сама не понимает, когда из больших красных глаз начинают идти слёзы. За боль Кэйи, за его разрушенное доверие и растоптанное сердце, за нахлынувшее сочувствие и за гнев на Дилюка. А в голове тем временем всплывает единственная ясная мысль. Рагнвиндр лгал. Ведь они совершенно не похожи. Ни капли. Да, может быть, страсть у них одна, вот только страх не общий. Кли не боится потерять Кэйю. Её главный страх заключается в совершенно другом. Она боится, что Кэйе сделают больно. Потому что он не заслуживает всей той боли, что порой виднеется в его взгляде, когда он смотрит на свой шрам или задумывается о чём-то далёком. О том, о чём никогда не поведает ей. Поэтому девочка ещё давно решила, что будет защищать Альбериха от новой боли. Но облажалась.