«Глубочайшее свойство человеческой натуры — это стремление быть оцененным».
Вильям Джеймс
Звонок от Оксаны воспринимается как минимум странно. Особенно в девять утра. В пору бы ненавидеть её за это, но как-то… не можется. Конечно, у неё выходной, воскресенье же, но зачем так рано вставать? Дабы не сбиться с режима? Вполне реальная причина для человека, который ценит свои здоровье, молодость и красоту. А Сурковой, к слову, есть, что ценить. Диалог вышел даже более смятым, чем еблище самого Шастуна, пять секунд назад оторванное от подушки, и единственное, что он смог запомнить: «Сегодня в восемь, адрес скину» ну и, конечно: «Тоша, обожаю тебя! Еще раз извини и доброе утречко». Ну что за пиздец? Какая же… прелесть. При условии, что близкими друзьями они никогда не были, и эта встреча могла означать вообще, что угодно, Антон уже с момента погружения первой ноги в тапок морально готовится к признанию в любви… или новости об его увольнении. Не забываем, что Оксана приближена к более высоким бизнес-кругам. Дисклеймер: данная позиция ей вполне заслужена. Так крутиться и наверстывать все, хоть на толику упущенное, — это еще уметь надо. Вот Антон, например, не умеет. Совсем. Учитывая события последних дней, единственные пункты, по которым он не отстает: тотальный ахуй, нескомпонованные намерения и самобичевание. Последнее, как раз, возвращается вместе с сахаром, тщательно размешиваемым в кружке чая. За ночь Позов скинул три каких-то вероятно очень смешных видео, а вот Арсений… Не написал ничего. И это каким-то образом цепляет за «ну охуеть». Где там у человека этот орган? В горле? В груди? Стараясь не зацикливаться на чем-то хоть каплю околоумном, Шастун отсылает Позову:Вы
В теории, Оксана могла бы позвать меня на свидание?
9:38
Поз В теории, да 9:40 На практике — ты не граф 9:41 И эта наглая Димкина рациональность прям бьет по кучерявой голове наковальней. Всплывает корпоратив и солёные капли на худи в том клубе, пробитом кальянным паром насквозь; какие-то пьяные обвинения Арсения в абсолютной пустоте и сухости; какие-то подарки ему на День Рождения, за которые: «Спасибо большое», было получено ей в рабочий чат. Какие-то влюбленные бредни. После этого Антоном принимается твердое и уверенное решение — не бриться и одежду толком не подбирать. А на кой хер? Окси — светлый человек. Максимально доверительный и доверяющий. И если ей снова нужно плечо для слез, ну что ж, Шастун уже один раз им побывал. Второй — не грех. А Бог вообще троицу любит. Лишнее упоминание о Попове только всколыхнуло какую-то волну эпизодов из вчерашней поездки. Такое место… Чья-то свадьба… Когда-то самый важный человек. Совокупность этих словосочетаний не даёт буквально, блять, ничего. Кроме роскоши. Роскошное место, роскошный выбор цветов, роскошный стиль американского празднования без тамады с «веселыми» конкурсами. Наверняка роскошный вид филантропии, который выбрал Антон, ибо за помощь с подобными проектами платят чуть ли не золотом. А что там обещал Арсений в качестве наград? А нихуя. Они не договаривались. Как-то из головы вылетело. Натягивая футболку от CROPP, а не от GUCCI, Шастун вздыхает. Мама же все равно им гордится? Ясен хер. Так что все, закончили. Кстати, как там она? На пару часов видеозвонка в Вотсапп Антон отвлекается от реальности, излагая вполне бодрой для такого часа Майе Олеговне все до единого: полумеры, полуошибки и полуистины.***
Понимая, что Оксана выбрала бар, а не кафе, Шастун предусмотрительно решает вызвать «Комфорт+». Также он предусмотрительно натягивает кепку, дабы в случае чего за цепи и кольца по ебалу не отхватить — контингент любым быть может. Россия, хуле. «Слезы Березы» — место неизвестное и неизведанное, но, быстренько пролистав информацию из Яндекса, он приходит в молчаливый восторг. Даже самые хуевые новости в сочетании с обстановкой примут оттенок «да в принципе норм, жить можно». Водитель синего Фольксвагена молчит всю дорогу, и это будто канатами вытягивает из подкорки Антона желание читать в темноте. Он открывает книгу Карнеги и понимает, что такси остановилось на отрывке: «В день инаугурации один приятель сказал отцу Роберта Майнарда Хатчинса: «Сегодняшние газеты повергли меня в шок. Они ужасно оскорбляют вашего сына». «Я знаю, — сказал старый Хатчинс. — Это грубо, но помните, что лишь дохлую собаку никто не пинает». Значение этой мысли должно было открыться потом, буквально через строчку, но вот двери бара были уже открыты, а часы показывают безжалостные 20:08. Опозданчик. Шастун быстро вылетает из машины, даже не поблагодарив Игоря с оценкой поездок «5.0», и за пару секунд оказывается в помещении. Красноватый свет бьёт в глаза и настораживает. Оксана вся в белом, сидя возле окна, приветственно машет и этим успокаивает все, что только можно было успокоить. Уже поданные сеты настоек из клюквы и облепихи вызывают легкий полушок. Суркова еще ни к чему не притронулась, но готовилась, видимо, старательно. — Ты за мной шпионишь? — Антон действительно любит клюкву. — На свой вкус выбирала, — девушка смущенно-мягко смеется и будто извиняется: — Если тебе кажется, что их много, то у меня настроение такое. Не обессудь. Шастун не обессуживает… Не обессудит… Такие глаголы существуют? Надо проще: — Я думаю, мы и еще успеем заказать. — Подыгрываешь? — Нет, — Антон даже вытягивает руки в свою защиту, — у самого состояние… Похожее. Разговор будет плохим или хорошим? Оксана призадумывается на секунду, после чего совершает какие-то быстрые движения, перетасовывая рюмки в деревянных коробочках. В результате в них оказывается по три каждого вкуса: — Погнали так, — предлагает она. — Один вопрос — шот, один честный ответ — шот. До или после — решаешь сам. Пребывая в некой прострации от подобного энтузиазма, Шастун понимает, что до текущего момента совсем не знал Суркову, поэтому только кивает головой, как долбач. Также, он остро ощущает, что наебенится просто в хлам. В планах не было, но и самих планов как бы не было. Да и он уже согласился. Короче: камера. Мотор. — Итак, — Оксана поднимает первый, — вопрос: ты прощаешь мне мою истерику на вечеринке? — Конечно, ты чего? Я даже в какой-то мере понял тебя… Но танцевать было неловко. Ты мелкая. Чокаются и смеются. Забавно морщится крошечный носик Сурковой от кислоты облепихи. Зря она её выбрала. Антон решает сразу не идти ва-банк, так как вспоминает — он ничего не ел с утра. Нет. Стоп. Галя, у нас отмена. Тупить тоже нельзя. И оказывается, всё-таки нужно залиться клюквой на водке, ибо для такого надо еще поднабраться немного алкогольной смелости: — Причина, по которой мы здесь — Арсений Попов? Светлая Оксана стремительно мрачнеет и странно мнется, сначала протягивая руку к своей коробочке, а потом отдергивая. — Да, — она резко выдыхает, все же подхватывая стопку и опрокидывая в себя. В этот раз — без эмоций. — И почему? — Шастун не забывает, что все вопросы сопровождаются облепихово-клюквенными ловушками. — Потому что я дура и не понимаю вас. Поговорить с ним все равно не получилось бы, так что я позвала тебя. Тем более, я тебе почему-то верю, — честность все портит. Оксана неприятно съеживается всем телом после очередного — наверное, плохо перемешанный. Обе коробочки уже пусты наполовину. Антон дает себе время на подумать и на поотрицать это е б а н о е «вас», отправляясь к бару за добавкой во имя продолжения банкета. Уже чувствуется некая легкость в ногах, но это не то чтобы беспокоит. Беспокоит возможный дальнейший накал страстей. И это ух как, сука, стрёмно. Следующая партия ежевичная. Шастун берет снова двенадцать штук. Зачем? Да потому что. Разговоры об Арсении до хорошего не доводят. Он не садится — он падает обратно на стул. Не его очередь. Надо ждать. Суркова реагирует на сладко-фиолетовое в новых подставках положительно, и уже чуть стеклянными глазами спрашивает: — Как вы сблизились? Вы же цапались за каждую мелочь, ммм… полгода точно. И «сблизились» ловит Антона за красные щеки. Это от алкоголя, не больше. Ответ будет извилистым, как горная дорога, но честным: — Мы не сближались. Мы просто в рамках проекта по ритейлу… Поработали вместе, многое устаканилось. Условия заставили, что поделать, — Шастун тянется за шотом. Рука Оксаны, обвешанная почти невесомыми по виду золотыми браслетами, хватает его, останавливая: — Ты сейчас не пьешь. Ты соврал. И глаза деть буквально некуда. А что ответить? Нельзя же прям использовать её слова. Это значит — проиграть. Это значит — согласиться. Это: — Окей, хорошо. После того, как ты уехала, я надрался полностью в зюзю и очнулся у него в квартире. Там полеты и разобрали. Стало проще, — Антон наконец обжигает горло, не чувствуя вкуса. Суркова какое-то время переваривает полученную информацию, но после загрузки выдает: — Так я же совсем не об этом… — видимо она забывает про правила, и просто уничтожает первое попавшееся под руку красно-водочное. — А о чем? — Шастун тоже «типа» забывает и просто складывает руки в замок. — Тебя неделю в офисе не было и на каждом собрании: «Антон это» и «Антон вот это»; «О, предам Антону». Он забил тобой всю переговорку под завязку, хотя тебя и не было. Кстати, ты же долечился? Антибиотики не пьешь? Боже, если ты на них ещё, а я притащила и заставила все эти настойки… — Успокойся, Окс. Да, я здоров, — ой бляяять. Просто жопа. Она ведь искренне это все. Как же неловко. Но информация о собраниях не менее неловкая. Она какая-то обжигающе-горячая и неясная. Как и голова Шастуна в текущем состоянии. Именно она решает спросить его ртом: — В чем реальная суть твоих вопросов? — звучало грубовато, но Антон все держит в рамках установленной игры, верно? И ведет себя даже соответствующе. — Почему он выбрал тебя среди всех? — и теперь Шастун видит их. Слезы. Пока еще не бесконечный град, но уже явные намеки на него. — Ты же, блять… — Окс… — Антон действительно не умеет успокаивать. Вот не заложено и все, хуй че сделаешь. Он обычно старательно избегает ситуаций, в которых требуется такой навык. Но не в этот раз. — Ну чего ты вообще себе придумала? Выбрал? — тут хрен знает, надо пить или нет, поэтому Шастун просто бережно перемещает руки на плечи девушки. — Да, поэтому, — Суркова берется за первую рюмку, за вторую и не хмурится ни от одной, — я ухожу с должности и из компании. А ты либо слепой, либо еблан. Антон слегка ошарашен единственным, блять, матерным словом. Но вот выбор двух шотов сразу понимает на сотню процентов: тут было две правды. Её правды. — Я ведь серьезно пыталась. И так и эдак. Ты вообще этого «мистера-идеала» видел? А я наивная, знаешь, — Оксана откидывается на спинку стула и достает какой-то под. Пар отдает нотками вишни. — Где он, а где девочка на побегушках с подарочками, кофе и: «Все отчеты отсортированы, Арсений Сергеевич, Вам тут просили передать»… Шастун понимает, о чем она. Потому что да. Он его видел. Таким же, как и Суркова, только через призму соревнований, гнева и ненависти. И назвал бы, скорее, «мистером-вычурным-пидором», взамен её определения. Но это уточнение мы опустим — положение не то. — Ты себе какого-то идеального супер-мачо нафантазировала, — тут Антон честен предельно, и смело глотает ежевичное. — А какой он? — влезает Оксана. — Он скрытный, — почему-то в голове всплывает диалог из трейлера к «50 оттенков серого» и усмешка расцветает сама собой. — И так понятно. — Дотошный, везде по-блядски правильный душный педант, — сознание сливает эти критерии само, без заминок. Как рапорт. — Тош, не новость. — С ним внезапно. Иногда спокойно… Прям вообще потрясающе, — Шастун явно бредит, ибо последнее слово собирается только по слогам: — Ком-форт-но. Суркова застывает, как и новые слезы у неё в глазах, но она прикрывается притворно-циничным: — А вот этого мне было бы проще не знать. Если совсем не изворачиваться и не выебываться, Антону тоже. Лучше вернуться обратно. Чуть отмотать кинопленку, поднять стопку: — И ты уходишь из-за него? — опрокинуть. — Частично, — Оксана не прекращает плакать, но умело скрывает это за улыбками. Страшно спрашивать, где она набралась опыта в подобном. — Мне предложили место получше, повыше, да и так… Я больше не могу. Она не дотягивается до очередной клюквы, и Шастун, себе на грех, подвигает ей напиток. — Почему? — оп, пошло́, уже как по-маслу. — Потому что… Почему ты? Чем ты лучше? — Оксана, еб твою мать, — Антон стучит ладонью по столу, и вообще пылит зазря. И спьяну. Но поймет он это потом. — Я вообще не выкупаю, о чем речь. Мы просто начали общаться, а все вокруг спланировали нам счастливую семейную жизнь с собакой и особняком. Охуеть! — Все? — Суркова щурится. Ну как всегда. Язык твой — враг твой. И общий. И вообще. — Дима и Сережа просто подкидывают гейские шутки, ничего серьезного, — буркает Шастун, пытаясь замять интерес. — А ты совсем натурал? — девушка реально удивляется. Всей распахнутой душой. — Ты, блять, серьезно? — Антон удивляется не меньше, открывая глаза так широко, что они, кажется, сейчас порвутся. И Суркова заливается смехом. Настолько сильным, что качается из стороны в сторону, и даже люди в зале и за баром оборачиваются. Беззлобно. Наверное. Морщинки в уголках её глаз выступают ярко-ярко, и она падает головой на сложенные руки: — Какая же я идиотка. Я же думала... Шастун заражается. Внезапно заражается этим весельем, как до этого невольно заразился безнадегой и тоской. Он стирает из памяти своим хохотом следы того, что злобно вспыхнул минутами ранее на это солнечное существо. — Но ведь тогда совсем околесица… Да даже то, как вы смотрите друг на друга… Блять, а может, судьба? — Суркова с намеком играет бровями. — Блять, а может, иди ты? — Антон повторяет жест. Смотрят. Ага. Потом обдумаем. Снова смех. Смех. Радость. Совсем уже пьяный Шастун смотрит на время: 22:40. И он рад, что провел вечер именно тут и именно так: на полупечали, полувеселье, вообще не дав ответов на самые важные вопросы. Даже самому себе. Интересно, какой будет работа без Оксаны? Каким будет офис? Каким будет все еще (заметно) любимый ей Арсений? Образ этого всего неприятен, как причинение вреда средней тяжести. Оплатив все возможные счета на все возможные пополам, шатаясь выходя из бара, Суркова берет Антона за руку и выдает неожиданное: — Я вроде бы подзакрыла часть своих сомнений, мыслей и как там… гештальтов? Короче, все классно. И не больно даже. Дашь сигарету? Антон послушно кивает и подкуривает даме, а потом сам — по всем правилам приличия высшего бомонда, до которому ему, как до Луны раком. — Будет просьба, — выдыхающая дым Оксана выглядит слишком элегантно. Она смотрит куда-то вверх — в небо. Ближе к космосу. — Кидай, клянусь, что выполню, — а вот Шастун еле фокусирует взгляд на фонаре. Какие там, нахуй, звезды? — Передай Арсению: «Ты мудак», — хорошо? — она наклоняет голову назад, поправляя волосы, и чуть не падает. Антон дергается, подлавливает её, удивляясь своей ловкости вообще. Прямо супергерой, ебать. Железный человек, только чуть победнее и потоньше. Он сажает девушку в такси, придерживая, закрывает дверь и почему-то решает, что у него хватит сил на исполнение «последнего желания» прямо сейчас. После, зачем-то, Шастун пинает ни в чем не повинный оградитель стоянки. Ну и что, что все плывет? Ну и что, что каждого объекта по два? Хуле тянуть с подобным? Это экстренная нужда. Убер грузится долго, зато приезжает быстро. Со своей квартирой на Арбатской Попов заебал уже по умолчанию, но даже пьяное путешествие среди ночи за тысячу четыреста — слишком маленькая цена для разбитого сердечка Сурковой.***
Какой-то мужчина сначала странно косится на Антона, после же сравнивает его состояние со своим и придерживает сначала дверь во двор, а после — в подъезд. Только уже в лифте он делится по-русски открытым и доверчивым: — Жена такой пизды даст. Она у меня грымза, просто жесть, — он поправляет слишком дорогую куртку, для подобной жалобы. — А твоя? Шастун выходит на нужном этаже, а отправляющемуся выше незнакомцу бросает: — Нет. В подъезде почему-то пахнет чуть-ли не розами — это не отрезвляет. Вот запах советского именно «падика» заставил бы проблеваться, и мутило бы в сотню раз меньше. Антон опирается о стену одной рукой и, почти повиснув на ней, жмёт на звонок. Раз. Два. Три. Дверь открывается неспешно, будто заспано. Ебать, уже почти полночь, он ожидал торжественного приветствия? Вряд ли. Из квартиры сильно фонит специями и остатками чьего-то присутствия. На секунду Шастун закрывает глаза, втягивая запах, представляя себя посреди какого-то индийского магазина, и становится прям удушающе. — Посмотрите-ка, здравствуй, Антон, — а вот теперь становится душно. Арсений, кажется, тоже совсем слегка подпитый, облокачивается о косяк и складывает руки на груди. Удивительно, но «Антон» молчит на приветствие и почему-то порог не может переступить, как блядский вампир. Будто приглашение нужно. Прям с поклоном до земли. Слава Богу, следующим звучит: — Заходи быстрее, — Попов отодвигается в сторону, и Шастун с его безразмерными шмотками не с первого раза вваливаются в помещение, споткнувшись сначала о порог, а после о коврик. Локация пуфика определяется сразу, но садиться он особо не торопится. А вот связать слова в голове следовало бы побыстрее, так как Арсений, на правах хозяина, уже начинает шутить: — Обычно с перепоя ездят к бывшим или шлюхам. Я точно не из первых и еще точнее — не из вторых. У тебя дома просто нет нихера от похмелья? — Есть куча всего, — Антон максимально честен. — Тогда что-то случилось? — это легкое волнение, на секунду давшее волну в Арсеньевском «море», сбивает с толку. А стояние напротив друг друга вот так в прихожей сбило уже минутой ранее. Короче… блять. От тепла Шастуна ведет жесточайше, и он пытается скинуть бомбер на пол, вылезая из рукавов настолько несуразно, что просто пиздец. Нахуя вообще надевал? На улице плюс пятнадцать по Цельсию. Пятьдесят девять по Фаренгейту. Попов смеется. Чувствуется, что он слегка придерживает ночного гостя за корпус, помогая опустить ткань до локтей, чуть ли не напополам от улыбок сгибаясь: — Как же тебя такого сюда занесло? — Чувство долга, — все еще честен. И нажран. Теперь просто в нулище. — Интересно, — Арсений все еще старается помочь, тянет куртку вниз, и Шастун естественно тянется также. — Ух ты. Приходится на ходу менять тактику, ограничивая равновесие Антона уже за предплечья: — И что за долг такой? — Высказать кое-что, — Шастун совершает какое-то странное актерское движение головой, будто выплевывая слова, отчего шатается и становится еще ровно на шаг ближе. Попов не отходит, не отталкивает, просто впивается в глаза без радужки и слушает. Он абсолютно расслаблен, выглядит немного сонным и эталонно домашним. Такому человеку сложно вообще какую-то предъяву кинуть. Но у пьяного Антона честь граничит с рыцарской. И кроме того, он думает, что достаточно умненький, начиная свою тираду с: — Любые люди, связывающиеся с тобой… — нет, недостаточно. Он абсолютно не понимает, чего бы такого пиздануть дальше. А переиграть уже не получится. Ну все. Приехали. От обиды на себя хочется всплеснуть руками, запертыми в импровизированные тиски от «Stone Island», и он осознает это не вовремя, но все равно пытается, почти падая на Арсения. Тот держит крепко. Только сам слегка наклоняется в сторону. Он аккуратно выправляет один рукав, потом второй и бросает вещь куда-то в сторону, вероятно даже на пол. Шастуна при этом не отпускает, чтобы бедолага вслед за курткой не отправился. И всё молча. Антону такое поведение чуть ли не до слез. Должно быть агрессивно, должно быть злобно, должно разгрузить и снять крест Сурковой с плеч. Ничего не происходит. Только безмолвие и дыхание. Куда-то в шею. Плохо различимо, хоть и слишком близко. — Люди, связывающиеся со мной… что с ними? — Попов говорит так тихо, будто шепчет колыбельную, а Шастуну последняя ежевика или клюква (или молот, или серп) бьют в голову. Он хватает руками голову Арсения, фиксируя её для собственного взгляда, чтобы ни слова мимо не пролетело. Антон откровенно старается в гневный голос, правда-правда, но получается практически молящий: — Ты такой мудак, Попов. А дальше — зеро. Но что-то внутри синевы щелкает. Шастун не в курсе разговора Арса с Сережей и любых итогов. Шастун вообще не это имел в виду — сто процентов. Шастун просто дурачок, к тому же бухой до беспамятства. Но что-то внутри синевы щелкает. Активно подает сигналы и не менее активно принимает сигналы от холода колец и горячности больших пальцев, с пьяной нежностью касающихся щек с обеих сторон. Но что-то внутри синевы щелкает, прикрывает её тонкой кожей век и бросает тело немного вперед, сталкивая губы с трещинками на чужих. И всего за секунду решая, что это самый наилютейший проеб, Арсений отскакивает на расстояние вытянутых рук. Совсем их не убирает, дабы Антон не почувствовал прелесть соприкосновения лица и кафеля. Быстрее, чем остатки адекватности успевают активизироваться, Шастун тянет ладошку ко рту и спрашивает: — А как это вообще… — и сразу же затыкается. Он же понимает, как. Абсолютно. Как всегда. Как все. Пометка: как все, кто не трус, не пиздобол и не эксперт по самокопаниям. Кстати, насчет копаний: люди душевные и неравнодушные, пожалуйста, взройте перед Антоном землю. Он готов под неё провалиться. — До ванной проводить? — Арсений удивительно невозмутим. Только этот странный вздернутый кончик носа немного отливает розовым. Мило. — Нет, я сейчас вызову такси и… — Шастун пытается найти карманы, дабы достать телефон, подсвечивая свои действия горящими на все лады щеками. Карманов нет. Как будто. Да блядский ты нахуй. — Ты знаешь, сколько стоит заблевать Лексус? — это, кстати, серьезный вопрос. — В душе не ебу, — и серьезный ответ. — А я знаю, — Арсений деловито, с ухмылкой, качает головой. — Так проводить? Кивок. Каждый шаг — как по эшафоту. Мутит не только голову, но и где-то под легкими. Снимая кофту, Шастун думает, что увидит там сейчас огромный синяк, размером, почему-то, с апельсин. Его явно добавляют в глинтвейн, что чувствовалось по дыханию Арсения и по легкой горечи, оставшейся на губах. Обычно, после такого количества алкоголя ты уже слабо различаешь вкусы, но… Тут — необычно. Это вам не это. Шастун снимает футболку, оглядывает район сердца. Он себе навыдумывал — даже покраснения нет. Ни-ху-я.