Настенные часы отстукивают полдевятого вечера в Потсдаме — тяготный день официально можно признать оконченным для поунылых гражданских и Его Величества.
Для последнего в особенности, ведь на кой-то свет Пруссии вновь пришлось идти и весь день ругаться с несчастным мельником у Сан-Суси. Один и тот же продолжающийся конфликт без толкового итога медленно выедал мозг и мучал в заслуженный перерыв хуже работы в отведенный для нее день настолько, что король был готов проклянуть весь голландский народ за присущую им упертость, и себя — за, как правило, не присущую дипломатичность.
Оставалось лишь на остатках сил сесть в кресло в своих покоях и размякнуть на подлокотнике, чтобы, наконец, облегченно расправить крылья, ноющие от перелетов с одного конца Сан-Суси на другой и за его пределы; распустить волосы и поддаться волнам ощущения легкости, перебивающимся разве что головной болью от въевшегося в мозг тараторящего голландского акцента. Брр.
Не прошло пяти минут, как послышался тихий щелчок замка. Пруссия, даже не думая выпрямить спину, одним глазом подглядывал, как медленно и осторожно, чтобы не прищемить раскинувшиеся на треть комнаты крылья, открывалась дверь.
Хвала Господу, то всего лишь Франц. Глаз нет смотреть на бегающие парики в камзолах.
Мальчишка зашел практически на цыпочках, более шустро закрыв за собой дверь. Но, кажется, он сам не особо понимал цель своего внезапного визита: просто встал посреди комнаты, молча начав разглядывать ее с потолка до пола; но если брат не гонит — значит можно. Пусть понаблюдает, может подметит что то — всяко лучше, чем он вновь вусмерть замучает собак.
Пруссия прикрыл глаза, продолжая кемарить в позе убитого орла. Безобидное чужое присутствие больше наводило спокойствие на душу, отгоняло на задний план суету. Как никак, железных нервов стоило урвать восьмилетнего брата к себе на две недели.
Вольную душу юного наследника Священной Римской империи зачастую пытались ограничить и подавить в угоду амбициям, а после обнаружения редкого дара сделать это становилось еще легче. Не будь Фридрих человеком, лишенным спокойного детства, пустил бы ситуацию на самотек, не желая встречаться напрямую с бетонной оградой, что выстроил их отец вокруг себя. Но бросить на произвол судьбы маленькую душу, рискующую пойти по пройденной тропе, он не может.
Пока Священноримская империя продолжает пожинать бразды правления, а обложённый надеждами Австрийская империя не чает бед в своём детстве, для старшего прогнанного сына будет долгом сохранить так и далее.
Бах!
Пруссия съежился: от внезапного грохота неподалеку вспомнилась головная боль. Он поднял голову: со стола упала небольшая стопка из семи книг, которая и без того шаталась (Фриц вечно боялся, что зацепит ее крылом), а рядом растерянный Австрия пытается сделать невиновный вид, пятясь в сторону.
Убитому орлу пришлось восстать, чтобы прибрать небольшой устроенный погром — не повышать же на ребенка голос из-за обычного пустяка. Даже от простого наклона в голове раздавалась противная пульсация, из-за которой приходилось морщиться и съёживать перья.
— Тебе сильно больно? — Франц говорил негромко, стоя сзади, около шкафа. Природная горделивость не позволит ему извиниться, но беспокойство в голосе было отчетливым.
— Неприятно, но терпимо, — въевшийся холодок в своем звучании Пруссия не может контролировать, да и не особо хочет в такой-то поганой ситуации; мальчишка же начал глазами искать поблизости нечто.
Встав на колено, Фридрих заглянул под стол — если на то пошло, он точно помнит, что где-то здесь не одну неделю пылится восьмая книга; а в голову невольно закралась мысль о поведении брата. Импульсивные выходки и непослушание были в его вкусе, и, как правило, с места происшествия он сразу же давал дёру, убегая как можно дальше — лишь бы только не столкнуться с отцом.
В сегодняшний момент же он стоит, как по струночке, рядом. Ждет чего-либо? Наказания или выговора? Что, Господь Всемогущий, сделали с сияющим ребенком за два года, что им практически не позволяли видеться?
Выудив из подстольной тьмы французский роман, Пруссия с хрустом в пояснице выпрямился, распушая крылья, на одном из которых почувствовалось легкое прикосновение.
Фридрих обернулся, и его сердце пропустило удар.
Дрожащая детская рука сжимала запястье, где наливался кровью продолговатый порез; золотой жидкости за считанные секунды скопилось до самых краев, что первые капли разбились о шахматный пол.
— Пожалуйста, быстрее… — Австрия до этого с еле слышным скулёжом прикусывал губу, но стоило голосу дрогнуть — по щекам покатились большие грозди слез. — Мне очень больно…
Пруссия был обескуражен ровно несколько секунд. Когда до его слуха донеслось скрипучее рыдание, он тут же подорвался вниз, хватая брата за плечи.
— Постой, нет, — глаза обеспокоенно бегали по позолотевшему (=покрасневшему) от плача лицу, а пальцы сильнее сжимали шёлковую рубашку. — Мне это не нужно. Прошу, вылечись сам. Молю тебя.
От детского визга в ответ на резкое касание у него защемило грудь до самой нехватки воздуха в лёгких, а крылья беспокойно замахали.
Будто услышав не мольбу, а разрешение, после незначительной тряски Франц жадно припал губами к ране, глотая кровь и жмурясь от жгущих слез, чуть не давясь от новых порывов. Фридрих смотрел на это с вопиющим ужасом, переводя взгляд на лежащие на полу серебряные ножницы с блестящим позолоченным лезвием.
Решительно резать руку из-за простой головной боли? И этому этот мерзавец научил маленького ребёнка?
Ранение затянулось, оставив от себя только фантомную боль и перепачканный рукав. Австрия, продолжая плакать, принялся вытирать опухшие глаза и влажный нос, когда брат поднял его на руки и уселся в то же самое кресло.
— Тебе папа говорил так поступать? — Пруссия аккуратно зачесывал прилипшие к зареванному лицу кудри, волнуясь и на тон понижая голос. О своей голове он уже давно забыл — брат куда важнее.
— Угум, — из глаз все еще шли слезинки, которые Франц втирал до самого позолочения. — Чтобы никому плохо не было.
Фридрих стиснул зубы, из соображений этикета не ругаясь рядом с ребенком — о его чувствах можно прочесть по ощетинившимся крыльям. Урод, возомнивший себя Богом, решается разрушить вторую подаренную им жизнь в собственную угоду, отыгрываясь в этот раз на наивной хрупкой душе. Хочется одновременно вывернуться и вывернуть от переполняющегося отвращения к персоне, запечатлённой в его родовом дереве. Насколько низко Священная Римская империя сможет опуститься впредь?
Держа в себе разгорающуюся злость, Пруссия почувствовал небольшое давление на груди. Австрия положил на него голову, приобнимая брата за плечо и шмыгая носом. В результате попыток устроиться на коленях поудобнее, его накрыло крыло, прижимая сильнее к крепкому взрослому телу, где он наконец, не без заиканий воздухом, смог облегченно выдохнуть.
— Фефе, ты на меня злишься? — тихо донеслось из-под перьев приглушенным голосом.
— Нет. Почему ты так решил? — Фридрих аккуратно разглаживал спутанные кудри, посматривая вниз. Крыло порой подрагивало, щекоча маховыми перьями и пушком, вызывая этим рваный смешок, которому Фриц рад был как никогда.
Австрия задумался на пару секунд: почему? Потому что это привычная ответная реакция на подобные проделки.
— Не знаю.
×××
За небольшой отдых часы стали отстукивать десять часов вечера. Один лишь звук спешащих стрелок и наполнял комнату, заглушая дыхание и насекомых с птицами за окном.
Пруссия аккуратно приоткрыл крыло, не чувствуя все полчаса и шороха от брата. Как оказалось, тот, пригревшись, приютившись и досыта нахныкавшись, бесшумно дремал, с недовольным хмыком разлепив глаза из-за светящей в спрятанное лицо жирандоли.
Невольно проснувшегося ласково погладили по виску, а свободное крыло одним махом потушило все шесть свечей, погружая комнату во тьму, освещаемую лишь луной из-за занавесок; затем накрыло «птенца» за вторым следом, распушая перья, подобно надувшемуся от холода голубю, что даже головы хозяина становится не видно.
Чувствовались небольшие колыхания из-за дискомфорта о быстросменном освещении: Австрия будто бы пытался прижаться еще крепче, сжимая в ладошках тяжелую ткань и иногда натыкаясь на мягкие волосы. Тогда ему на плечо легла массивная ладонь, а по полумраку разнёсся глухой и в каком то роде старческий (Фрицу ведь больше века!), но по своему мягкий голос:
♪♪ La Le Lu ♪♪
♪ Nur der Mann im Mond schaut zu,
wenn die kleinen Babys schlafen,
d'rum schlaf' auch du ♪
♪♪ La Le Lu ♪♪
♪ Vor dem Bettchen steh'n zwei Schuh',
und die sind genauso müde,
geh'n jetzt zur Ruh' ♪
♪♪ La Le Lu ♪♪
♪ Tausend Sterne schu'n uns zu,
führen uns ins Reich der Träume,
schlafe auch du ♪
Тихая колыбельная разносилась святой мелодией, ударяясь эхом о стены виноградного дворца. На небольшом кресле было очень неудобно, но мирское инкомодите не смело тушить греющий очаг родной искры.
Скоро Фридрих заснет следом, ведь голос утихает и утихает. Нужно перед отключкой обмозговать завтрашние планы.
Что же там…
Ах, да… Нужно будет вновь пойти поругаться.
