Не гони меня

Демоны, боги, рыжие боги, Стрибоги, вьются вокруг мошкарой и сверкают бензиновыми глазами, тут, там, расплывчатые, неуловимые, хочется поймать, но только замахнешься - касаешься пустоты, рука через воздух проходит, ничего нет. Есть голоса и кванты рыжего света на периферии зрения. И кровь, крови много, под кожей, в венах, в артериях, в воздухе, в мыслях. - Очнулся. С добрым утром! В полумраке мерцает дьявольский оскал, оскал геены огненной, огненной! Огонь. Кровь. Тепло. Морковка. - Ч-то происходит? Понимаю, что руки мои в наручниках, это я определил по ломоте моих затекших суставов. - Ничего такого, Миша. Я просто соскучился, решил в гости зайти, я ведь знаю, что для тебя я во все времена самый желанный гость. Юлит рыжая морда. У меня от его мельтешений голова начинает болеть. Воспоминания постепенно возвращаются: я работал в своем опорном пункте, встал попить воды, услышал шорох за спиной, обернулся, а перед носом уже клизма с клофелином. Очнулся в наручниках на стуле в своем же кабинете. - Что тебе нужно? Мой голос возвращается от бессвязной хрипоты в уверенный баритон. Рыжий молчит и неотрывно смотрит на меня, хитро щурится, а затем снимает начищенный пиджак, вешая на стул, на котором сидит. - Жарко у тебя тут. - невинно изгибает бровь с деланным кокетством дамочки. - Что ты хочешь? - с нарастающим раздражением повторяю свой вопрос. Бесят меня его вечные загадки, до меня разгадки не сразу доходят, а пока я гадаю, время работает на него. - Говорю же, Соловьев, в гости зашёл. Чего не понятно то. - ведёт себя он слишком странно, странно для него, конечно - он достаточно немногословен сегодня, хотя в реальности неисправимый балабол. Замечаю - смотрит на меня пристально, жадно, изучает каждый сантиметр моего лица, что-то пытается там найти. - Ах да! - резко спохватывается он. - Я же чай нам сделал, правда он остыл, пока ты без сознания был. Я скажу, достаточно неприлично вот так вот гостей встречать, я сам себя получается чаем угощаю, сам себя развлекаю. - Рыжий принес поднос с двумя кружками. - Отравить хочешь. - насмешливо заключаю я, смотря на это рыжее чудовище исподлобья. - Эх, Соловьев. Я к тебе как к другу, а ты... - какие театральные жесты разочарования он выдает, прямо артист. - Ну зачем мне тебя травить, сам посуди. Говорю же просто зашёл повидаться, я не всегда с умыслом же. Иногда могу и нормальным человеком побыть. - Ты человеком быть не умеешь! - злобно выпаливаю я, сквозь сомкнутые зубы. Чувствую себя псом на цепи. - Ещё как умею, Мишенька, ты не знаешь, каким хорошим человеком я могу быть. - было сложно распознать, но мои слова задели его очень глубоко, хотя это проявилось только в нервическом подрагивании брови, остальное - маска. Я молчу и устало усмехаюсь, пытаясь пошевелить затекшими руками. Он это видит, он это замечает и кажется мысли мои читает. - А руки я тебе связал, СтОбЫ ты мИнЯ не АбИзАл. - слова коверкает, ей богу маленький ребенок. - А ты чаю выпей, сладенького, глюкозка, полезно для организма. Видишь, забочусь о тебе. Подходит ко мне, надавливая на подбородок, заливает сладкую жижу, слишком приторную, я едва сдерживаю рвотный позыв. Теплые струи чая текут по моему подбородку, заливают его паучьи пальцы. Рыжий отстраняется и медленно слизывает жидкость со своей руки, игриво смотря мне в глаза. Язык у него длинный, острый... Не хочу больше думать об этом. - Очень сладкий. Мне нравится. - лыбится по-змеиному, а после садится поодаль от меня. - Я, пожалуй, тоже выпью. - залпом вливает в себя чай, намеренно заливая свою черную выглаженную рубашку. - Ой, какой я неосторожный... Галстук, ловко развязанный, падает на пол, а рубашка медленно спадает с тощих белых плеч. Пиджак на стуле висит, а рубашка валяется. Непоследовательный. От таких ожидать можно все. - Ты что задумал? - начинаю напрягаться. Этот псих может выкинуть что угодно, и судя по его спокойному сосредоточенному виду, он уже все просчитал. - Я? Сам не видишь, я весь промок. - говорит тихо, смотрит туповато, но тупость эта фальшивая, картинная. - От чая что-то пить захотелось. - встаёт медленно, не разрывая контакта глаз. Наливает в кружку воды и снова садится напротив меня. Пьет жадно и снова проливает воду. Красиво и жутко одновременно. На оголенной белой груди вода блестит от тусклой лампы алмазами, ручьями затекая под пояс брюк. Что-то на лирику меня потянуло. - Да что же это. Теперь и штаны... Как неловко. - закусывает губу и смотрит на меня вопрошающе. - Ты же не против? - тактично намекает он, обманчиво предлагая выбор. - Против! Ведусь на уловку, забываю о том, кто передо мной, пользуюсь властью и выбором, который он мне даёт. Но ведь это лишь формальность, риторический вопрос для его монолога, он ведь для себя все уже решил и играет с моей самоуверенностью и желанием иметь первенство. Медленно встаёт со стула и с крайне серьезным и непоколебимым выражением лица смотрит на меня, стягивая с себя брюки. Под ними ничего, кроме эрекции. Не любитель я мужских тел, да и всего этого в целом, но это тело... Это другое, а какое другое, я ещё не понял. Но резко захотелось коснуться до его живота. Какой он, теплый, горячий, а может ледяной как у трупа? Мягкий и пастозный, как вата, или же твердый, как сталь? Мысли идиотские. Не могу их заткнуть. Лезут ото всюду. - А чего нам стыдится, Соловьев, мы ж с тобой мужики, верно? - руки распахивает и медленно акулой подплывает ко мне. - Не подходи ко мне, извращенец, убью! - не на шутку распаляюсь я, в паху колко тянет, будто грузила привязали. Страшно, впервые так страшно, будто черви копошатся внутри. - Я только наручники сниму. Ти-ше. - и правда за спину заходит и только наручники снимает, аккуратно так, чувствую, как руки его дрожат, чувствую его судорожное дыхание на своем затылке. Мурашки сбегаются. Мне хватает одного звука щелчка, чтобы высвободившиеся кулаки вошли в бой. Бью его сильно, нещадно по носу. Приятно, когда руки знают, что делать. А Рыжий и не сопротивляется совсем и на колени падает, нос кровит. Смотрит на меня сверху вниз, а я не пойму чего он хочет, совсем не пойму. - Ты больной. - презрительно заключаю я, не зная что дальше делать. - Чего тебе вообще нужно? - Гораздо важнее, что нужно тебе... - он безумно смеётся и широко слизывает со своей верхней губы кровь, буквально захлебываясь воздухом и своим хохотом. На этом моменте я не выдерживаю. Кровь разбушевалась во мне и застряла где-то между ног, воспалила, взъерошила меня. Волосы его рыжие совсем покоя не дают, грубо хватаю я их, а они, я удивляюсь, мягкие-мягкие, скальп оттягиваю и заставляю встать. Маньяк не сопротивляется и вроде как даже не думает об этом, даёт мне волю и право, а я пользуюсь, хоть и уловка, беру то, что хочу, то что считаю нужным. Он не спускает с меня глаз, а я вглядываюсь в едва заметные веснушки на его носу, он глядит на меня болезненно и отчаянно, опускаю ладонь с его затылка на загривок и одним рывком прикладываю грудью на стол. Он глухо хрипит и кажется хихикает. Зад у него белый, как два гладких шара. Жмёт его к моему паху и притирается. Не выдерживаю и увесисто шлепаю его до красной густоты на коже. Он вздрагивает и плотнее вжимается в меня. Что-то есть в этом такое, чего нет в интиме с Катей, здесь не нужно быть деликатным, нежным, уступчивым, здесь можно себя не сдерживать, да не то что можно, нужно, и это, только это распаляет внутри огонь жизни. - Отпустишь, Соловьев? - гулким эхом проносится его голос. - Не отпущу, никогда! - почти со звериным рыком вонзаюсь в него без подготовки, но ему то она и не нужна совсем, он давно все подготовил. А дальше стоны, хрипы, издевательские мольбы о пощаде, в меру мягкий и в меру подтянутый и теплый живот, ненависть, и чувство жизни. Как жаль, что это чувство можно ощутить лишь с этим больным ублюдком-психопатом, очень жаль. Закончилось все очень резко, и ощущение такое потустороннее, не знаю, как правильно описать, будто полетели искры к костру. - Не гони меня. Я тебе всего себя... А ты не гони только. - Рыжий смотрит на меня диким взъерошенным зверем, глаза мокрые и красные, руки мертвой хваткой вцепились мне в плечи. Мы стоим обнаженные друг перед другом, неловкие, обезоруженные. Наверное, в такие моменты люди целуются, но зачем нам это нужно сейчас... Хотя в его глазах я вижу томное и скребучее желание раздробить мне зубы своими и в мясо разорвать мои губы. Он смотрит на меня, не отрывая цепких пальцев от моих плеч, и я практически не ощущаю боли, все давно онемело. Он чего-то ждёт от меня, какого-то ответа, действия, но я застыл каменной глыбой перед ним. - Я не Катя, Соловьев. - так и не дождавшись ответа, он омрачается, надевая привычную маску. Я вижу, как она нарастает на его честном и впервые для меня открытом человеческом лице. - Я просто думал, что ты можешь меня понять, что ты видишь мир так, как вижу его я. - Ты был прав, мы одно целое. Свет и тьма. Но тьма никогда не станет светом, а свет никогда не станет тьмой. - не знаю, зачем говорю это. Хочется попытаться обнять это рыжее чудище, усмирить, но я понимаю, что наш удел - редкие подобные ночи и бесконечное противостояния добра со злом. Он тоже это понимает, вижу по глазам. Слеза, явно не мужская, такая уязвимая слеза быстро стекает со скулы его и ударяется об пол, а за ней вторая и третья. - Я знаю, мы никогда не сможем быть на одной стороне, это просто невозможно. - глупо улыбается он и смотрит куда-то в пол. А затем пронизывает меня взглядом так, будто сейчас умрет и резко на вдохе прижимается к моим губам своими, и я едва поддаюсь губами, едва приоткрываю рот, едва чувствую вкус его слез, едва отвечаю, только он выпускает мне в рот болезненный лихорадочных выдох и с мокрым горестным и трусливым чмоком отрывается от моих губ, не позволив мне ответить ему на этот недопоцелуй, как положено. Окидывает меня чужим взглядом, а после торопливо натягивает брюки, собирает вещи и убегает за дверь. Со звуком захлопнувшейся двери, я вдруг осознаю, что больше не люблю Катю.