Орехи аджиленах

Сначала был тихий скребущий звук. Маленькие котячьи коготки проходили по шершавому дереву, требуя внимания мамы-кошки. Мягкие лапки глухо ударялись о дверь в такт скрежету. Тигнари дёрнул ухом, перевернутся на другой бок в полусне. Откинул мокрые волосы со лба. Лапки опять настойчиво побились. Скромно попытались оставить царапину, но застеснялись на половине пути, и спрятали когти. Погладили тронутое место, заглаживая вину. Тигнари сел на кровати, собрал выбившиеся из-под ворота туники волосы в обе руки, откинул назад. Направился прямиком к двери и распахнул одним движением. Тонкий писк отпрыгнул в сторону. Тигнари схватил отлетающую дверь, притянул к себе. Ошалело высунул голову и уставился на стучавшую. Коллеи стояла, прижав руки к груди и испуганно выпятив глаза, за два локтя от двери. Она была одета в длинный калазирис с широкими бретельками. Изрисованные хной руки были прикрыты лёгкой тканью до запястий, глаза — красные, будто их грубо и впопыхах тёрли. На краю левого века виднелся чёрный развод. — Коллеи! — воскликнул Тигнари, когда глаза поймали фокус, — Прости! Не ударилась? — Н-нет, всё хорошо, господин Тигнари! — выпалила Коллеи на выдохе, — Просто не ожидала… — Не оправдывайся, — резко сказал он. Коллеи сжалась, он одёрнул себя, добавил уже мягче, — Это я чуть тебя не снёс. Сам не свой, когда сонный… — Я вас разбудила? — глаза Коллеи расширились ещё сильнее. Тигнари кивнул, навострил уши. В жилом крыле было нехарактерно тихо. — А ты жаворонок, Коллеи. Все ещё спят, — он улыбнулся, но улыбка быстро сошла с его лица, — Что-то случилось? — Нет, все в порядке, — Коллеи переминулась с ноги на ногу, — Все давно встали. Они около бассейна собрались, я видела по дороге… — Что? — Тигнари облокотился о дверной косяк, нервно огладил ткань туники на бёдрах, — Который час? — Э-э-э… — Коллеи подняла глаза к потолку, — Я не знаю… — Завтрак прошёл? — Уже, господин. Все ожидают обед. Коллеи мяла рукав левой руки пальцами, неуверенно поглядывая ему за спину. Она тихо и жадно вдыхала через нос, словно долго бежала и выронила весь воздух из лёгких по дороге. Слова выходили изо рта тяжко, с чрезмерным старанием, замаскированным под собранность, грудь часто и мелко вздымалась, и волосы от проступившего пота липли к тронутой загаром шее. Тигнари смотрел на неё и всё никак не мог понять, как умудрился проспать завтрак. Неужели его трещотчик устроил себе выходной? Эта мысль его повеселила, он потёр глаза, вдавив костяшки в глазные яблоки до узоров под веками, отступил от порога: — Заходи. Коллеи несмело повертелась, держа руку в руке, сказала: — Я просто хотела извиниться перед вами… Тигнари моргнул, вернулся на место: — Это ещё за что? Я думал, ты хотела взять книги. — А, — румянец на её щеках зацвёл ещё ярче. Она выглядела нездорово, вся мокрая и красная, как от жара, и Тигнари представил, что будет, если она сейчас хлопнется в обморок. Как он потащит её сквозь утреннюю усталость в мышцах и костях, опять по пустому коридору и вниз. Как сам запыхается и взмокнет у самой двери Гольшан, а ноги опасно задрожат, протестуя против лишней нагрузки. Может, он свалится у двери, так и не занеся руку, чтобы постучать (про металлический звонок на двери он в тот момент и знать забудет). В его глазах потемнеет, они полетят и ударятся о пол, и так и будут лежать, объятые обморочной дымкой, пока кто-нибудь из гарема не решит сбегать в свои покои за забытым кафтаном или любимым персиковым мылом и не споткнётся о них на полпути. Коллеи покусала губу и выдавила: — Да. Я хотела… Тигнари снова отошёл вглубь комнаты, поманил её. Коллеи в последний раз одёрнула рукав и сделала шаг внутрь. — Прости за беспорядок, — Тигнари кивнул на разворошенную кровать. — Ничего, господин, — она сделала ещё один шаг, быстро осмотрела комнату, ни за что не зацепившись взглядом, отступила назад, к стенке, прислонилась к ней спиной, — Если для вас это беспорядок, то вам точно не стоит видеть, что творится в моих покоях, — она хихикнула, закрылась ладонью, словно смутившись своего веселья. Сказала, задавив улыбку, — Я хотела извиниться, что не пришла на следующий день, как обещала. Тигнари присел у сундука, открыл его. — Ничего, Коллеи, — он выкладывал вещи по одной. Сначала вуали, потом свои повседневные одежды — шаровары, платки, накидки. Украшения лежали на дне, завёрнутые в шёлковый платочек. В этом же платочке он хранил золото, когда жил в Авидье. С тех пор тот потяжелел; к золотым серьгам и простеньким браслетам добавились бронза, дорогие камни и крашеное стекло. Он отодвинул тайник в сторону и под своими ещё лесными, из прошлой жизни, вещами, в которых он прибыл в пустыню, нашёл потрёпанные книги, — Вот они, — он достал все три разом, осторожно поставил их на укрытую ковром плитку, — Начни с одной, чтобы не перегружать голову. Коллеи смотрела на книги несмело, как на предлагаемую торговцем гвоздь винограда — хочется, но непонятно, можно ли брать. А вдруг не стоит? Вдруг попросят что-то взамен? Но Тигнари не смотрел на неё, не протягивал ей книги, уговаривая прочитать хоть станичку; он отвернулся к своим вещам, начал возиться, наводя порядок и укладывая их в стопки. Коллеи расслабилась, присела рядом. Когда Тигнари закончил, он прикрыл сундук и огладил книги руками, столкнувшись локтями с Коллеи. Обложка верхней книги — того самого первого тома «Общего справочника…», изрядно потрепался за годы, хотя, и этим Тигнари был по-детски горд, в его владении у книги лишь чуть сильнее расползся переплёт на боку, выпуская наружу бахрому подкладки. А, ещё на страничке о манговом дереве поплыла краска — это он в четырнадцать зачитался на улице и не успел спрятаться под навесом. От воды пострадал его хвост и аж целая половина страницы. Он поднял книгу, протянул Коллеи: — Держи. Только аккуратно. Коллеи протянула руки, взяла её, погладив корешок пальцем. Провела ладошкой по выцветшим буквам на обложке. — Это очень старая книга, господин Тигнари… — Да, — он прочистил горло. В груди что-то сжалось при виде маленькой девочки с сокровищем всей его жизни в руках. Странное чувство. Словно он смотрел на себя лет семь назад, но со стороны. Стороны, которая рвалась заботиться и опекать; хотелось подползти ближе, приобнять за плечи, почитать книжку вместе — объяснить, что непонятно, подсказать… Может, просто хотелось дать девочке то, чего сам он в детстве никогда не знал — внимания, и успокоить иногда поднимающего в нём голову недолюбленного ребёнка. Улыбка робко заползла на его губы, вкрадчиво, как впервые залетевший на цветок молодой шмель. Он добавил, — Она у меня с детства. — И вам… — она закусила губу, — Вы не боитесь вот так одалживать её мне? — Нет. Я верю в твою добросовестность. — Спасибо! — воскликнула Коллеи, — Вы не пожалеете, господин! Она поднялась на ноги, повернулась в сторону двери. Пальцы на дверной ручке замерли. Коллеи подняла плечи. Что-то невысказанное повисло в воздухе, патокой растеклось по комнате, не давая спокойно дышать. Коллеи отпустила ручку, повернулась обратно, выпалила: — Когда я отнесу книгу в покои, вы не хотите сходить со мной кое-куда? Я спросила Лизу сегодня после возвращения, и она сказала, что не против, если мы не задержимся надолго! Вам должно понравиться. То есть, я так думаю… Я надеюсь, что вам понравится! У Тигнари заинтересованно дёрнулись уши. — Конечно, — ответил он, — Но куда? Коллеи улыбнулась, помотала головой, пряча хитринку в уголках глаз. Бросила напоследок: — Ждите меня внизу. Возьмите с собой платок! — и выбежала из комнаты. Тигнари опять остался в комнате один, наедине с перевёрнутым сундуком и расправленной кроватью. Он разложил на кровати тонкое покрывало, пригладил уголки. Уложил оставшиеся книги на дно сундука, хотя изнутри сжирало желанием открыть обе, пригладить пожелтевшие страницы, вдохнуть затхлый книжный запах и перечитать — от корки до корки. Сверху положил платочек с украшениями, завалил его тяжёлой накидкой из толстой ткани, которую ему выдали «на холодную погоду» — Тигнари справедливо полагал, что не наденет её ни разу в жизни, — сверху уложил стопку шаровар. Потом пробежал по стопке пальцами, вытащил и надел шаровары из середины — особенно широкие, похожие больше на юбку, чем на штаны. Вытянул светлый платок, укрыл всё это дело вуалями и захлопнул сундук. Когда он спускался, в жилое крыло по переходу кто-то стремительно шагал. «Кто-то», хотя на подсознательно уровне Тигнари сразу узнал эту торопливую длинноногую походку. Когда он дошёл до первого этажа, на него чуть не налетел Кавех. — Ух! — он увильнул в сторону, налетев вместо Тигнари на перила. Инкрустированные хризолитом поручни больно встретились с животом, и Кавех зашипел. — Кавех! — воскликнул Тигнари. Он не успел выбрать между удивлением и укоризной, потому интонация вышла неразборчивой, — Ты куда несёшься? Кавех ответил не сразу; простоял несколько секунд, пока боль эхом пролетела по животу, отразилась от позвоночника и вернулась обратно в мягкое место прямо над пупком, где успели собраться капельки воды. Выдавил сквозь зубы: — За кафтаном шёл… Тигнари закатил глаза. Кафтан, сшитый по последней сумерской моде из лимонного сатина и украшенный серебряными нитями и кружевом на рукавах, был последним приобретением Кавеха и оттого — горячо им любимым предметом одежды, который тот то ли от этой самой большой любви, то ли от не менее большой рассеянности каждый раз забывал в покоях. И каждый раз, выскакивая из бассейна, Кавех бежал, не обременяя своё тело другой одеждой, за кафтаном, сверкая блестящими на солнце голыми ягодицами. Когда Тигнари в первый раз увидел, как тот выходит из воды, игнорируя лежащую на берегу бедренную подвязку, и идёт прямиком в жилое крыло, он крикнул как-то стыдливо и даже испуганно: — Кавех! Ты же голый! Кавех по-своему изящно откинул волосы, повернул голову, и, подняв брови, спросил: — А что такого? Больше Тигнари не спрашивал. Кавех всё ещё держался за живот. Он болезненно сощурил глаза, из которых едва не выступали слёзы, и Тигнари, невольно посмеиваясь над его мученическим выражением лица, украдкой бросил взгляд на открытую всему свету кожу под пупком и ниже. Кашлянул, спросил шутливо: — Ты точно животом ударился? Кавех выставил одну ногу вперёд, свёл бёдра в попытке прикрыться, но помогло не особо. Тигнари всегда было странно вспоминать, что Кавех — не только ребёнок Хатхор, как с уважением говорят в Пустыне про всех людей, что созданы для любви, но и один из нескольких в гареме детей Мина. — Очень смешно! — обиженно сказал он, — Я тут страдаю, а он смеётся. Ты прямо как… хотя, ладно, не настолько плохо… Но всё равно… — Кавех! Ой, — Коллеи стояла на втором этаже, у конца пандуса. Книга исчезла из её разрисованных рук, на плечи была накинула иноземная шаль крупной вязки. Она отвернулась от чужой наготы, прикрыв лицо ладошкой и длинной чёлкой. — Коллеи! — Кавех радостно поднял руки. Улыбка на его лице занервничала, он огляделся по сторонам. Заметил платок в руках Тигнари. Тигнари завёл руку за спину, но было поздно. — Дай-ка мне, — Кавех протянул руку, забрал платок себе. Обмотал вокруг бёдер, завязал на боку и сказал, — Коллеи, всё! Я оделся. Тигнари для вида возмутился, хотя и сам бы обернул Кавеха этим несчастным куском ткани, не сообрази тот быстрее: — Кавех! Какого плесенника? Кавех помахал на него рукой: — Я верну. И вообще, это будет твоим извинением за то, что смеялся надо мной! Коллеи спустилась к ним, с любопытством смотрела то на одного, то на другого. Тигнари мазнул хвостом по коленям Кавеха, собирая капли. Хотел сообщить Коллеи судьбу платка, который взял по её наставлению, но Кавех уже заливался соловьём: — Коллеи, доброе утро! Как идут дела? Ты уже успела вернуться? Долго же тебя не было в этот раз! А мы с Нилу как раз обсуждали, сколько будет гостей на пире. Ты не знаешь? И куда нас посадят? Мне, то есть нам, в том году не понравилось сидеть за военными — у них каждый ходит с хопешом за поясом, только зря людей пугают! А пьют они не для веселья, а для храбрости, что ещё хуже… От колесничих вообще воняет лошадьми, аж глаза щиплет. Под конец меня даже стошнило. Хотя это скорее из-за того, что военачальник Наджджа тогда отрубил военачальнику Бакари палец на спор, и тот отлетел прямо нам под стол… Лица Коллеи и Тигнари менялись с каждым словом, хотя природа их реакций была совершенно разная. Коллеи краснела; Кавех застал её врасплох своими расспросами. Красные пятна поселились на её щеках и кончике носа, её переполнило чувством собственной важности, глаза заблестели, хотя находящая волнами растерянность едва не затмевала всю её радость. Взгляд беспомощно бегал из стороны в сторону. Словно подмастерье, к которому обратился заказчик за отсутствием его мастера, она нетерпеливо схватила молот, разогрела печь и достала муку, взялась за нитку с иголкой, но обнаружила внезапно, что не выучила за годы, как правильно вдевать нитку в ушко, сколько яиц следует намешивать в тесто, и как правильно бить молотом о наковальню. Она была горда и в своей гордости абсолютно беспомощна. Тигнари же бледнел. Каждое откровение, что Кавех без задней мысли обрушивал ему на голову, било по мозгам и возрождало в Тигнари то забытое чувство страха перед неизвестным, что он надеялся похоронить под каменными плитами библиотеки и никогда не вспоминать. Коллеи прокашлялась, тихо пробормотала, будто надеясь, что Кавех её не услышит: — Я… да. Мы обсуждали праздник, но детали… — она подумала ещё, но так и не нашлась с лучшим ответом, — Я скажу Лизе, она постарается договориться. Подмастерье в ней сдался. Кавеха ответ не устроил. Он махнул рукой: — Ай, с Лизой я уже говорил. Она ничего пообещать не смогла, — он цокнул языком, постучал ногтями по перилам. Вкрадчиво спросил, — Колле-еи, а ты не можешь поговорить с… — он задрал глаза к потолку, потыкал пальцем туда же, — …с нашим превеликим покровителем? Коллеи посмотрела на него, как испуганная лань. — Н-ну, я… Он сейчас очень занят, у него нет времени на это… — Что, и на тебя времени не найдёт? — Нет, он правда занят. Прости, Кавех. Кавех вздохнул, сказал ворчливо: — Ох уж эти люди у власти! Когда надо управлять царствами и водить военные походы, время у них есть, но когда дело доходит до простых человеческих дел, всё оно неожиданно куда-то девается. Тигнари прыснул в ладонь. Какая поразительная способность — возводить свои собственные капризы в такие фундаментальные масштабы! Коллеи же посерьёзнела; огладив калазирис, она твёрдо ответила, и в её голосе Тигнари впервые послышался не звон молодого лесного ручья, а завывание барханов, шелест песка и звон золотой посуды, и лёгкие на мгновение обдало фантомным жаром: — Мы говорим о личности нечеловеческих масштабов. Кавех улыбнулся ей: — Дорогая Коллеи. Жрецы говорят, что даже у бессмертных призрачных богов пустыни, древних, как все крупицы песка вместе взятые, были семьи. Что уж говорить о боге, который имеет плоть и кровь? Как же он, обременённый жизнью наравне с простыми смертными, может отказывать себе в нормальных человеческих отношениях с немногими близкими, на которых не так сильно падает тень его божественности? Он смотрел победно, с лицом «я знаю, что прав, и ничего вы мне не сделаете», потянулся сложить руки на груди, но одна рука была занята платком, и он бросил эту затею. Коллеи медленно поморгала, переваривая слова Кавеха. Кавех поморгал ей в ответ, передразнивая. Не дождался её ответа, переключился на Тигнари: — Тигнари, а ты чего стоишь? Ждёшь меня? Тигнари помотал головой: — Мы с Коллеи идём в… — Тигнари не знал, куда они идут. Он повернулся к притихшей Коллеи, — Я и сам теряюсь в догадках, куда. — Это пока что секрет, — ответила Коллеи. Кавех по очереди пытливо на них посмотрел. Потом надул губы, погрозил Тигнари бровями: — Потом мне расскажешь! И начал подниматься по лестнице. В этот раз — в стократ спокойнее. Тигнари было неясно, зачем он вообще по-началу так нёсся, будто забытый кафтан мог от него куда-то убежать, но, зная Кавеха, то было скорее не от необходимости, а драматизма ради. Тигнари вспомнил, когда тот уже прошёл середину пандуса. Потряс кулаком, крикнул: — Кавех! Верни! Кавех что-то промычал в ответ и прибавил скорости. Скрылся на втором этаже. Хлопнула дверь. Тигнари вздохнул, потёр переносицу, сказал: — Он забрал мой платок. Придётся мне подняться или подождать его с кафтаном… — Нет! — воскликнула Коллеи. Она сняла шаль с плеч, протянула Тигнари, — Возьмите, этого достаточно. Не будем дожидаться Кавеха. Тигнари взял шаль, сложил под ней уши. Коллеи кивнула, повела его по переходу. Она шла торопливо, едва не переходя на бег. — Кавех так сильно сбил тебя с толку, что ты он него убежать решила? — спросил он с улыбкой. — Нет. То есть, да. Сбил. Но к этому я, пожалуй, привыкла. Дело не в этом — если мы столкнёмся с ним ещё раз, боюсь, за разговором мы не выйдем из гарема до обеда, и будет уже поздно. — О, это уж точно. От Кавеха мы можем не сбежать и до ужина. И в этот момент он больше всего хотел спросить. Задать вопрос, который он вынашивал уже много дней, с того момента, как принёс Коллеи в покои Гольшан, и она открыла свои огромные глаза, что тогда, мутные, показались фиалковыми, а сейчас блестели розовым рубином. Но пока он промолчал. Коллеи вывела его за гаремную дверь. Тигнари обдало дрожью; впервые со дня своего знакомства с Великим царём он видел зал, соединяющий гарем с библиотечной лестницей и остальной частью Дворца, залитым не оранжевыми островками факельного пламени снизу и тонким слоем лунного света сверху, а сплошными, несдержанно палящими солнечными лучами. Коллеи обошла бок низкой лестницы по широкой дуге и занесла руку над золотым обручем на двери напротив. Рядом с этой высокой, двустворчатой дверью с рельефными вставками из тёмного золота в виде жуков-скарабеев и крылатого солнечного диска, Коллеи казалась маленькой рыбкой, вьющейся под водой у ноги человека. Когда она положила руку на кольцо и потянула на себя, Тигнари громким шёпотом спросил: — Коллеи! Ты уверена? Коллеи мимолётно глянула в его сторону, но тут же обратно вперила взгляд в дверь, словно обернувшись назад, она могла тотчас растерять всю решимость. — Да, — сказала она и с натугой отодвинула створку. За дверью Тигнари поначалу не увидел ничего, что бы хоть как-то выбивалось из уже знакомого дворцового пейзажа — лишь камень, разбавленный красками, с редкими вкраплениями дерева, минералов и ткани, но вот он вошёл, повернул голову вбок, и за-за колонн по левой стороне на него выглянула зелень. Он прошёл дальше, оставив Коллеи за собой, обогнул колонны, и вышел в раскинувшийся меж песчаных стен сад. Тигнари подбежал к низкорослому кусту, усыпанному жёлтыми розеттами, осторожно коснулся лепестка. Тот был гладким, как шёлк, и крупица пыльцы осела на кончике ногтя. Он присел, глубоко вдохнул. В нос ударил резкий цветочный запах. Они были такими, плесенник его возьми, настоящими. — Где мы? — спросил он, обернувшись. Коллеи стояла чуть поодаль, не пересекая невидимую границу между пустыней и кусочком живой природы. — В дворцовом саду. Это большой оазис. Вы о нём не слышали? — Слышал, — он поднялся, огладил кору низкой плодоносящей пальмы, увитой цепкой виноградной лозой, — Но разве это всё не просто сказки? Если подумать, то это ведь невозможно… Чтобы в сердце пустыни веками не пересыхал огромный оазис, который размерами позволяет вместить в себя сотни растений, как говорят книги… И это при том, что встретить водоём даже с несколькими пальмами в этой местности — огромная удача. — Вы правы, господин Тигнари. Это невозможно, — Коллеи грустно улыбнулась, — Если бы оазисы, подобные этому, встречались в пустыне повсеместно, то наш народ никогда бы не знал ни жажды, ни голода. Но это место благословили ещё на восходе истории. Оно дарит свои воды и соки Дворцу и царской семье со времён, когда Первые потомки взошли на Пустынный трон. Жаль, что магия, подобная этой, не держится ни на какой другой земле… Она могла бы осчастливить многих людей. Она опустила взгляд и покусала губу. Густые брови свелись на переносице. Сейчас Коллеи казалась старше своих лет, а облегающий калазирис и остатки чёрной краски у глаз и вовсе делали из неё взрослую женщину, чьи заботы и тревоги успели отложиться тонкими складочками на лбу и вечно беспокойными руками. И сейчас, Тигнари решил, было время наконец спросить. — Коллеи, скажи, — он заглянул в её посеревшее лицо, поймал взгляд, — Кем ты приходишься Великому царю? Коллеи посмотрела на него сначала с непониманием, потом — с искренним удивлением. — Вы что, не знаете? — Не знаю. — Как же так! — воскликнула она, — Простите, господин Тигнари… Я решила, что Лиза вам сказала. Вы, наверное, подумали, что я сошла с ума — тащить вас сюда без охраны и сопровождения средь бела дня, будучи простой.! — она хихикнула, потом глаза её расширились, — Вы что же, получается, решили, что я?.. Тигнари прочистил горло. Признался нехотя: — Сначала — да. — Вы что! — она выставила руки в защитном жесте, — Великий царь бы никогда… — Я знаю. Теперь — знаю, — сказал он. После недолгого молчания добавил, — Я не хотел оскорблять твоего… родственника. Коллеи сложила пальцы в замок. Опустила плечи и негромко выдохнула: — Я его сестра. Это было не то, чего он ожидал, и объясняло всё никак не лучше. Он думал, что она, может, его двоюродная осиротевшая племянница или вовсе некровная родственница, но уж точно не мог предположить, что под одной крышей с ним и всем гаремом, таким неоднородным по происхождению и положению его обитателей, спит юная царевна. — Выходит, ты наследница. — Нет-нет! Я совсем никому не наследница, сестра и не больше. — Как же? — Никогда братья и сёстры не наследуют трон, лишь дети, — Коллеи пожала плечами, — Когда наш отец скончался, я была совсем мала. Хотя это и не имело значения. Его… брата бы короновали, будь ему хоть день отроду. При рождении его глаза уже опалила пустыня, а вот мне… мне достались глаза моей матери. Они погрузились в молчание, в котором дошли до кромки воды, поросшей тростником. Несмотря на ухоженность растений, сад выглядел диковато, и можно было представить, что они идут по самому настоящему берегу лесного озера, питающегося от горной речки или подземного источника, и позади них — не каменная стена, а в столпы густых деревьев, в сени которых растут грибы и копошатся мелкие животные, хищные муравьи и яркокрылые бабочки. Лёгкий туман над водой скрывал небольшой обросший зеленью островок в центре озера. — Теперь я понимаю, где ты пропадала все эти дни. — Да, — сказала Коллеи, смотря в голубое безоблачное небо. На её лице мелькнул отблеск той гордой и одновременно скромной улыбки, которой она улыбалась, попав над лавину расспросов Кавеха, — Я и правда ничего не организовываю, и даже почти ни на что не влияю, но в этом году мне предложили отправиться в поездку по нашим ближайшим деревням. Ну, знаете, в честь приближения праздника. Встретиться с хранителями деревень, осмотреть поля, скот. И благословить будущий урожай тоже. Обычно этим занимаются супруги правителей, но у нас, как известно… Тигнари покивал. Если бы у Царя была супруга или супруг, его бы, наверное, здесь никогда не оказалось. Он вспомнил сухой, бесстрастный тон и скрытое от чужих глаз лицо, и ему стало интересно, сколько ещё пройдёт лет, прежде чем благословлять земледельцев и молиться богам на пустынных полях будет не сам правитель или его юная сестра, а законная мать его будущих детей, его полубожественная соправительница? Судя по прохладному отношению Великого царя к собственному гарему, до тех пор успеет пройти ещё не один десяток праздников… — И как тебе? Сложно было? — спросил он, поднимая с земли плотный овальный листочек. Акация, в тени которой они притормозили, не цвела, и от солнечных лучей их закрывал сплошь зелёный лиственный покров. — Ну… немного, да, — призналась Коллеи, — Зато меня сопровождала только Кандакия, больше никто, — Тигнари при упоминании знакомого имени напряг уши под шалью, — И Лиза позволила мне накраситься хной. Точнее, она велела меня накрасить, самой не дала, конечно. Но я чувствовала себя… это глупо, знаю, но я чувствовала себя так по-взрослому! Коллеи с горящими глазами рассказала ему об огромных полях посреди пустынь, орошаемых тонкими речушками, текущими со стороны лесов и северных гор; о хранителях деревень, от деревни к деревне разных — от знатных стариков до хмурых самонадеянных подростков, но везде — преданных своей роли бесконечно, готовых костьми лечь за свою деревню; о домах из песчаника, обожжённых солнцем снаружи, но хранящих прохладу внутри. Тигнари рассказал о своём двухдневном путешествии; чистом мерцании звёзд на чёрном небе и завывании дюн, не дающем спать по ночам; опущенным взглядам караванщиков и потрескавшейся от ветра коже; о своём знакомстве с Кандакией под тенью невысокого здания в Аару. Коллеи выспросила у него всё, что он помнил, в подробностях, начала вырисовывать карту деревни в воздухе, и сначала сообщила ему, что он пришёл в себя у стены деревенской оружейной, потом помогала головой, пробормотала что-то под нос, уже без уверенности сказала, что то был самый обычный жилой дом. Листва над их головами то сгущалась, то редела. Тигнари рассказывал Коллеи о растениях на их пути всё, что знал, но порой они оба лишь молчаливо разглядывали причудливые листья, запутанные кроны деревьев и пёстрые цветы, не в силах сказать ни слова — настолько они были незнакомыми, чуждыми и пустыне, и тропическим лесам. — Вот и они! — подпрыгнула Коллеи, когда они обогнули озеро почти наполовину. Она мягко взяла Тигнари под локоть и свернула с тропинки налево, за высокие красноватые кусты. За ними, на десятки метров вперёд, цвело голубое поле. Мелкие цветки покачивались на ветру, глядя на солнце венчиками, белеющими в сердцевинке, и лепестки едва заметно блестели, словно от утренней росы. — Цветение льна, — с важным вином заявила Коллеи. Цветочный ковёр перед ними казался почти нереальным, словно сонный бред или пустынный мираж. Ряды цветов струились плотно, не давая пробиться на поверхность зелени. Посреди оазиса разлилось ещё одно озеро. В нём не было ни капли воды, но освежало оно ничуть не хуже, пусть и не тело, а разум и душу. — Это прекрасно, — Тигнари коснулся нежного цветка кончиком пальца, — Это… Он замолк. Глубоко вдохнул тонкий, едва различимый запах, стоявший над полем. В голове было пусто, все мысли потонули в обострившихся чувствах. В груди тянуло; хотелось лечь здесь и не двигаться, уснуть и не просыпаться никогда, раствориться в пыльце и жилках на тонких лепестках. — Я прихожу сюда, когда хочу побыть одна. О времени здесь забываешь, но цветы закрываются после обеда, так что я всегда знаю, что засиделась и пора возвращаться. Я подумала, что вам, наверное, тяжело у нас, без цветов и деревьев… Может, это место вам поможет, как помогает мне. Просто забыться иногда, знаете? Коллеи присела рядом. В этот момент глаза у неё были особенно глубокие. Она улыбнулась уголком губ, и Тигнари улыбнулся в ответ. Они долго сидели так, на самом краю поля, чтобы не примять своими телами хрупкие цветы. Время от времени оба открывали рты, чтобы что-то сказать, но закрывали, не сумев выдавить ни слова. На обед они опоздали.