Откровение

Поэзия способна из томно пахнущих роз и железной крови выделать образы настолько живые, что в животе станут расползаться побеги, оплетать ребра, поселяться в сокровенных глубинах сердца кровоточащими семенами. На кончиках пальцев чернила оседают; строки остаются на коже, пятнами пачкают. Аккорды, струны. Откровение невысказанных строк обжигает губы и сыпется раскаленным дыханием. Столько существует слов, способных сквозь неисчислимые образы пронести несметное множество самых глубоких и божественных чувств… Столько слов теряется и перестает иметь значение. Преобразуется в первобытное, угодное кем-то свыше общение прикосновениями. Щекой к щеке, щетиной к щетине; губами об губы, обжигаясь и царапаясь, высекая искры и предотвращая пожар вязкой слюной. Пальцами — в плечо, сжимая некогда белую сорочку, всю в узорах трогательных цветов. Ладонью — в пах. Там, где кончается угодное Богу, где никакие слова не способны целиком отразить все буйство. Никакие и никогда, но обобщенные понятия общепринятого и скомканного в типичные образы не подвластны барду. Лютик умело орудует всеми дарованными ему благами. Даром свыше он высекает точные метафоры и приторные эпитеты, оборачивая их в вуаль из мелодии и в нежнейший, согревающий бархат своего голоса. Дар поэта, дар созерцателя чужих сердец, провидца чувств, игрока на самых тонких струнах человеческих душ, хрупких и понятных. Мясник сознания человеческого. Паразит душевных ран, копящий боль и слезы. Жестокость, причиняющую невыразимую человеческим языком боль, Радовид с готовностью вытерпит, потому как живое, трепещущее где-то в груди, прорастает и рвется наружу. Любовь — ложь поэзии, аромат розы, сочность горячей крови. Любовь — смерть и бесконечное перерождение после всех жалких, трусливых попыток показать себя хоть сколько-нибудь нужным; не просто углом, в который падает отблеск короны, а кем-то важнее и ощутимее. Кем-то осязаемым. Как для Лютика. Как для Лютика, рядом с которым жестокость любви кажется чистым пением. Жестокая любовь, рождающая гнойный нарыв, будущую гибель, в муках и страдании души и израненного тела. Невысказанная любовь, о какой невозможно спеть, о которой не в силах сказать никто из ныне живущих. Скорбь по чему-то общному и роняющему жалкие слезы, размывающие кровь. Жестокость, причиняемая бардом, кажется самым сокровенным из языков. И если любовь так жестока, то Радовид готов слушать выведенные сердечными струнами строки, целовать поющие их губы и касаться рождающих мелодию рук. Любовь — это страдание. Страдание — это любовь. К поэзии, человеку, языку, каждой на земле твари и своему народу. Пальцы шепчут по некогда белой ткани сорочки, и Радовид, встретившийся с откровениями своих глубин, прекращает бояться. Благодаря откровению обнаженного взгляда.