Похищение

      Известный гуляка и бретёр Фёдор Долохов после многолетнего отсутствия возвращался в Москву к своей семье. Он предвкушал приятные минуты встречи с горячо любимой матерью и не менее горячо любимой сестрёнкой. Он вёз им подарки из Персии и кучу денег, которую заработал в дни своих опасных приключений. Приятно было также предвкушать, какой восторг и толки в Москве вызовут слухи о его персидских похождениях. Молодые люди будут завидовать ему и преклоняться перед ним, барыни и барышни одна за другой будут сходить с ума от него. Он займёт первенствующее положение в московском высшем свете и станет его звездой. Для усиления эффекта и вызывания наибольшей зависти он даже специально приобрел себе персидский костюм, в котором собирался щеголять по гостиным, балам и театрам столицы.       Радовало его ещё и то, что его любимая сестренка Лизонька избавилась от своего горба. Немец-доктор не обманул. Долохов на чужбине редко получал весточки от родных, но год назад все-таки до него дошло письмецо от любимой матушки, где она с радостью сообщала, что Лиза вполне излечилась от горба, расцвела и стала одной из первых красавиц Москвы. Фёдор нежно любил сестру и был рад за неё. Он поклялся себе, что сделает жизнь сестрёнки самой счастливой. Добудет денег и даст за нею приличное приданое, когда она кого-то полюбит и соберется замуж. Все эти мысли грели его душу, когда он возвращался домой.       Но дома его поджидал удар. После первоначальной радости от встречи с любимым сыном, Марья Ивановна разрыдалась и рассказала Фёдору, какое в их семье произошло горе. Лиза была обманута негодяем Курагиным, другом Фёдора. Она влюбилась в него и согласилась на побег в уверенности, что они станут мужем и женой. Но на самом деле Курагин был уже женат и не имел права жениться ещё раз. А венчание, которое он организовал после побега, было фальшивым. Потом он увез Лизу за границу, натешился с ней вдоволь, а когда она надоела, привез её обратно и выкинул у дома, как ненужный мусор.       – Ох, Феденька, сынок ты мой любимый, если бы ты знал, в какой ад превратилась наша жизнь после этого! – причитала Марья Ивановна, обливаясь горючими слезами. – Вся Москва уже знает, что Лиза и Курагин на самом деле женаты не были, а она несколько месяцев просто жила с ним как любовница. Наша семья опозорена, мы и глаз никуда не можем казать. Никто нас не приглашает, никто к нам не ездит. Мы с Лизой стали изгоями. Лиза чахнет и плачет, никуда не выходит. Да и я тоже никуда не выхожу. Уговорила как-то Лизу с неделю назад пойти в церковь к службе, она еле-еле согласилась. А в церкви, как нас увидели, так начали шептаться. А потом вообще отходить от нас, как будто мы заразные. Я попыталась кое с кем из знакомых поздороваться, так они просто отвернулись от меня. А когда возвращались из церкви, пристал к нам один прилично одетый молодой человек, попытался заговорить с Лизой и со мной. Я думала, вот добрая душа, хоть один нас жалеет и не брезгует. Так что вышло! У самого дома он предложил Лизе стать его любовницей!!! Сказал, что будет ей хорошо платить, ведь её больше никто замуж не возьмёт, а если она пойдет к нему в любовницы, то ни в чем не будет нуждаться. Я возмутилась, сказала было, да какое вы, милостивый государь, имеете право приставать к моей дочери с такими гадкими предложениями. А он только расхохотался и сказал, что моя дочь теперь не благородная барышня, с которой правила приличия требуют обращаться уважительно, а порченный товар, вроде уличной гулящей девицы; а с такими, мол, всегда разговор короткий. Хорошо, что в это время мы до дома дошли. Лиза убежала, и я за ней, и она билась в истерике целый вечер.       От этого рассказа Долохов впал в ярость. Он хорошо знал жестокие правила света и понимал, что жизнь Лизы и всей его семьи теперь погублена навсегда. Лиза опозорена безвозвратно, и тень её позора упала и на её мать, и на самого Долохова. Он пошёл в комнату к сестре.       Лиза встретила вернувшегося после долгой отлучки любимого брата не радостью, а рыданиями. Она со слезами кинулась ему на шею и прокричала:       – Прости, прости меня, Федя! Я опозорила и себя, и тебя, и всю нашу семью! Я влюбилась в этого негодяя и верила каждому его слову, а он меня обманул!       Долохов обнял её в ответ и постарался утешить. Он ничуть не винил сестру. Знал, как она невинна и наивна. Она росла далеко от всяких грязных историй и сплетен, не знала жизни, верила людям и не подозревала, что на свете могут существовать такие негодяи, как Курагин. Обмануть такую чистую и наивную девушку искушенному распутнику и повесе ничего не стоило.       Когда Лиза немного успокоилась и громкие рыдания перешли в тихий безнадёжный плач, Долохов попросил её рассказать, как случилось несчастье. Они сели рядом, как в прежние времена, и Лиза сквозь слёзы рассказала о знакомстве с Курагиным, о том, как влюбилась в него и как он убедил её бежать с ним.       – Я была так влюблена в него, так влюблена, что перестала соображать, – плача, рассказывала Лиза брату свою горестную историю. – Верила любому его слову, не желала никого слушать. Ах, если бы я послушала Соню Ростову. Она одна предупреждала меня, что Курагин затевает что-то нехорошее, если не желает ездить в наш дом и прямо просить моей руки. Но я не желала её слушать.       – Соня Ростова знала всё? Откуда? – спросил её брат.       – Я рассказала ей, – отвечала Лиза. – Мы стали подругами за последний год перед побегом. Я, когда влюбилась в Анатоля и когда он уверял меня, что и он влюблён в меня, очень хотела с кем-то поделиться моим счастьем. Но было не с кем. Маменьке он приказал ничего не говорить, ты в отсутствии, а больше подруг у меня не было. Вот так и получилось, что я рассказала ей, а она прямо сказала, что не верит Курагину и что он меня погубит. Так и вышло. Она оказалась права, а я ошибалась в нём, – безнадёжно закончила Лиза.       После того, как Лиза рассказала Долохову всю историю и снова зарыдала, он впал в состояние холодной ярости. Он понимал, что должен разобраться с негодяем, погубившим жизнь его сестры. Лиза не могла ничего сделать с Курагиным. По всем правилам света разбираться с ним должен был он, как единственный мужчина в семье и защитник сестры.       Долохов быстро собрался и поехал в Английский клуб, рассчитывая встретить там Курагина и вызвать его на дуэль. Он знал, что Анатоль часто там бывает, и хотел обставить вызов на дуэль публично, чтобы негодяй не отвертелся. Но ему не повезло – Анатоля там не было. Долохов попытался расспросить своих друзей и знакомых, но те отвечали ему небрежно, сквозь зубы и смотрели презрительно. Долохов понимал это – тень позора сестры легла и на него. Когда он ходил по разным комнатам клуба, рассчитывая хоть где-то найти Анатоля, то в одной из комнат, полной людей, вдруг услышал за спиной:       – У него сестра шлюха, а он тут толкается среди порядочных людей. Постыдился бы.       Долохов в ярости обернулся, но говорун уже замолчал, а все присутствующие сделали невинные лица. Определить по голосу, кто бросил оскорбительную фразу, он не мог. За годы отсутствия он много кого позабыл, да и появилось много новых лиц. Вызвать же всех на дуэль он не мог – в комнате было больше десяти человек, а ему надо было разобраться с Курагиным. Рисковать жизнью, дуэлируя с десятком соперников, он не мог. Кто-то обязательно либо убил, либо ранил его, а Курагин остался бы безнаказанным.       В состоянии полнейшей ярости он приехал в дом Курагина, но слуга сказал, что барина дома нет, и когда он вернётся, слугам неизвестно. Ехать домой Долохов не хотел: слишком тяжело было смотреть на убитые горем и позором лица матушки и сестры. Тогда он решил поехать к Ростовым поговорить с Соней.       Он приехал в дом, где когда-то бывал очень часто, и попросил у графа Ростова позволения поговорить с его племянницей. Тот удивился, но дал согласие. Через несколько минут ожидания вошла Соня с холодным и непроницаемым выражением лица. Долохов начал, даже не поздоровавшись и пренебрегая любыми правилами элементарной светской вежливости.       – Софья Александровна, я хочу узнать у вас, почему вы не воспрепятствовали побегу моей сестры с Курагиным?       – А что я, по-вашему, могла сделать? – спросила Соня.       – Вы могли бы предупредить мою матушку, что сестра замышляет побег с Курагиным. Ведь вы наверняка догадались, что Курагин затевает что-то плохое, уговаривая сестру на побег. Ему ничего не стоило ездить в наш дом и прямо попросить руки моей сестры. Матушка не отказала бы ему. Но он затеял похищение. Вы говорили моей сестре, что Курагин ведет какую-то нечестную игру. Значит, догадывались о том, что венчание, скорее всего, будет фальшивым и сестра, вместо того, чтобы стать женой Курагина, на самом деле станет его любовницей.       Соня ответила:       – Да, я догадывалась об этом. И хотела съездить к вашей матушке или написать ей письмо. Но потом передумала и решила: пусть всё идет своим чередом.       – Вы понимаете, что совершили бесчестный поступок, когда просто умыли руки и не воспрепятствовали подлым планам Курагина? – злобно спросил Долохов.       – Нет, совершенно не понимаю, – спокойно сказала Соня. – Ведь вы не чувствуете, что совершаете бесчестный поступок, когда в настоящее время готовите побег моей кузины Наташи с вашим другом Курагиным. Вы точно знаете, что он женат, что венчание будет фальшивым. Да вы же сами и нашли попа-расстригу, который проведет это фальшивое венчание. Вы точно знаете, что Наташа будет не женой, а любовницей Курагина. Что потом она будет опозорена, когда Курагин бросит её. Что её семья будет опозорена. Что её брат будет опозорен. Но вас это не останавливает, и вы не считаете свой поступок бесчестным. Почему же вы судите меня строже, чем себя?       – Потому что это МОЯ сестра! Потому что позор упал на голову МОЕЙ сестры! Потому что тень этого позора упала на МОЮ семью и на МЕНЯ! – в ярости выкрикнул Долохов.       – А чем ВАША сестра, ВАША семья и ВЫ сами так уж особенны? – прежним спокойным тоном произнесла Соня. – Только тем, что вам лично дороги репутация сестры, семьи и ваша? Так это ваше дело. Остальным людям на вашу сестру, семью и вас просто наплевать. Точно так же как вам наплевать на мою кузину Наташу и её семью.       – Как вы смеете говорить, что на мою сестру наплевать? – с ненавистью выдавил из себя Долохов. – Моя сестра невинная наивная девушка, которую легко обмануть искушенному распутнику!       Соня возразила:       – Моя кузина тоже невинная наивная девушка, которую легко обмануть искушенному распутнику.       Долохов злобно расхохотался:       – Какая же она наивная и невинная, если позволила целовать себя практически незнакомому мужчине уже во время второй встречи?       – Ваша сестра тоже позволила себя целовать практически незнакомому мужчине уже во время второй встречи! – парировала Соня.       Долохов аж покраснел от злости:       – Он обманул мою сестру, обещал жениться. А вот ваша кузина поступила легкомысленно! Она сама виновата, сама выбрала свою судьбу!       Соня вздохнула.       – Мою кузину тоже Курагин обманул, тоже обещал жениться. А вот ваше сестра поступила легкомысленно! Она сама виновата, сама выбрала свою судьбу!       – Моя сестра не выбирала свою судьбу, – процедил Долохов. – Моя сестра хотела стать женой Курагина, а не его любовницей. Вот какую судьбу она хотела – стать женой любимого человека. А он обманул её и сделал своей любовницей.       – Так и моя кузина тоже не выбирала свою судьбу, – возразила Соня. – Она тоже хочет стать женой любимого человека, а не его любовницей. А он обманет её, сделает не женой, а любовницей.       – Неужели вы не понимаете разницу между МОЕЙ сестрой и ВАШЕЙ кузиной? – с искренним удивлением произнес Долохов.       Соня покачала головой.       – Нет, не понимаю. Единственная разница между ними, что позор вашей сестры ударил по вам и вашей семье. И поэтому вы считаете всё, что случилось с ней, недопустимым. Потому что это задело лично вас. А вот то, что вы собираетесь сделать с моей кузиной, вас никак не задевает. Напротив, приносит вам злобную радость и такое же злобное удовлетворение от мести семье Ростовых через неё. Поэтому вы уверены, что всё, что произойдет с моей кузиной, вполне допустимо и даже желательно для вас. А уж свою вину в её похищении вы потом скинете на неё, заявив, что она легкомысленная девчонка, «сама-дура-виновата», а вы чистый и невинный барашек, и вам не в чем раскаиваться.       – Никто не имеет права так рассуждать о моей сестре и семье, – огрызнулся Долохов. – Все обязаны относиться ко мне и моей семье с уважением, иначе я спрошу за это.       – Вы же присвоили себе право относиться без уважения к семье Наташи Ростовой и к ней самой. Почему же вы считаете, что другие люди должны уважать вашу семью и вас? – спросила Соня.       – Потому что это Я и МОЯ семья! – заорал Долохов, удивляясь, как эта проклятая девчонка не понимает простейших вещей, которые ему самому вполне понятны.       – Вы повторяетесь, – так же спокойно сказала Соня. – И я ещё раз повторюсь, сказав вам, что вы и ваша семья особенные только в ваших глазах. А в глазах других людей ни вы, ни ваша семья ничем особенным не являются. И если вы поступаете с другими людьми и с семьями так, как вы собираетесь поступить с Наташей и семьёй Ростовых, и при этом не считаете себя бесчестным негодяем, то ожидайте, что и с вами, и с вашей семьёй будут поступать точно так же и при этом не будут считать бесчестными себя.       – Я как будто говорю с каменной стеной, – злобно произнес Долохов. – Неужели вам не понятно, что Я человек особенный. И потому МОЯ семья и МОЯ сестра тоже особенные.       – Нет, мне это непонятно, – пожала плечами Соня. – Я не считаю ни вас, ни вашу семью, ни вашу сестру чем-то особенным. И остальные люди тоже так не считают.       – Они и вы ошибаются. Я и моя семья особенные! – воскликнул Долохов.       – В чём же вы особенный? – удивилась Соня.       – Я умнее и способнее других людей, – гордо заявил Долохов. – Но другие люди пользуются незаслуженными привилегиями. Они глупее меня, но получили в этой жизни больше. Мне приходится всего добиваться, а им с рождения всё поднесли на тарелочке с золотой каёмочкой. Поэтому я имею право наказывать их и использовать в своих интересах. Имею право раздавить любого, кто встанет на моем пути.       – Это только в ваших глазах вы какой-то особенный, – возразила Соня. – Вы сами присвоили себе какие-то необыкновенные достоинства и навесили их на себя сами, как медали или ордена. А вот другие люди ваших достоинств совершенно не видят. А видят злобную, завистливую, бесчувственную тварь, которая втирается в доверие к людям, использует их для собственной выгоды, а когда эти люди чем-то этой твари перестают угождать или просто становятся не нужны, злобно и подло бьёт их в спину. Вот в умении использовать людей, а также в злобности и подлости вы действительно впереди планеты всей. Здесь вы дадите фору многим признанным негодяям. А во всём остальном вы ничуть не выше других людей. Есть и умнее, и способнее, а уж добрее и порядочнее – это точно.       – Это вы слепы, что не видите моих достоинств! – злобно огрызнулся Долохов. – Я выше всех остальных людей, и поэтому моя семья тоже выше других людей. Нас обижать и оскорблять нельзя.       – А других, получается, можно? – спросила Соня.       – Конечно, – с искренним удивлением от её непонятливости сказал Долохов. – Другие просто мусор под моими ногами. Марионетки, с которыми можно играть. Куклы, которые не чувствуют боли. Я имею право делать с ними всё, что угодно. Если мне хочется как-то повеселиться или отомстить за что-то, то я могу сделать это совершенно спокойно.       – Значит, готовя побег Наташи, вы желаете повеселиться или за что-то отомстить? – задала вопрос Соня.       – Да, разумеется, - подтвердил Долохов. – Мне нравится проявлять свою власть над Курагиным. После того, как я организую побег, он ещё больше проникнется ко мне уважением и любовью за мой ум и удальство. Ведь без меня у него ничего бы не вышло. Он круглый дурак, хоть и красив. Это я написал письмо вашей кузине, чтобы соблазнить её побегом. Я нашел попа-расстригу, достал деньги, всё организовал. Если бы не я, у одного Курагина ничего бы не вышло. Теперь он ещё больше зависит от меня и мне очень весело наблюдать за тем, как я им управляю по своей воле. А также будет весело наблюдать за тем, какой переполох будет в вашей семейке, когда их любимая доченька сбежит с Курагиным. А уж когда они узнают, что она совсем не женой его была, а просто любовницей – это будет потеха из потех для меня. Кроме того, я получу возможность ещё раз отомстить вашей семье за ваш отказ много лет назад. Обиды я не прощаю, а вы обидели меня. Я, правда, уже отомстил вашему любимому Николаю и всем Ростовым за ваш отказ, когда с помощью шулерских приемов выиграл у него сорок три тысячи, но не отказываюсь от дополнительной мести никогда. Теперь всем Ростовым, Николаю и вам будет очень больно, когда ваша любимая дочь, сестра и кузина вернется к вам опозоренной и будет должна жить изгоем до конца дней её. И вы тоже, как член этой семейки, получите от общества свою долю презрения. А самое главное – я окажусь как бы и не при чём. Вся вина за похищение и соблазнение вашей кузины ляжет на Анатоля. Если будет суд за двоежёнство, то в Сибирь сошлют его, а не меня. А я буду посмеиваться в сторонке.       – И вам будет всё равно, что из-за вашего желания повеселиться и отомстить будет разбита жизнь Наташи и всей семьи Ростовых? – спросила Соня.       – Конечно, всё равно. Я же объяснял вам – другие люди, в том числе и ваша кузина, и ваша семья, просто бесчувственные куклы для меня. Я имею полное право ими играть. Больно и обидно может быть только мне. Другим – нет, – Долохов втолковывал эти очевидные для него истины Соне, как слабоумной, удивляясь, почему она не желает понимать того, что для него совершенно ясно и понятно.       Соня вздохнула.       – Тогда считайте, что, когда я отказалась вмешиваться в историю с побегом вашей сестры, я тоже решила повеселиться и отомстить. Мне было весело представить, как ваша сестра вернется опозоренной, как её будут травить, как будет плакать ваша матушка, как будете исходить бессильной яростью и беситься вы. Заодно я и отомстила вам: вы обыграли моего любимого Николая на огромную сумму и почти разорили семью Ростовых, которых я люблю и уважаю. Вот я и отомстила вам через вашу семью.       – Вы не имели на это права! – заорал Долохов. – Использовать других людей ради того, чтобы повеселиться и отомстить – это бесчестно. Вы погубили ради своего веселья и мести жизнь моей сестры, моей семьи, да и мою жизнь тоже. Прежде я гордо носил голову, рассчитывал после моих персидских похождений стать знаменитостью и примером для подражания в Москве. А теперь вынужден втягивать голову в плечи и стыдиться, когда слышу за спиной, что моя сестра – шлюха! Как вам не стыдно, сударыня, играть жизнями других людей!       – Вам же не стыдно играть жизнями других людей? – парировала Соня. – Почему же мне должно быть стыдно?       – Потому что я имею на это право, а вы – нет! – ещё громче заорал Долохов. – Я уже объяснял вам это! Почему вы отказываетесь понимать такие простейшие вещи?       Соня молча и с насмешкой смотрела на него. Нет, эта противная девчонка решительно не хотела признавать правоту Долохова и его особенные права в этой жизни, хотя он сам ничуть не сомневался в своей правоте и в особенных правах. Он понял, что разговор с ней не приведет ни к чему больше, повернулся и пошёл к выходу.       Соня крикнула ему вслед:       – Кстати, вы совершенно напрасно старались, мсье Долохов. Я успела рассказать о планах Наташи на побег с Курагиным Марье Дмитриевне Ахросимовой. Она уже заперла Наташу в её комнате, и вместо неё вас с Курагиным выйдет встречать её лакей. Похищение не состоится.       Но Долохов её уже не слушал. Трясясь от бешенства, он выбежал из дома Ростовых и кинулся на поиски Курагина, желая говорить уже с ним. На сей раз ему повезло: Курагин оказался дома.       – Федя, друг любезный! Сколько лет, сколько зим! Вернулся наконец-то! А я тут без тебя скучал! – радостно приветствовал он друга и даже полез к нему с объятиями.       Долохов молча и яростно отпихнул Курагина кулаком так, что тот свалился на диван.       – Как ты посмел, кобель блудливый, опозорить мою сестру? – процедил он и врезал Курагину по морде.       – А чё такого? Вот на кой ты руки распустил, Федюха? Не понимаю, на что ты сердишься, – обиженно захныкал Курагин, вытирая красную соплю, вылетевшую из его разбитого носа. – Твоя сеструха мне приглянулась. Сочная такая деваха, красивая, невинненькая, как я люблю. Мне захотелось её трахнуть. Жениться на ней я не мог, ты же знаешь, что я женат. А другого способа добраться до её девственной дырочки у меня не было. Только объявить, что мы должны пожениться тайно, заморочить ей голову, увезти из дома, организовать фальшивое венчание и пользоваться её сочным тельцем, пока не надоест.       Изумившись этой наглости, Долохов врезал Анатолю ещё сильнее. Тот слетел с дивана, грохнулся на пол и заскулил. Из другой его ноздри выскочили две красные сопли.       – Ты о ком говоришь своим поганым языком, ах ты, сифилитик блудливый! – заорал Долохов. – Это моя сестра, а ты обошелся с ней, как с девкой на панели!       Размазывая слёзы, кровь и сопли по лицу, Анатоль прорыдал:       – Какой я тебе сифилитик? Отродясь этой пакостью не болел. Трипак был, признаю. Да мы с тобой вместе его подцепили от сеструхи моей Ленки. Забыл, что ли? И с чего это ты за свою сестрицу на меня так обиделся? Вот ты сейчас готовишь со мной похищение Натали Ростовой. Она такая же глупая и наивная, как твоя сестра. Я точно также заморочил ей голову с твоей, кстати, помощью. Это ж ты написал ей письмо, а я только подписался. Ты нашёл попа-расстригу, деньги нашёл, всё организовал мне. И тебя ничуть не волнует, что я её обману, как твою сестру, попользуюсь, а потом брошу. Ты веселишься и забавляешься этим приключением. Почему бы тебе так же не веселиться и не позабавиться моим приключением с твоей сестрой? А ты драться кинулся, – и Анатоль снова захныкал.       У Долохова глаза полезли на лоб от злости.       – Да я потому не веселюсь и не забавляюсь твоим приключением с моей сестрой, что это МОЯ сестра! Понимаешь ли ты, гандон ты штопанный – МОЯ сестра!       – Ну вот, теперь я гандон штопанный! Да гандонов пока в природе нет, их по-настоящему только через сорок лет изобретут и даже тогда штопать не научатся! И чего ты всё толкуешь – моя сестра, да моя сестра… А чем она отличается от Натали Ростовой? – спросил Анатоль. – Почему в том случае, когда речь идет о том, чтобы обмануть твою сестру, ты злобствуешь и бьешь меня, а если речь идет о том, чтобы обмануть Натаху Ростову, ты веселишься и помогаешь мне?       Долохов почувствовал, что у него закипают мозги. Судя по всему, Анатоль сейчас начнет ему морочить голову теми же рассуждениями, которыми морочила голову эта девчонка – Соня Ростова. Оба совершенно злостно не понимали того, что Долохову было совершенно понятно: с сестрой Долохова было так поступать НЕЛЬЗЯ, а с Ростовой или какой-нибудь другой девушкой – МОЖНО.       Чувствуя полнейшее бессилие что-то объяснить про свои особые права в этом мире, про особое положение его семьи и его сестры, Долохов, к его собственному изумлению, вдруг заговорил голосом Пьера Безухова:       – Вы не можете не понять, наконец, что кроме вашего удовольствия есть счастье, спокойствие других людей, что вы губите целую жизнь из того, что вам хочется веселиться. Обещать девушке жениться на ней... обмануть, украсть... Как вы не понимаете, что это так же подло, как прибить старика или ребенка!...       Анатоль вытращил глаза.       – Ты чё, Федька, сбрендил, что ли? Уж от Безухова я бы не удивился такие речи слушать, а ты с какой стати в праведники записался, чтоб морали мне читать? Сам подготовил всё, чтоб наивную Наташку Ростову с толку сбить и на побег склонить, а теперь с какого-то переляху решил меня этим пристыдить? Давай лучше плюнем на неё и твою сеструху, я морду умою, и поедем кутить! Винца да водочки накатим как следует, цыган послушаем!       И он улыбнулся своей робкой и подлой улыбкой, так знакомой Долохову. Это стало последней каплей и взорвало Фёдора. Он взревел тем же голосом Безухова:       – О, подлая, бессердечная порода!       После этих слов он выхватил из кармана пистолет и выстрелил бывшему другу прямо в его ненавистное улыбающееся лицо…

***

      Когда Долохова судили, Макарин и Хвостиков, оказавшиеся свидетелями убийства князя Анатолия Курагина, давали свои показания. Они рассказывали, что проводили вечер в доме Долохова, правда, отказывались объяснять, ради чего они там все собрались. Незадолго до того, как они должны были куда-то отправиться, Долохов, который не спал всю предыдущую ночь, прилёг подремать на диване, приказав разбудить себя, когда приедет ямщик Балага. Спал он беспокойно, и во сне что-то бормотал, размахивал руками и дрыгал ногами, как будто бегал по всей Москве. Рядом, напротив, на другом диване, лежал, облокотившись на руку, Анатоль Курагин, который задумчиво улыбался и что-то нежно про себя шептал. Внезапно Долохов вскочил с дивана с дико выпученными глазами и проорал что-то вроде:       – О, подлая, бессердечная порода!       А потом выхватил из кармана дорожного бешмета пистолет и выстрелил Курагину в лицо, убив его сразу и наповал.       На суде Долохов вёл себя странно, заговаривался и всё пытался доказать судьям, что он человек особенный, которому в этом мире позволено всё, а вот другие люди не имеют права его судить. Кроме того, доказывал, что во сне к нему приходил убитый им друг Анатоль Курагин и благодарил Долохова за убийство. Говорил, что после выстрела из пистолета Долохова он помер сразу и не мучился. А вот если бы Долохов тогда не застрелил его, то спустя несколько месяцев ему бы пришлось помереть гораздо более страшной смертью. Этот бородатый садюга, писатель Лёвка Толстой заставил бы его мучиться после сражения при Бородино, когда ему отпиливали ногу, а потом он ещё несколько дней мучительно умирал бы от гангрены. А так Долохов избавил его от придуманных Толстым мучений, и за это Анатоль сказал своему другу «большое тебе мерси». На вопрос судьи, что это за писатель Лёвка Толстой и какое-такое сражение при Бородино, Долохов начал нести что-то совершенно несообразное. Рассказывал, что через несколько месяцев император французов Наполеон Бонапарт нападет на Россию, и будет большая битва при деревне Бородино, что под Москвой, между русской и французской армиями. А потом всемирно известный писатель Лев Толстой напишет весьма поучительную книжицу про эти события. Судья переглянулся с заседателями в явном замешательстве: всем хорошо было известно, что французский император и государь Александр Павлович Первый находятся в наипрекраснейших отношениях, мир между Францией и Россией подписан и утвержден уже давно, ещё в Тильзите и Эрфурте. О каком нападении Наполеона Бонапарта на Россию может идти речь? Приглашённый на заседание маститый профессор факультета изящной словесности Московского университета тоже подтвердил, что никакого не то что всемирно известного, но и вообще хоть сколько-нибудь известного писателя Льва Толстого в природе не существовало и не существует.       Короче, всем присутствующим на суде было совершенно ясно, что подсудимый Долохов сошел с ума. Это подтвердил и слуга, который сопровождал Долохова в его поездке в Персию. Сморкаясь и утирая слезы, старый дядька горестно рассказал, что за неимением достаточного количества «ерусалимской слезы» [1] (магометане не пьют, чтоб им пусто было, окаянным!) его господин в Персии пристрастился к какой-то дряни под названием «гашиш». С тех пор и стало замечаться, что у него начал подтекать чердак. С прибытием в Россию симптомы усилились, потому как запасы дряни кончились, а новой нельзя было достать. Ну и поехал умом Фёдор Иванович окончательно.       Дело было ясно. Судья приговорил Долохова к заключению в доме умалишенных. Камера сошедшего с ума Долохова находилась рядом с камерой «Наполеона». Эти двое головушкой скорбных быстро нашли общий язык и вместе бесчинствовали, превратившись за короткий срок в самых бешеных постояльцев психушки. Санитаров со смирительной рубашкой чаще всего вызывали именно в эти две камеры. Дюжие мужики, совершенно без всякого почтения к императорскому величию «Наполеона» и к особым правам в этом мире Долохова, награждали обоих буйных психов увесистыми тумаками. Потом паковали их в смирительную рубашку и бросали в холодный нетопленный карцер. Однажды после такого буйства Долохов в карцере подхватил воспаление легких и отдал чёрту свою грешную душу.       На похоронах его были только две горько плачущие женщины: его мать-старушка Марья Ивановна и его сестра Лизавета Ивановна, невзрачная горбатенькая старая дева. Говорили, что когда-то какой-то немецкий шарлатан, которого нашел её брат, пытался её вылечить от горба, но толку не вышло. Так и осталась она горбатой одинокой старой девой, зато с совершенно безупречной репутацией. Впрочем, это неудивительно – во всем мире не нашлось мужчины, который польстился бы на невзрачную горбунью. [1] «Иерусалимской слезой» в стародавние времена на Руси величали водку.