Иначе

— Сэнку, пойдём? Сэнку? Нам бы успеть до парковки добежать, пока не началось столпотворение! Эй, ты меня слышишь? Кохаку тянула его за рукав, но Сэнку не мог оторвать взгляда от сцены.  Фиолетовый свет, прожекторы, создающие какой-то невероятный космический эффект, дым и высокий худощавый парень в нежно-сиреневой шёлковой рубашке, которая вызывающе-невинно спадает, открывая взгляд на очаровательный разлёт ключиц. Хрупкие длинные пальцы обнимают микрофон, подведённые чёрным кошачьи глаза сияют хлеще всех софитов.  Он просто ошеломляющий.  — Сэнку, братан, ты же сам говорил, что нам нужно свалить пораньше? Там Хром нас уже заждался! Сэнку и правда такое говорил, но как же он может сейчас свалить, когда он не в силах даже пошевелиться, когда их взгляды срослись, спаялись, невзирая на десятки метров и сотни людей между ними.  И он пел словно специально для него. Для Сэнку.  — …я умру и проснусь, собирая себя по крупицам… Его голос дрожал, такой чистый, но такой надломленный, и Сэнку, кажется, разучился даже дышать. Ему очень бы хотелось уйти сейчас из этого шумного, переполненного беснующейся толпой манежа, но он смотрел в эти покрытые сталью глаза, в которых, кажется, отражалась сейчас вся галактика, ощущая, как сердце рвётся наружу, как пальцы онемели в невозможности действия — так хотелось прикоснуться, так хотелось утешить его, прижать, сказать, что всё точно будет хорошо, что одно его слово — одно! — и Сэнку придёт, спасёт, что- — …умоляю, мой звёздный, прошу, перестань мне сниться. Я так больше, увы, не могу,  не могу, не смогу.  Менталист почти прошептал последние строчки, с таким надрывом, с таким сочащимся болью отчаянием, что, кажется, если бы он не обхватывал сейчас до белых костяшек микрофон, точно рассыпался бы миллионами блестящих сиреневым светом частиц. По его бледным щекам скатилась слеза, он быстро сморгнул и опустил взгляд, опираясь обеими руками на стойку, и толпа взорвалась аплодисментами.  Народ, заполонивший манеж у фестивальной сцены, буквально взревел, и Сэнку мгновенно снесло хаотичной фанатской волной, что вопила и неслась куда-то вперёд, туда, где Цукаса уже собирал цветы, а Хомура (так, кажется, звали их басистку?) растянулась в шпагате, и волшебство момента было разрушено.  Кохаку что-то шипела, заглушенная овациями и, буквально схватив его за шкирку, потащила за собой туда, на выход, против течения. Сэнку окончательно потерял то эфемерное ощущение параллельной реальности, в которой Ген пел свою песню ему — только ему одному среди многотысячной толпы, глядя прямо в глаза, словно протягивая ему руку, — и поспешил вслед за подругой выбраться из этого хаоса, потому что вероятность быть раздавленным оголтелыми фанатами с каждой секундой росла по экспоненте.  Хром стоял у главных ворот парка Ёёги, обвешанный всеми выигранными ими за этот вечер мягкими игрушками, и возмущённо размахивал руками. — Эй, ну вы чего, блин! Я вас тут уже минут двадцать один жду! Где вы потерялись? Кохаку фыркнула, пихнув Сэнку в плечо. — Да этот чмоня застыл там, посреди толпы! И ладно бы просто застыл, так он ещё и пошёл к сцене, как какой-то зомби! — Она бросила на него яростный взгляд. — Всё с тобой в порядке вообще?  Сэнку отупело моргнул.  Всё ли с ним в порядке? Конечно, в порядке. Он в порядке.  А в порядке ли он?  И что такое — порядок?… Он посмотрел на кончики своих пальцев, которые мелко дрожали и всё ещё казались не его пальцами — онемевшими, словно вся их и без того поруганная кропотливой работой в лаборатории чувствительность ушла, обидевшись, что ей не дали прикоснуться к миражу, окутанному фиолетовым светом, дымкой и звёздами.  Ощущение было такое, словно грудь сковали цепями и тянули, тянули, тянули. Он чувствовал себя батискафом, который погружают в океан, и всё вокруг так и норовит его раздавить, в непроглядных водах темно и страшно, и с каждым метром барометр всё угрожающей пищит, и видно только те пару метров, что освещает лопнувший уже прожектор, и там, в этой луже света — один единственный образ.  Уязвимый, окутанный сиреневой дымкой, какой-то невообразимо, непривычно ломкий образ ошеломительно прекрасного человека.  От осознания вдруг обрушившегося на него давления чуть затошнило, и Сэнку поморщился. Обнаружил, что Кохаку смотрит на него очень, очень обеспокоенно, и даже Хром напрягся, переводя между ними непонимающий взгляд.  Поэтому Сэнку выдохнул и, пытаясь казаться бодрым, махнул в сторону парковки. — Я в порядке. Просто стало немного дурно в толпе. Не люблю людей.  — Но как же ты-, — возмутился было Хром, но Кохаку увесисто положила руку ему на плечо, заставив замолчать.  — Пойдём к машине, — она забрала из рук Хрома большую часть пакетов с игрушками. — Кажется, Сэнку нужно подышать, — и повела оглядывающегося парнишку вглубь стоянки, туда, где был припаркован свежекупленный на премию Асахи автомобиль четы докторов Ишигами.  Сэнку попытался вдохнуть полной грудью. Мысли куда-то уплывали, он был словно сильно пьян, но вместо веселья по венам растекалось… недоумение.  Эта песня… была новой, так ведь? Он даже сказал перед выступлением что-то вроде «важно для меня, и хочется поделиться»?  И почему у Сэнку было саднящее ощущение, что эта новая песня — про него? Для него? Да нет, бред какой-то.  Мало ли у популярного исполнителя тех, о ком он может «вспоминать, глядя на звёзды»? Не слишком ли много чести для Сэнку? Да и кто сказал, что эта песня вообще «о ком-то», мало ли, это просто образ, просто лирический герой, да и вообще, может, Сэнку слишком много об этом думает… Если бы он просто так где-то услышал эту песню, появилось бы у него ощущение причастности, или в этом было виновато случайное, неловкое, болезненное — словно нырнуть в воду с высоты и плюхнуться в итоге на живот — пересечение их глаз и тот факт, что Ген свой взгляд от Сэнку не отвёл? Может, он и не понял, что это Сэнку — там, со сцены, скорее всего, и не видно было ничего из-за света софитов, бьющего прямо в глаза, там, на сцене, обозрению явно мешал дым, темнота, и Сэнку, скорее всего, волей случая стал ничего не значащей точкой в пространстве, куда Ген просто смотрел, чтобы сосредоточиться, но… Почему тогда он запнулся, когда открыл глаза и внезапно врезался взглядом в Сэнку? Почему не- — Сэнку! Ты идёшь? — Кохаку снова оказалась рядом, видимо, сгрузив всю их плюшевую добычу в багажник и вернувшись за ним.  Сэнку вздрогнул и посмотрел на неё. — Ага, иду.  — С тобой точно всё в порядке? — Она выглядела так, словно и правда очень волновалась, словно чувствовала, что сцена, невольной свидетельницей которой она стала, была не просто случайным стечением обстоятельств.  — Да, — кивнул Сэнку и улыбнулся в не очень удачной попытке уменьшить её беспокойство.  — Эта группа… не просто группа, да?  — А, ну… — Сэнку почесал затылок. — Помнишь того парня, о котором не затыкается Рюсуй? Вот, это их барабанщик.  — Мммм, — кивнула Кохаку, подозрительно поджав губы. — Сделаю вид, что верю, что ты залип на парня своего друга.  — Спасибо, — фыркнул Сэнку и завёл машину. — Поехали домой.  ••• — Менталист, это охуенно! — Цукаса довольно ухмылялся, скрестив руки на груди. — Нет, правда! Мне нравится, как из медленного ритма песня набирает обороты и в итоге взрывается. И текст, вау! Я уверен, это станет хитом.  — Даааа, Менталист, — хихикнула Хомура, рассматривая заметки Гена со стихами и нотами. — Это самая романтичная песня из всего нашего репертуара.  — Да брось, — Ген, признаться, и не знал, как на это реагировать. Он и не помнил, когда в последний раз его творения хвалили, и это было чертовски приятно, но так смущающе странно. — Обычный попсовенький сюжет.  Цукаса хмыкнул. — Не прибедняйся. Прими похвалу достойно.  — Эээ… — Ген растерянно улыбнулся. — Спасибо? Хомура внезапно повисла у него на плече, хитренько склонив голову вбок. — Так нежно, и так трагично! Как там?.. «Глядя на звёзды, я буду всегда ненароком вспоминать о тебе»… Ах! — Она крутанулась, перехватывая его за локоть. — А потом вот это «убегай, перестань мне сниться»! Кто же разбил тебе сердце, Менталист?  — У меня нет сердца, Хомура-чан, — приторно-сладко мурлыкнул ей Ген. — Нечего разбивать. Это просто стихи.  — Хорошие стихи, — раздалось из-за спины, и Ген, обернувшись, удивлённо выгнул бровь. Хьёга редко говорил ему что-то, кроме издевательских отсылок на их интимную связь. — И музыка неплохая. Я уже придумал рифф на финальную часть, послушаешь? Цукаса хлопнул в ладоши. — Менталист, давай свои ноты, я посмотрю. Планируешь играть на клавишах, или разобьём только по гитарам и ритму? Укё, как думаешь, что будет звучать лучше?  — Думаю, раз вступление более медленное и голос не во всю силу, сначала будут хорошо звучать клавиши. Потом присоединится уже ритм, гитара, бас, и во второй половине можно убрать клавиши совсем и сделать акцент только на голос, — Укё звучал очень серьёзно и всё ещё избегал смотреть Гену в глаза. От этого было немного больно, прошёл уже месяц, и Ген невероятно по нему скучал. Но, наверное, так было лучше для самого Укё, раз им проходится работать вместе, да?.. Сайонджи повернулся к Гену, глядя куда-то в пол. — Как считаешь, Г- кхм, Менталист, справишься? Ты ещё никогда не играл на концертах.  Да.  Ген ещё никогда не играл на концертах.  У них в группе даже синтезатора не было, за ненадобностью, клавиши были слишком нежными, добавляли ненужной трогательности их музыке, и вот, впервые Гену предложили сыграть.  Нет.  Гену впервые предложили стать полноценной частью группы. Принимая не только его стихи, но и его мелодию.  И его клавиши.  Что это нос так защипало? Опять эти ниндзя где-то за сценой режут свой жгучий лук? Ген сморгнул нахлынувшую сентиментальность, улыбнулся и взглянул прямо в лицо Укё. — Справлюсь! — Охуенно! Работаем, ребята! — Цукаса выглядел даже слишком довольным. — Предлагаю не расслабляться и добить эту песню до 31 марта. Осталась всего пара недель.  — А что будет 31 марта?  — Punkspring Tokyo, — в унисон ответили Цукаса и Укё, и от их комичной синхронности Хомура хохотнула. — А ты не пробовал заранее нас предупреждать о внеплановых выступлениях на музыкальных, блядь, фестивалях? — закатил глаза Хьёга.  — И ничего, что буквально на следующий день мы уезжаем в тур? — Захныкала Хомура.  — Отставить бубнёж, все за работу! — Рявкнул Цукаса. — Менталист, руководи.  И Ген, усмехнувшись, принялся руководить.  Разбирать эту песню для каждого инструмента было… волнительно. И довольно сложно, потому что писалась она без особой структуры — мелодия словно сама вытекала из-под его пальцев, которые бездумно бродили по клавишам. Ген не записывал ноты, кажется, со времён возвращения в Японию, но… В тот вечер неделю назад, когда он снова увидел Сэнку, на сей раз — совершенно внезапно — в этом самом репетиционном зале, — ему натурально казалось, что в нём что-то медленно умирает. Не быстро и безболезненно, как хотелось бы, а со скрежетом, с воплями чистой агонии умирает, сопротивляясь его собственной, Гена, глупости.  Потому что только такой безвозвратно, неоправданно глупый и ничтожный человек, как Ген, мог влюбиться в того, кого точно нельзя к нему подпускать.  Ген завалился домой после той репетиции с абсолютным желанием накуриться шмали и тихо плакать в подушку, но взгляд упал на синтезатор раньше, чем он успел дойти до своего проклятого ящика.  Сначала он просто меланхолично перебирал клавиши — бессознательно, почти медитативно. Затем нащупалась мелодия. Когда Ген смог сыграть эту рождённую из непролитых слёз последовательность нот буквально с закрытыми глазами, мысли сами собой стали складываться в стихи.  Вот их первая встреча. Сумасшедшая, срывающая крышу близость, хотя в тот момент, конечно, Ген бы фыркнул и сказал, что это просто секс без обязательств.  Никакая не близость.  Горячее дыхание на шее, узкие пальцы на бёдрах, тонкие стоны и спёртые вздохи — и всё это в жалкой кабинке туалета.  Надо же было так.  Кто бы подумал, что это выльется в разговоры. В рассказы о звёздах и о чёрных дырах. В дурацкие шутки, в ощущение «этот человек свой» в тревожном окружении толпы незнакомцев.  Как теперь Гену смотреть на звёзды и не думать о нём? Как теперь предаваться случайным связям, зная, что где-то там Сэнку сорванным шёпотом выдыхает «ты невероятный» кому-то другому?  Ген схватил ручку, лихорадочно записывая слова, заливая листок слезами, которые уже невозможно было контролировать.  Гену давно так не хотелось чьего-то конкретного присутствия. Слышать чей-то конкретный шёпот. Давно не хотелось знать, как кто-то конкретный выглядит по утрам.  Интересно, Сэнку сова или жаворонок? Он, проснувшись, ворчит сварливой недотрогой или превращается в нежного обнимающего осьминога? Он любит плотный завтрак или пьёт один только кофе? Может, он вообще не любит кофе, а предпочитает чай? Интересно, а любит ли он обниматься во сне? Ген вот любит.  Точнее, любил.  Он никого не обнимал во сне уже много лет. Он уже много лет не засыпал ни с кем в одной постели.  Интересно, насколько Сэнку милый, когда спит? Он расслабляется или, наоборот, хмурит брови? Он сопит и ворочается или вырубается и не шевелится? Он- Стоп, Ген, стоп. Остановись.  Ты никогда этого не узнаешь. Ты не заслуживаешь это знать.  Как бы Сэнку к нему ни тянулся, он, бедняга, не знает, что к нему тянуться нельзя. Ген всё равно что мифическая серена — поведёшься на его сладкую песнь, и непременно потонешь.  Умрёшь.  Ген не умеет нести любовь и свет. Ген умеет только утягивать во тьму, дарит только боль. Только смерть.  Все эти лихорадочные мысли полупьяного одиноким отчаянием сознания сложились в песню.  И, вот, эта песня так внезапно всем понравилась, что её было решено не только включить в тур, но и сыграть на фестивале — там, где можно исполнить только три сингла. Обычно выбирают три лучших песни в репертуаре, и значит ли это?… Да ну, брось. Просто что-то свежее.  Ген не был уверен, что справится играть её каждый концерт, потому что она требовала слишком сильного эмоционального участия, но он точно должен был справиться на фестивале.  Выложиться на максимум. Так, чтобы все  прониклись. Может быть, даже разрыдались.  Так, как рыдает сейчас сам Ген, заперевшись в раздевалке после окончания репетиции.  Блядь, да почему ж так больно-то.  Это просто стихи. Просто ноты.  В них нет никакого сакрального смысла. Они не- В дверь крошечной раздевалки постучали. Наверное, нужно уходить, чтобы закрывать студию. Ген быстро утёр слёзы, помахал себе на лицо, чтобы не быть таким отчаянно красным, и выдавил из себя почти-что-бодрое: — Да-да? Из-за двери раздалось неуверенное, тихое: — Ген? Я… я могу войти? Ген выдохнул. Встал. Молча повернул ключ в замке и вернулся на своё пригретое место на полу у стены.  Укё осторожно, так, словно ждал, что его вот-вот прогонят, повернул дверную ручку и заглянул в раздевалку.  Их взгляды встретились, кажется, впервые за весь этот бесконечно-ебучий месяц.  Травянисто-зелёные глаза Укё были влажными, тёплыми и напоминали коровьи с этими его длинными светлыми ресницами и наивной солнечностью во взгляде. Ген не выдержал и устало улыбнулся ему самыми уголками губ.  Укё устроился на полу рядом с ним — но не так близко, как это было бы месяц назад, — и тихо выдохнул. — Мне тоже понравилась твоя новая песня.  Ген кивнул и так же тихо ответил ему. — Спасибо. — Укё робко улыбнулся и неловко замолчал, явно не планирующий их диалог так далеко. Ген тихо хихикнул. Милый, милый Укё, скорее всего, он даже не надеялся, что его сюда запустят. — Как ты, Укё-чан? Укё вздрогнул и чуть повернулся к нему. — Тебе честно или социально приемлемо? — Конечно, честно.  — Плохо, Ген. Мне плохо. Но сейчас я беспокоюсь о тебе. Ты ещё сильнее похудел и выглядишь каким-то потерянным. Ты ведь плакал здесь, да?  Ген закрыл глаза и откинул голову назад, утыкаясь макушкой в стену. — Ага. Но это прогресс — раньше я мог плакать только рядом с тобой, а сейчас, вот, сам по себе научился тоже.  Укё хмыкнул. — Поздравляю с ачивкой «рыдать в гримёрке», теперь ты на шаг ближе к званию «настоящий музыкант». — Ген усмехнулся, и они снова замолчали. Спустя пару минут Укё тихо осторожно спросил. — Эта песня… она про того самого парня, да? Который космонавт? В висках застучало. Где-то под диафрагмой снова заныло — на этот раз, почему-то, сладким спазмом. Ген не знал, что на это ответить, поэтому сказал правду, тихо и ломко. — Да.  — Он и правда особенный, да? — …да.  Укё шумно выдохнул и прикрыл глаза. — Это чувствуется.  Ген подумал немного и добавил. — Помнишь, на прошлой неделе приходил Нанами-младший, и я сбежал с репетиции? Тот парень, он… пришёл с Рюсуем, я его увидел и, кажется, словил пятнадцать микроинсультов в секунду. Думал, умру на месте, но зачем-то выжил.  Укё смешливо фыркнул. — Так вот, что это было.  — Ага, — усмехнулся Ген, и вдруг подумал, что Укё, наверное, больно это слышать, поэтому поспешил извиниться. — Чёрт, прости, прости, я- — Ген, — Укё мягко посмотрел на него, так мягко, что от одного этого травянистого взгляда Гена словно укутало пушистым пледом, — тебе не за что извиняться. Почему ты просишь прощения?  — Ты сказал, что тебе плохо, а тут я ещё… подливаю масла в огонь.  — Но я ведь сам спросил у тебя об этом твоём «звёздном», — он хихикнул. — Блин, ну надо же было такой эпитет придумать, совершенно не палишься, абсолютно ни на что не намекаешь.  Ген усмехнулся. — Мне просто показалось, что звучит красиво. О палеве я не думал.  — Ты бы ещё «мой космический» написал, тогда точно бы никто ничего не понял! — В зелёных глазах плясали смешинки, и Ген, не выдержав, тихо прыснул в кулак и сразу же смачно чихнул, подбирая вылетевшие из забитого от недавних слёз носа сопли. Укё расхохотался от этого зрелища так сильно, что завалился на пол.  Ген расхохотался вслед за ним.  Они смеялись всего пару минут, но, кажется, прошла целая вечность — та самая вечность, время в которой лечит.  Утерев выступившие слёзы, Укё снова уселся рядом с Геном, теперь — чуть ближе. — Мне этого не хватало. Мы не говорили с тобой целый месяц.  — Я по тебе скучал, — Ген печально вздохнул, снова пряча глаза.  — Почему всё так, Ген? — Чтобы тебе не было больно, мой милый Укё-чан.   Укё усмехнулся. — Но так мне ещё больнее. В первую очередь ты мой друг, Ген, и… во все остальные очереди тоже.  Ген повернулся. — Что ты имеешь в виду? — Если ты думаешь, что, избегая меня, делаешь мне лучше, то ты ошибаешься, — Укё пожал плечами. — Я много думал за этот месяц, пытаясь разобраться в своих чувствах, понять, что же именно я сейчас переживаю.  — И что понял?  Укё хмыкнул. — То, что я чувствовал… Это было похоже не на расставание с возлюбленным, а на потерю друга. Я был влюблён в тебя, Ген, это правда. В тебя невозможно не влюбиться- — Укё- — Нет-нет, дай мне закончить, — Укё привычным движением взял его вечно холодную руку своей горячей широкой ладонью, заземляя, успокаивая, и Ген немного обмяк. — Да, я был в тебя влюблён, и не могу сказать, что это совсем закончилось, но… я понял, что эта влюблённость не совсем в тебя, а скорее в твой образ. В Менталиста. Ну, знаешь… В эти твои подведённые глаза и взгляд с поволокой, в томный голос, в шёпот в микрофон. Это всё очень сексуально, — Ген дёрнулся было, но Укё шикнул на него сердито, и из груди непроизвольно вырвался смешок. — Я к тому, что… мне повезло, что я знаком не только с Менталистом. Я знаю тебя. Знаю, как ты хрюкаешь, когда взахлёб смеёшься, знаю твою дурацкую привычку грызть ногти и составлять трёхэтажные маты. Я знаю Гена, который любит звёздные карты, хотя ничего в них не смыслит, и пьёт такой чёрный кофе, что ещё чуть-чуть, и он начнёт подавлять гравитацию, — Уке поморщился от мысли о его кофе, и Ген хихикнул в кулак. — И вот в этого придурка я вовсе не влюблён. Я его очень люблю, но как друга. Как человека. Как придурка, который носит парики, от которых у него чешется лоб, только чтобы никто не знал, что он наполовину седой.  — Твоими усилиями, теперь и Цукаса знает, — усмехнулся Ген, ощущая, как проклятые слёзы снова щиплют его глаза.  Укё кивнул. — Он тоже считает, что ты придурок, кстати.  — Приятно знать.  Укё потрепал его по чёрному парику. — Так вот. За этот месяц я понял, что вполне справляюсь с влюблённостью в твой образ. И что придурка-Гена я обожаю куда сильнее. И не хочу его терять.  — Укё, — тихо вздохнул Ген. — Ты же знаешь, что дело не только в этом… — А в чём ещё? В этом твоём «проклятии»? — Ген молча кивнул, поджав губы, и Укё закатил глаза. — Я не собираюсь самоубиваться, честное слово.  — Но- — Ген. Умоляю тебя. Прекрати брать на себя ответственность за чужие чувства и за чужие решения. Я был в тебя влюблён. Это были мои проблемы, не твои. Сейчас я снова хочу быть просто твоим другом. А ты? Ты хочешь со мной дружить? — Да, но… — Тогда просто прими тот факт, что я готов пойти на этот риск, — Укё показал пальцами воздушные кавычки. — Хотя, я уверен, никаких проклятий не существует, а тебе давно пора лечить твою двухцветную башку.  Ген фыркнул и повалился вбок, укладываясь головой на плечо Укё — такое же тёплое и надёжное, как и всегда. — Я тоже хочу быть тебе другом. Как мне вести себя с тобой, чтобы тебе не было плохо?  — Мне плохо от того, что ты пытаешься вести себя со мной как-то иначе, — Укё приобнял его и уложил на плечо поудобнее. — Но прямо сейчас мне активно становится всё лучше и лучше.  — Я скучал по твоим обнимашкам.  — Каждый раз, когда мне привозили онигири из того ресторана, я хотел подняться к тебе и накормить.  — Я мечтал о тех онигири целый месяц.  — Тогда я знаю, чем мы займемся сегодня вечером.  Ген прикрыл глаза и улыбнулся, утыкаясь лбом в горчичную рубашку. — Отличный план. Есть свежие сплетни? — Только о тебе.  — Как всегда… ••• — Поверить не могу, ты купил новую машину вместо того навороченного микроскопа! — расхохотался Бьякуя, подхватив чемодан на руки, чтобы запихнуть его в багажник.  — Вообще-то, это тебе, — Сэнку смущённо почесал затылок и протянул ключи отцу. — Ты шутишь, что ли? — Бьякуя склонил голову вбок. — Ты потратил свою премию на меня?  Сэнку закатил глаза. — Я всего лишь вернул тебе долг.  — Ты балбес, какой ещё долг? — Хохотнул Бьякуя и окинул машину ласковым взглядом. — Но мне невероятно приятно. Спасибо, сынок. Но сейчас поведёшь ты, я после перелёта и совсем устал. — Без проблем, только давай без «сынков», папуля, — смешливо фыркнул Сэнку, открывая водительскую дверь. — Оставляю за собой право иногда её у тебя воровать, пока не разберусь с нормальной починкой нашей старушки, ладно? — Без проблем, — кивнул отец, довольно плюхнувшись на пассажирское сидение. — Какая она симпатичная.  — Рюсуй помогал выбирать.  — Что ж, это многое объясняет, — хохотнул Бьякуя. — Ну, рассказывай, что тут у вас произошло в моё отсутствие?  Сэнку усмехнулся и принялся рассказывать. Про то, как его лаборант-магистрант Гинро чуть не завалил сессию якобы из-за того, что Сэнку слишком загружает его работой, про раздражающие созвоны с американцами в 7 утра, про Хрома, который чуть не убился в библиотеке, свалившись с лестницы, про Рюсуя и его новую гиперфиксацию… Бьякуя слушал и задавал вопросы, рассказал пару историй про то, как они с Лилиан мотались в Голливуд, и в машине повисла приятная, успокаивающая тишина. Отец покосился на Сэнку, внимательно его разглядывая.  — Ты ничего не рассказал про то, как прошла церемония вручения этой самой премии, кстати, — хмыкнул Бьякуя. — А я несколько раз спрашивал. Совсем всё плохо? — Да нет, было даже весело, — пожал плечами Сэнку. — Просто уже полтора месяца прошло, забылось.  — У тебя, да и забылось? — Отец подозрительно сощурился. — Признавайся, что-то там произошло?  — Нет.  — Опять нахамил какому-то старику, а потом оказалось, что это министр по делам всего?  Сэнку фыркнул, выворачивая с автострады. — Нет, я стараюсь больше так не делать. — Не хамить? — Не говорить с неопознанными стариками.  Бьякуя рассмеялся, качая головой, и снова стал серьёзным. — Сэнку, если ты будешь готов мне что-то рассказать, знай, что я всегда готов тебя выслушать.  Сэнку поджал губы.  Последние пару недель он пытался максимально изолировать себя от очень расплывчатых мыслей об очень конкретном человеке, чтобы избежать щемящей боли под грудиной, но получалось не очень.  Даже грёбаные рабочие созвоны с грёбаными американцами по поводу грёбаных чёрных дыр напоминали, как блестели кошачьи глаза, когда Сэнку вещал о сингулярности.  «Ты чудесный, Сэнку-чан. Я желаю тебе счастья.» Сэнку вообще ничего не понимал после того короткого разговора на репетиции. В его ощущении мира не было режима «бессмысленные страдания», а именно этим, блядь, он и занимался все эти чёртовы полтора месяца.  Особенно — последние две недели.  Ген ему нравится. Он нравится Гену. Им весело друг с другом, им интересно друг с другом, чёрт возьми, да им даже трахаться друг с другом просто охуенно, к чему все эти сложности? И почему из-за этих бессмысленных и иррациональных рассуждений так болезненно свербит в груди? — Сэнку? — Бьякуя тронул его плечо. — Ты что-то совсем поник.  Сэнку вздохнул. — Я устал, пап.  — Ты много работаешь, да- — Нет, я устал чувствовать чувства. Можно их как-то отключить?  — Это вряд ли. Мы обсуждали это, когда тебе было девять.  Сэнку усмехнулся воспоминаниям об отцовских «уроках эмоционального интеллекта» и аккуратно начал. — Знаешь, я… встретил одного человека.  Бьякуя замер, и осторожно, словно боясь спугнуть, повернуться к нему, подперев подбородок рукой. — Так?… — И он… — Сэнку хмыкнул. — Он потрясающий.  — Он? — уточнил отец.  — Это имеет принципиальное значение?  Бьякуя отрицательно мотнул головой. — Нет, совсем не имеет, я просто, чтобы понимать. — Он, — выдохнул Сэнку. — Он интересный. И умный, и… И постоянно от меня сбегает.  — Эм… в каком смысле? Сэнку усмехнулся. — В самом буквальном. Я не уверен, что готов рассказывать тебе все подробности, пап, но… Сейчас я словно ощущаю пустоту. Он сказал, что я ему нравлюсь, но ему не нужны отношения. Я это понимаю, но не могу принять. Такое со мной в первый раз. Он просит оставить его в покое, но сам же потом за мной бежит. Я не понимаю, чего он хочет.  — Хах, а ведь обычно ты — тот, кому не нужны отношения, да? — Попытался пошутить Бьякуя, но Сэнку смерил его таким сложным взглядом, что тот печально выдохнул. — Ну, скорее всего, этот твой человек и сам не понимает, чего хочет. Но чего хочешь ты? — Я? — Выгнул бровь Сэнку.  — Ага. Ты хочешь строить с ним отношения? Сэнку моргнул. — Эм… не знаю даже. Не думал об этом.  — А о чём ты думал? — Улыбнулся Бьякуя. Сэнку залился краской, и он рассмеялся. — Понял, можешь не пояснять. Сэнку покраснел ещё сильнее. — Я просто… он такой умный, пап. По-другому умный, не так, как все остальные мои знакомые. Я не понимаю, как работает его мозг. Мне интересно с ним разговаривать, мне весело с ним шутить, мне… хочется просто с ним быть. — Сэнку перевёл дыхание и тихо добавил. — Хочется его поддержать. Он кажется очень одиноким.  Бьякуя хмыкнул и молчал примерно минуту. — Представь, что ты встретил двух бродячих котов. — Сэнку кивнул, давая понять, что слушает. — Один кот родился на улице и всегда был бездомным, а второй… у второго когда-то был дом. Как ты думаешь, какой из них подойдет к тебе быстрее, если ты захочешь их покормить?  — Конечно, второй, — уверенно фыркнул Сэнку. — Он ведь уже привык к людям.  Бьякуя откинул со лба выбившуюся прядь уже седеющих волос и покачал головой. — А вот и нет. Второй кот уже знает, как рядом с человеком может быть больно. Он ведь как-то оказался на холоде. Ему нужно больше времени, чтобы понять, что тебе можно доверять. Полагаться на людей куда проще, если тебя ещё ни разу не подводили.  Сэнку задумался. Он не был силён в метафорах, но… — То есть, ты утверждаешь, что однажды ему было так больно, что теперь он боится обжечься снова, и потому предпочитает и вовсе избегать все потенциальные источники огня? — Я ничего не утверждаю, — развёл руками Бьякуя, — я просто рассуждаю о бездомных кошках. А тебе я советую отвлечься и подождать.  — А если я не дождусь? — Тихо спросил Сэнку.  — Тогда просто отвлечься.  ••• И Сэнку отвлекался, как мог.  Добавил в расписание своих созвонов ещё и русских — с ними разница во времени была не такой жуткой, да и со старыми коллегами отца было приятно поболтать. Выслушал обстоятельные аргументы Суйки, что ему просто жизненно необходимо сделать ей несколько научных конструкторов — и сам так увлекся этой затеей, что почти каждую ночь проводил с отвёрткой в руках и пробирками в подставке, подбирая простейшие, но эффектные опыты, из которых даже десятилетний ребёнок мог бы сотворить что-то захватывающее. Сэнку в целях отвлечения даже над своим персонажем для ДНД успел поработать, даже нарисовать ему новый костюм, хотя, определённо, эти художества было нельзя показывать никому, кто хоть сколько-то смыслил бы в рисовании.  Всё это, конечно, отвлекало, но не так чтобы очень сильно, и потому Сэнку всё ещё находился в активном поиске новых способов занять свой разум.   Именно поэтому он каким-то, блядь, чудом оказался здесь — в парке Ёёги, на одном из самых масштабных музыкальных фестивалей страны — Punkspring Tokyo.  Сэнку не был фанатом музыки. Да, не нужно так смотреть на его историю поиска в спотифай, ему просто некогда было её почистить. Но Сэнку был другом Кохаку, а это означало невозможность отказа, если она в очередной раз что-то задумала.  — Ну, давай же, — она пихнула его в плечо. — Будет весело! И ты хоть вытащишь свою капустную головёшку из панциря и отвлечёшься от работы! Не то чтобы Сэнку нужно было отвлекаться от работы.  Но с друзьями на фестивале и правда было весело. И Сэнку действительно отвлёкся.  Кохаку, закинув длинные ноги на ствол ещё цветущей сакуры, вещала о надвигающихся соревнованиях, и радовалась, что на последней тренировке ей удалось побить в том числе и мужской рекорд, Сэнку завёл демагогию о том, насколько высока вероятность того, что на Кохаку эволюция дала сбой, и конкретно она произошла от конкретно гориллы, а Хром снова и снова пересказывал своё библиотечное приключение. Спустя долгие минуты расспросов от Кокаху, что же такого удивительного было в той девушке, и уточнений Сэнку о том, не долбанулся ли он там часом головой, теряя последние остатки извилин, выяснилось, что спасительницей Хрома была Челси — та самая, что организовывала публичную встречу с космонавтом Сэнку.  Хром с восторгом вздыхал и сумел выторговать у Сэнку её номер в обмен на обещание самостоятельно доделать все последние отчёты, и Сэнку повеселел, посчитав это выгодной сделкой.  Спустя час и целую череду аттракционов, в каждом из которых Кохаку выбивала приз, они таки добрались до музыкального манежа, ради которого всё это, собственно, и затевалось, и куда Сэнку отчаянно не хотелось идти.  — Ну, братан, — хныкала Кохаку, — там же сейчас вот-вот выйдут My Chemical Romance! Тебе должно понравиться! — Если ты думаешь, что упоминание чего-то химического по умолчанию делает эту форму досуга более привлекательной, ты ошибаешься.  Кохаку выгнула бровь. — Да ну? — Ну, ладно, — сдался Сэнку. — Немного делает, но не настолько, чтобы я добровольно тащился в эпицентр толпы! — Может, ты одна туда сходишь? — Предложил Хром. — А мы пока отнесём твою добычу в машину… — А вы, случайно, не охренели бросать меня в толпе одну?  Как оказалось, охренели. Ситуация решилась по-мужски — партией в камень-ножницы-бумагу.  Сэнку пора бы уже записать себе куда-нибудь, что азартные игры — вообще не его стихия, и удача в таких делах никогда не поворачивается к нему лицом.  Однако там, в толпе любителей рок-музыки, присутствие Сэнку было для неё не так уж необходимо, потому что довольно быстро Кохаку протиснулась ближе к сцене, оставив своего героически проигравшего друга позади. Он, в общем-то, был и не против тусоваться  поближе к выходу, так что обиды на Кохаку не держал.  Сэнку вообще не обращал внимания на то, что творилось на сцене. Он смотрел на лазерное шоу и вспоминал, может ли собрать что-то подобное из того, что валялось в его домашней лаборатории, пытался вычислить, сколько литров глицерина ушло на заправку всех дым-машин для шоу, и эти расчёты вполне себе его развлекали, похлеще наряженных в чёрные сюртуки мужиков с гитарами.  Сэнку так увлёкся вычислением вероятностей, что даже не заметил, как великовозрастные химические эмобои свалили со сцены, и туда поднялся другой коллектив.  Не обратил внимания, что толпа взорвалась овациями, и не придал никакого значения тому, какое название эта толпа скандировала.  Он вообще игнорировал всё происходящее, и с удовольствием игнорировал бы его и дальше, если бы сквозь фоновый, ставший почти что белым в его сознании шум не просочился бархатистый, тягучий, такой томный, что низ живота свело сладким спазмом, голос.  — Добрый вечер, амигос! Блядь. Да быть не может.  Манеж буквально взорвался одним слитным оглушающим воплем. Девушка чуть впереди Сэнку разрыдалась со словами «я не верю, что он реальный».  Сэнку моргнул, возвращаясь мыслями в настоящее. Ему ведь не кажется? Он и правда ведь это слышит? — Я тоже по вам скучал, россыпь алмазов моей израненой души!  Сэнку сказал, что то было оглушающим воплем? Забудьте, оглушающий вопль разразился сейчас.  Впрочем, Сэнку вполне мог понять всех этих людей — он и сам, казалось, готов был убивать за то, чтобы Ген сказал ему «я скучаю».  Сэнку впаялся в него взглядом, необузданно и словно с разбега. Примагнитился самым мощным электромагнитом — не отлепиться. Сердце сжало тисками, так, что приходилось напоминать самому себе дышать.  Ген стоял там, окутанный сиреневой дымкой, и серебристо смеялся в микрофон, забавляясь выкриками своих преданных фанатов.  Он казался каким-то божеством, подсвеченный софитами и сам источающий свет похлеще любого софита. Сэнку не мог поверить, что совсем недавно в масштабах жизни он прикасался к этому эльфоподобному созданию с сияющей кожей и пронзающим полотно реальности голосом.  Это не могло быть правдой, не в этой Вселенной.  Чёрт, опять он о нём думает.  Блядь, да почему? Почему несколько недель удачных попыток не думать и просто жить, как раньше, снова раскрошились, облупили старательно нарощенную скорлупу, стоило только мельком, издалека, сквозь толщу людей его увидеть?! — У нас сегодня только три песни в арсенале, — Ген так органично двигался по сцене, подмигивал зрителям и источал саму жизнь, что толпа внимала каждому его слову. Вот сейчас, услышав, что их выступление такое короткое, по манежу разлилось разочарованное гудение. Ген рассмеялся. — Ах, мои нежные, мне тоже печально, но! Это не просто три песни, а три песни авторства кого-то из нас. И давайте я даже предоставлю вам выбор, с чего нам начать, а? — Толпа взревела, и даже Сэнку стало вдруг интересно. — Итак, у нас сегодня в ассортименте любимая песня Хомуры, малышка, помаши ребятам ручкой, а, ну, можно и ножкой, меня даже пугает её гибкость, хаха, а вас? Потом, у нас есть песня Цукасы, — тут раздалось столько девчачьих визгов, что Сэнку невольно посмеялся — знали бы вы, девочки, кому дарит свои поцелуи этот накаченный красавчик, — и новая песня вашего покорного слуги! — Ген сделал реверанс, вызвав новую волну аплодисментов.  — Цукаса! Хомура! Менталист! Цукаса! — Сэнку разбирал отдельные вопли из всесносящего потока звуков, неспособный понять, какое имя звучало чаще.  — Ах, слышу, слышу, все хотят узнать, что же написала наша малышка Хомура, м? — Мурлыкнул Ген в микрофон. Хомура рассмеялась и, всучив свою гитару Гену, сделала сальто назад, приземлившись в шпагат. Что ж, это было эффектно. Заиграла незатейливая, но очень энергичная мелодия, которую Сэнку точно часто где-то слышал, и толпа принялась подпевать.  — Сэнку, ну что, пошли? — рядом материализовалась Кохаку, которая выглядела слишком довольной для человека, который только что побывал в эпицентре вакханалии.  Сэнку вздрогнул, внезапно осознавая, что погрузился в происходящее на сцене куда глубже, чем планировал. — Ага, пошли.  И он правда собирался уже уходить, не имея ни малейшего желания смотреть на объект своих влажных фантазий, который не был в нём заинтересован, ни секундой дольше, если бы в этот момент народ на манеже не начал скандировать «Мен-та-лист! Мен-та-лист!».  Сэнку замер и снова обернулся на сцену. Ген явно такого не ожидал, растерянно уставившись в толпу, слегка покраснев, и спрятал лицо в ладони. Потом засмеялся. — Ладно, ладно. Я хотел оставить новую песню на сладкое, — толпа снова недовольно загудела, и Ген снова смущенно хихикнул, — но я вас услышал. — Из-за кулис вдруг вынесли синтезатор, и Ген элегантным движением уселся за клавиши. — Это новая песня, и я впервые буду играть, и… — разразились овации, Ген казался очень смущённым, и у Сэнку перехватило дыхание. Неосознанно он сделал несколько шагов вперёд. — …и эта песня очень важна для меня. Хочу поделиться с вами кусочком своей души. Надеюсь на вашу поддержку, мои яхонтовые.  Раздались бурные аплодисменты поддержки, и, стоило Гену опустить свои длинные, такие тонкие и хрупкие пальцы на клавиши, толпа ожидающе, звеняще затихла.  Мелодия была нежной и трогательной. Разительно непохожей на предыдущую.  — Дыханьем своим по острым твоим ключицам.  Надо же было такому со мной приключиться!  Сердце по рёбрам стучит обезумевшей птицей,  И голову кружит. Только бы не разбиться, Сэнку затаил дыхание от звучания его голоса. От того, как он выглядел сейчас — словно совершенно один на этой сцене, подсвеченный тёплым лучом прожектора, окутанный дымкой и весь какой-то невыносимо уязвимый, словно и правда, страшась и рискуя, приоткрывал зрителям свою душу. Сэнку, заворожённый, протиснулся ещё чуть ближе, чтобы лучше его разглядеть.  — Спасибо, что мы так разительно не похожи. Ухмылка твоя разольётся по телу дрожью.  Украдкой с собой унесу аромат твоей кожи И спрячу в груди, словно нет ничего дороже.  Ген встал, устроившись у стойки микрофона в своей обычной манере, и прикрыл глаза. Его голос набирал силу, звучал всё глубже и пронзительней, с надрывом и каким-то непрожитым отчаянием, нежное звучание клавиш сменилось гитарным соло, и от следующих строчек Сэнку почувствовал щемящую тоску. Словно… словно… — От рук твоих жарко, пылко и словно бьет током. Боюсь, что история эта выйдет нам боком. И, глядя на звёзды, я буду всегда ненароком, Вспоминать о тебе - таком светлом, таком глубоком. Хотя больше, мне кажется, я не могу,  не могу, не смогу.  …словно он понимал, про что сейчас поёт Ген. Сэнку задрожал. У него было странное ощущение какого-то внетелесного опыта, отделения личности от рассудка, и он пробирался сквозь толпу, сам не понимая, что его тянет туда. К сцене.  В момент, когда музыка достигла своего эпичного экстремума, Ген распахнул глаза, устремив взгляд куда-то в зал, и… Запнулся. Задохнулся. Испугался. Мгновенно обмяк.  А Сэнку казалось, что мир остановился. Земля перестала вращаться вокруг солнца, Луна перестала вращаться вокруг Земли, застыли вдруг все автомобили в Токио, и даже его собственное сердце забыло, что ему, вообще-то, нужно биться.  Потому что глаза Сэнку вдруг встретились с его глазами — сияющими, цвета грозовых туч, так похожими на кошачьи. Как могло так получиться, что первой же точкой, куда упадёт взгляд вошедшего в музыкальный кураж Менталиста, будет Сэнку?  Какова вообще вероятность такого исхода? У Сэнку не было времени расчитывать вероятности, потому что Ген, сглотнув, продолжил петь. Мягче, вкрадчивее, нежнее, чем когда бы то ни было,  глядя  прямо  Сэнку в глаза.  — Ты нравишься мне, так нравишься,  милый, очень.  Умоляю, беги, убегай от меня, что есть мочи, Ты знаком не со мной, а лишь только с моей оболочкой, Это всё напускное, я просто тебя морочу.  Кохаку снова материализовалась где-то рядом, и, кажется, что-то спрашивала. Увы, Сэнку не мог выделить подруге ни толики своего внимания.  — И запутавшись телом в твоих бесконечных ресницах,  Поцелуями кроя ямочки на ключицах… — Сэнку, пойдём? Сэнку? Нам бы успеть до парковки добежать, пока не началось столпотворение! Эй, ты меня слышишь? — Кохаку тянула его за рукав, но Сэнку не мог оторвать взгляда от сцены. — Сэнку, братан, ты же сам говорил, что нам нужно свалить пораньше? Там Хром нас уже заждался! Сэнку и правда такое говорил, но как же он может сейчас свалить, когда он не в силах даже пошевелиться, когда их взгляды срослись, спаялись, невзирая на десятки метров и сотни людей между ними.  Ген пел словно специально для него. Для Сэнку.  — …я умру и проснусь, собирая себя по крупицам… Его голос дрожал, такой чистый, но такой надломленный, и Сэнку, кажется, разучился даже дышать. Ему очень бы хотелось уйти сейчас из этого шумного, переполненного беснующейся толпой манежа, но он смотрел в эти покрытые сталью глаза, в которых, кажется, отражалась сейчас вся галактика, ощущая, как сердце рвётся наружу, как пальцы онемели в невозможности действия — так хотелось прикоснуться, так хотелось утешить его, прижать, сказать, что всё точно будет хорошо, что одно его слово — одно! — и Сэнку придёт, спасёт, что- — …умоляю, мой звёздный, прошу, перестань мне сниться. Я так больше, увы, не могу,  не могу, не смогу.  Менталист почти прошептал последние строчки, с таким надрывом, с таким сочащимся болью отчаянием, что, кажется, если бы он не обхватывал сейчас до белых костяшек микрофон, точно рассыпался бы миллионами блестящих сиреневым светом частиц. По его бледным щекам скатилась слеза, он быстро сморгнул и опустил взгляд, опираясь обеими руками на стойку, и толпа взорвалась аплодисментами.  Народ буквально взревел, Сэнку снесло хаотичной фанатской волной, и волшебство момента было разрушено.  ••• Ген лихорадочно захлопнул дверь крошечного трейлера, выступающего на этом фестивале в роли мобильной гримёрки, и рухнул на пол.  Что это было? Что это было? Что это, мать вашу, было?! Ген откинулся на тонкую стенку, пытаясь глубоко дышать, чтобы успокоиться. Третью, завершающую их выступление песню, он, по ощущениям, еле пережил.  Это правда был Сэнку? Или его воспалённое сознание выдало очередную галлюцинацию? Но ведь Ген был трезв, как стёклышко! Лица людей в манеже было очень плохо видно, почти неразличимые черты на качающих в такт музыке головах, но как так вышло, что эти пронзительные красные глаза моментально припаяли к себе?  Какова вероятность, что это был он?  Скорее всего, сознание Гена синтезировало его образ, налепило на случайного человека хранимые в закромах сердца знакомые черты.  Но даже если так — какого чёрта, Асагири? Сначала ты посвящаешь ему песни, потом видишь его светлый лик в безликой толпе, и что дальше? Ты что, не знаешь, к чему всё это приведёт?! В трейлер постучали.  Ген, не в силах подняться или хотя бы просто повернуть голову, крикнул. — Войдите! Спустя пару секунд рядом оказался Укё, осторожно обнимая его за плечо. — Ген, ты опять сбежал. Всё в порядке? Ген смог лишь отрицательно покачать головой. Укё крепко прижал его к себе, и Ген зарылся носом в его жёлтую, пахнущую лесом и солнцем толстовку, тяжело дыша, сумбурно и отчаянно пытаясь вернуть себе хоть каплю самообладания.  Укё гладил его между лопаток, и это заземляло, успокаивало. Возвращало.  — Укё, можно я тебя поцелую? — просипел Ген куда-то в тёплую ткань, сам не до конца веря в то, что сейчас говорит.  Сайонджи захлебнулся. — Чего?! Ты в себе вообще?  — Мне кажется, я зациклился. Я хочу расциклиться. Пожалуйста, можно?… — Не в этой жизни.  — Почему?! — Ген искренне возмутился. — Я теперь тебе противен?  — Нет, глупый, — Укё притянул Гена к себе, по-отечески чмокнув в налипшую на лоб чёлку. — Потому что ты хочешь поцеловать не меня, и сам не понимаешь, что сейчас несёшь.  Ген всхлипнул. — Понимаю.  — Неа. Ты маленький, глупый и потерялся, — Укё улыбнулся тепло, и Ген свернулся калачиком у него на коленях, словно большой кот, подставляясь под мелкие поглаживания. — Да и ты, к тому же, наверное уже совсем разучился целоваться. Практикуйся на ком-нибудь другом.  — Предатель, — фыркнул Ген.  — Просто знаю себе цену, — усмехнулся Укё. — И у тебя опять сопли потекли.  Ген мученически застонал. — Ты злой! Я думал, ты пришёл меня поддержать!  — Я и пришёл, а ты начал меня домогаться! Ох уж эти рок-звёзды! — Ген фыркнул, и они рассмеялись, не выдержав абсурда ситуации. Укё вытащил из кармана что-то маленькое и зажал в кулаке. — Закрой глаза и протяни вперёд руку. — Ген усмехнулся и послушно выполнил указания. В ладонь упало что-то довольно увесистое для своих небольших размеров. — Уже перевалило за полночь, так что… С днём рождения тебя, мой любящий пострадать друг.  Ген распахнул глаза и увидел в руках металлический брелок — крошечный космонавт верхом на мотоцикле. Он улыбнулся. — Очаровательно. Мотоцикл, потому что… — Да-да, потому что тыковка ещё не превратилась в фарш, чему я несказанно рад, если честно, — хихикнул Укё. — А космонавт, потому что ты любишь звёзды, и я всегда представлял тебя каким-то исследователем Вселенной, когда ты заседал за своими атласами. Прости, я купил его до того, как узнал, что ты вкрашился в буквально космонавта.  — Вкрашился? — Расхохотался Ген. — О боже, моему лучшему другу пятнадцать! — Укё щёлкнул его по носу, Ген хихикнул и принялся разглядывать свой подарок. — Он очень милый. Спасибо, Укё. Я не думал, что ты вспомнишь.  — Я всё ещё злюсь, что ты не сказал мне о своём дне рождения в прошлом году, — мягко улыбнулся Сайонджи, — и не мог не поздравить тебя в этом. У меня только одно пожелание, Ген. Будь, пожалуйста, счастлив. Где бы ты это счастье ни нашёл.  — Я постараюсь. — Обещай, что будешь счастлив. Нет, обещай, что будешь хоть что-то для этого делать, — Укё вздохнул и сжал в своей тёплой широкой ладони его — узкую и холодную. — Хотя бы сегодня.  Ген кивнул. — Обещаю.  Укё ушёл собирать аппаратуру, а Ген прицепил брелок к ключам зажигания своего мотоцикла и кропотливо его разглядывал.  Какой же Укё… чувствующий. И наивный. Ну что за обещание такое — делать хоть что-то, чтобы быть счастливым, хотя бы сегодня?  Он ткнул на экран своего телефона и глянул на дату.  Первое апреля. День дурака.  Укё, конечно, наивный, но с другой стороны, а когда совершать дурацкие поступки, если не сегодня?  Он вспомнил свой удивительный мираж во время выступления. Был ли это на самом деле Сэнку, или?… Сердце защемило, нос защипало, пальцы сами потянулись к телефону, зарылись в бесконечный многомиллионный перечень его подписчиков, глаза забегали по строчкам в поисках знакомого образа на крошечной аватарке.  «Знаешь, как меня найти».  Ага, ну, точно. Знать бы хотя бы его фамилию.  Стоп.  Он же, вроде, профессор Токийского?… ••• Сэнку кропотливо пытался соединить краску с растительным маслом, нервничая, что текстуры смешивались неоднородно, и, кажется, где-то по дороге он накосячил с инструментами для творчества, когда телефон вдруг пиликнул уведомлением.  Он покосился на часы — была половина первого ночи, и обычно в это время все уже оставляли его в покое.  Сэнку хотел бы проигнорировать это уведомление, но, во-первых, он уже подустал и ему нужен был перерыв, а во-вторых, ну… уведомление в половину первого ночи?  Это интригует.  Он вытер руки валявшейся рядом хозяйственной тряпкой и взял телефон.  «Спишь?» — оповещал о новом сообщении инстаграм. Очень, блядь, содержательно.  Сэнку закатил глаза, намереваясь выбросить телефон обратно на диван, ровно до того момента, когда его глаза, наконец, заметили никнейм отправителя сообщения.  И сердце тут же забилось со скоростью крыльев колибри, а в горле пересохло так, что хотелось глотнуть хотя бы этого масла.  Менталист.  Блядь. Серьёзно? Это не шутка? Не галлюцинация? Не сбой в работе приложения? — «Не сплю».