***
В камере было пыльно. Не совсем темно, несколько свечей всё же горели, но этого было недостаточно. Слабые, старческие глаза видели мало, и Фая оставалась для него неясным силуэтом, шорохом, тенью среди теней. И всё же Константин был рад, что она пришла. Фая же явно была в ярости. Она не спрашивала разрешения у стражников — просто вошла, и никто не посмел её остановить. Захлопнула дверь, замерла на секунду, сбрасывая маску спокойствия, и зашипела: — Да как он мог!.. Константин молча улыбнулся. Он хорошо знал, что Нортон способен на любую подлость… Нет, все же почти на любую. — Ты написал Родиону? — Нет. У всех членов Зодчего Круга был способ связаться с ним быстро. Но Астариус ясно дал понять, что делать это стоит только в случае крайней необходимости — а своё пленение Лазарев таковой не считал. Но Фая рассуждала иначе. И сидела сейчас напротив, писала что-то, вздрагивая, как неточный часовой механизм. Константин подозревал, что письмо составлено в весьма нелестных выражениях, но протестовать не собирался. Не в этот раз. Нет, конечно, сам он очень уважал Астариуса и никогда бы не позволил себе невежливого письма, но сейчас… Сейчас он разрешил себе злиться. — Ты говорила с Василисой? — хрипло спросил он. Пересохшее горло подвело, голос сорвался, и Фая тут же оказалась рядом, протягивая ему свой термос. Остальский. Она почти всегда носила его с собой, наотрез отказываясь менять на более эффективную часодейную модель. Лазарев не настаивал и не спорил. Он сделал глоток и тут же закашлялся. — У тебя в термосе коньяк?! — Чай с коньяком. — Скорее уж коньяк с чаем… Фая пожала плечами. — Это мой стратегический запас спокойствия. Специально для сохранения жизней идиотов, с которыми я вынуждена проводить время. Константин усмехнулся и отпил ещё. — Так что насчёт Василисы? — Милая девочка, но очень испуганная. Достаточно умная. Полагаю, мы уживемся. — И тебе не будет слишком тяжело?.. — Нет. Константин кивнул. Рядом с Фаей Василиса точно будет в безопасности. И Лисса тоже… И ещё кое-кто, кому предсказано умереть от руки дочери. Имя проросло ядовитым, горьким метельником, пробилось сквозь выстроенные защиты, загорелось в сердце, заставив вздрогнуть от боли. Слишком много воспоминаний проснулись в тот момент, когда Константин увидел своего бывшего друга. Ужасных воспоминаний, пробуждавших чёрную, противную злость. И — что было ещё хуже — прекрасных. Самых счастливых в жизни Константина, самых светлых и дорогих. Похороненных. После того, что случилось, он не должен был вспоминать это. Не имел права. Константин зажмурился так сильно, что под веками замелькали круги. Сделал большой глоток, позволив коньяку обжечь горло и согреть его хоть немного. Прижался затылком к ледяной стене. Выдохнул. Фая, тактичная, как тысяча королев, сделала вид, что ничего не заметила. Только обняла перед тем, как уйти и оставить его одного. До суда оставалось совсем немного.***
«Родион, какого черта?! Ты не мог не знать, что устроит твой мстительный, неуравновешенный внук. Так почему тебя не было в зале?! Не опоздай на суд, Астариус, иначе я решу, что ты постарел и разучился быть пунктуальным». «Не опоздаю. Был занят. Могла бы быть и повежливее». «Увидимся. Не могла».***
«Миракл, дорогой мой, передай своему дружку, что планы меняются. Василису заберу я». «А как же их забавный план с Чарованиями?» «Не забавный. Бредовый». «Соглашусь. До встречи, загадочная моя». «До встречи, зодчий».***
Заседание было рутиной. Раздражающей, предсказуемой, но всё же полезной. Родион хорошо знал, что Лазарева он оправдает — но пока шёл допрос, и приходилось задавать одни и те же вопросы. Скучно. Оно того стоило, конечно. Нортон получил свой венец советника, феи — очередной щелчок по носу. Весьма болезненный, кстати. Родион знал, как тяжело феи пережили войну. Знал, что за двенадцать лет воспоминания не утихли, а раны не зажили. Знал, что трон Лиссы — неслучившейся жены Нортона и почти-внучки — давно шатался. Но за хрупким, хрустальным троном стояла Фаина, крепкая, как скала. Это было приятно. Законная наследница престола, женщина, ненавидящая его до дрожи — фрейлина у послушной, ласковой Лиссы. А вся Эфлара — в его руках. И пляшет под его дудку. Родион вдруг сбился с мысли, внутренне замер, прислушиваясь к внезапной тревоге. Огляделся. Нашёл. Фаина смотрела на него, и смотрела недобро. Родион привык к таким взглядам, но этот — стальной и острый, как наконечник стрелы, спокойный, невероятно холодный — заставил его напрячься. Был у него раньше друг, умевший смотреть похоже. Только у него из глаз лилась тьма, и во тьме звенели клинки, и слышался запах сладкого цветочного яда… А у этой — не поймёшь, не разглядишь. То ли ручей, то ли хищное лезвие… Смотришь — будто в падаешь в бесконечное блестящее зазеркалье. Хорошо, что ни в одной, даже самой страшной параллели Фаина не переходит на сторону Астрагора. Нет. Она всегда — с ними, с Лиссой, с Эфларой. С Новым Временем, пока ещё не знающим, кем оно станет. Те параллели, где Фаина учила Василису, нравились Родиону меньше. Что-то было в них причудливо искаженное: нити сходились не так, как ему хотелось бы, и точки появлялись не те… Но итог был один. Щелкал замок небольшой янтарной шкатулки и Родион побеждал окончательно. Навсегда. Жаль только, коронацию увидеть не удавалось. Слишком рано пока. Неясные вероятности, смутные параллели… — Оправдан! — огласил он свое решение. Очевидное. Закономерное. Правильное. Улыбнулся Константину… Тот отвел взгляд. Впервые. Это было неправильно. Очень неправильно и тревожно. Ну ничего, скоро будет встреча Зодчего Круга, можно будет присмотреться внимательнее, подновить нити, связывающие их с ним… Убедиться, что всё случится как надо. Родион — господин Астариус — шёл по Лазорю и убеждал себя в том, что ничего непоправимого не случилось. Но взгляд Фаины щекотал спину, заставлял ждать удара… А в голове все вертелись старые слова бывшего друга. «Я видел взгляды, подобные зеркалам. Ты думаешь, что видишь человека насквозь, читаешь его… Но потом стекло разбивается изнутри, и ты понимаешь, что всё, что ты видел раньше, было лишь твоим отражением. И тогда ты умираешь, и осколки зеркала застревают у тебя в горле». Воспоминание почти заставило его вздрогнуть. Но нет, Фаина не такова. Она ненавидит его всем сердцем, и наверняка мечтает зачасовать, но никогда не сделает этого. У неё слишком крепкая цепь.***
У неё слишком крепкая цепь. Фаина хорошо осознавала это — и тем сильнее ненавидела Родиона. За убитую мать, за разрушенные деревни, за искалеченные судьбы… И, черт возьми, за себя. Фаина делала всё, что могла, для своего народа. Вопреки. Всегда вопреки. Постоянно. Вопреки наивной Лиссе, полностью доверявшей Астариусу. Вопреки самому Астариусу, который желал забрать себе власть над всем миром, но не собирался заботиться о людях и феях. Но теперь у Фаины появился шанс. Шанс забрать у него, вырвать из этой грязной игры одну-единственную жизнь. Для самой себя она давно уже не желала свободы. Она клялась матери — своей королеве! — что будет достойной преемницей. И пусть она никогда не займёт этот трон, она сделает всё, что сможет. Даже если это будет стоить ей жизни. Как стоило её матери. Фаина заставила себя вдохнуть. Выдохнуть. Умыться и несколькими эферами согнать краску с лица. Она уже не чувствовала злости. Только усталость, и это было гораздо, гораздо хуже. Потому что когда фея устаёт — она стареет. Теряет интерес к жизни, само желание жить… Засыпает. Умирает. Фаина взглянула в зеркало. И с усмешкой наблюдала, как нарастают вокруг уставшей, измученной женщины слои масок. Она взглянула в глаза себе-зодчей и вздрогнула. Оттуда, из знакомых, но всё-таки чужих глаз на неё неё смотрело что-то другое. Осколок предвидения… Предсказания… Воспоминания… «Однажды ты встретишь человека, который увидит твою суть с первого взгляда, — говорила мама, прекрасно знавшая, что настоящий Дар Фаи — вовсе не управление грозами, — И возненавидишь его с первого взгляда». «Такой человек будет очень опасным врагом». «И лучшим на свете другом». Фаина горько усмехнулась сама себе, и шагнула во временной переход. Пора было идти.