по любви

Плакать при Саше для Антона почти с первых же дней спонтанного знакомства стало привычным делом: из-за оценок, родителей, просто мелких неудач и ссор и в целом из-за тяжести жизни; слишком уж часто эмоции мальчишки брали над ним верх, не оставляя больше выхода, кроме как выпустить всё накопившееся в совершенно случайный момент жизни, в который, чаще всего, рядом был и Саша, для которого, впрочем, не быть рядом уже стало редкостью. Конечно, сперва Антон, имеющий не самый сладкий опыт ни с родителями, ни с одноклассниками, боялся, но стоило всего один раз, не сдержавшись, расплакаться в школьном туалете от очередной двойки по химии и предчувствия нехорошего дома, вся боязнь растворилась сама собой. Саша не смеялся как остальные ровесники, не ругался как отец, за то, что Антон ведёт себя “не как мужик”, и даже не стал игнорировать, в точности как мать, бессильно прикусившего губы друга. Тёплые слова, шутки, гневные тирады в сторону химички - всё постепенно подняло настроение Антона, заставив его искренне улыбаться даже с текущими по щекам слезами. Вечно несерьёзный и надоедливый Собакин оказался удивительно сочувствующим и понимающим, а ещё - очень хорошей жилеткой, в которую можно поплакаться и в тишине, если причину уж совсем рассказывать не хочется. Не сказать, что пользоваться таким подарком судьбы Тоше сильно нравится, но иногда иного выхода просто не остаётся, да и Саша никогда не выглядит так, будто нужда в эмоциональной поддержке Тяночкина его раздражает или обременяет. Да и в объятия под свою куртку он так и вовсе тянет всегда добровольно и решительно, если тема настолько щепетельна, что и шутки никакие уместными не будут. — Ну т-ты представляешь, а? А… а я ей… а она взяла и… Уже как полчаса Саша покорно сидит на Антошиной постели с крайне озадаченным выражением лица, пытаясь в его сбивчивой речи между неловкими всхлипами понять, что вообще у него произошло. Начало истории Собакин ещё помнит. Друзьями такое не забывается: погожим субботним утром, неделю или чуть больше назад, его разбудила по меньшей мере сотня сообщений и столько же звонков от любимого контакта в телефоне, требующего немедленно встретиться, максимум - через десять минут, ведь у него есть крайне важная новость, в которую Саша ни за что и никогда не поверит. Он, в самом деле, услышав обещанную новость и не до конца её осознав, рассмеялся так искренне и громко, что несколько прохожих на него обернулись. И только потом что-то неприятно кольнуло его в груди. Антон сказал, что начал встречаться с девушкой. Одна милая дама из их параллели вдруг попросила его увидеться с ней за школой после уроков. Саше в тот день как раз очень срочно куда-то надо было бежать, поэтому о встрече он и не подозревал, а Антон, побоявшись насмешек и шуток, предпочёл сначала самостоятельно разведать обстановку. Он послушно пришёл в назначенное место, нервничая и волнуясь от предстоящего разговора с красивой девушкой наедине, а когда она наконец объявилась, бедное Антошино сердце чуть не остановилось прямо там. Без лишних слов кокетливо чмокнув Тошу в мягкую щёку и смущённо опустив пышные ресницы, она нетерпеливо призналась ему в своих светлых чувствах, заверив, что не может оторвать от Тяночкина глаз с самого восьмого класса (пусть на памяти Антона не только весь восьмой, но и девятый, и десятый класс тоже популярная девочка перевстречалась со всей мужской половиной параллели). Что случилось после полутора недель Саше ещё предстояло выяснить, ведь всё это время ему казалось, что у Антона всё хорошо, пусть особого доверия к девушке, чьё имя он так и не запомнил, не испытывал. Как-то всё это неожиданно гладко складывалось, думал Собакин каждый раз, когда при встрече наманикюренные пальчики обхватывали ладони его Антона, и, по всей видимости, в своих догадках не ошибся, раз сейчас Антон, у которого всё должно было быть хорошо, захлёбывается в собственных слезах, до красноты натирая ладонью глаза. — Антош… я не понимаю, - бессильно вздыхает Саша, молча обвиняя себя в том, что вовремя не заметил ни хитрые лисьи глазки временной спутницы Тяночкина, ни тревожные звоночки, звучащие в перешёптываниях девушки с её подругами за минуты до того, как встретиться с Антоном. Хотя он, наверное, и не послушал бы совсем, ещё и обиделся бы на то, что Собакин хочет лишить его счастья, истинной любви, и вообще он сам просто запал на милую девушку и заревновал. В принципе, часть правды в этих доводах всё-таки есть. Саша действительно заревновал, так сильно, что и без того редкий и беспокойный сон стал ещё хуже, кусок перестал лезть в горло, и даже школьная успеваемость, поддерживать которую на высоком уровне всегда получалось без каких-либо усилий, заметно просела. — Да бросила она меня, чего непонятного? Это на спор всё было у них, она сказала, что… что они посмотреть хотели, как долго я буду… как она там сказала… Казалось бы выровнявшийся голос Антона вмиг стих и осел неприятной тяжестью в его горле и где-то в Сашиной груди. Конечно, он более чем мог предугадать, как именно всё кончится. И остановить это был вполне способен, но не стал, позволив другу впервые оказаться раненым несправедливой любовью. Осадок внутри собрался тугим комком, чуть не заткнув Собакину глотку, и тому пришлось нахмуриться и сглотнуть. Если бы только Тоша увидел… заметил его и его старания, с ним бы такого не произошло. Саша бы никогда с ним так не поступил. Но Антон, отвергнутый всем для него миром и озлобленный на самого себя, похоже, воспринимает только самые прямые знаки так называемой любви, игнорируя всё то, что за поцелуями и объятиями не прячется. Разве становилась она первой за долгие девять лет подругой? Разве успокаивала после очередной ссоры с родителями? Разве висела полночи на телефоне только потому что Антону снился кошмар? И разве посвящала все мысли - и даже чуточку больше - тихому мальчику с последней парты? — Как долго ты будешь что? За незнакомой бабой бегать как покорный пёсик на задних лапках? Тош, ну ты её встретил неделю назад и тут же встречаться с ней начал. В постель бы ещё к ней полез, тогда бы прям комбо лоха было, - не особо подбирая слова, он сгоряча выдал первое, что пришло на ум, и тут же осёкся. — Ты же не..? Но Антон, нахмурившись, неловко помотал головой - резкие слова друга, тем не менее, понемногу начали приводить его в чувства и заставлять задумываться о том, насколько всё это вышло грубо и неправильно. А ещё о том, насколько, всё-таки, плохого мнения о нём Собакин. — Сам ты пёсик покорный, - Саша в ответ хмуро усмехается. — Не лох я. Это, ну… в общем, в постель только по любви люди ложиться должны. Мама с батей так говорят. А вот она мне вообще никто. Общались бы там, ну хоть год, тогда уже, как с тобой… Тишина повисла на некоторое время: вдруг притихнувший Антон как-то подсознательно понимает, что сказал не совсем то, что должен бы говорить другу, пока говорит о девушке, но полноценно обработать и осознать, в чём именно оказалась его ошибка, никак не может. Раз за разом прокручивая в голове свои же произнесённые слова, Тоша ощущает, как медленно, но верно краснеют кончики его ушей. Он уже готов рассмеяться от глупости ситуации, которая смогла разрядить обстановку так удачно, но Саша… Нарушил молчание первым, очевидно имея какие-то свои, не зависимые от мыслей Антона планы, и незаметно подсел ближе. Вернее, так ему только хотелось, но от неловкости и волнения он подвинулся едва не вплотную, тут же сделав вид, что задумывал сделать именно так. — …Как со мной? То есть, со мной и в постель уже можно? Несмотря на то, как сильно Саша хотел звучать уверенно и непринуждённо, как разговаривают герои романтических фильмов для молодых девушек, получилось у него из рук вон плохо: слишком тихий голос дрогнул под конец далеко не самой приличной фразы, с головой выдавая истинное смятение мальчика, что от неловкости и волнения готов хоть сквозь землю провалиться. Раньше он и подумать не мог, что когда-нибудь окажется к своему Тоше настолько близко - и речь отнюдь не о физическом расстоянии. Антон, по-прежнему желающий как-то отшутиться, не может выдавить из себя и слова, напуганный своей же реакцией на непривычное поведение Саши. Всё внутри него просто трепещет от тёплого дыхания, омывающего скулу и мочку уха; почти всегда Тяночкина откровенно раздражала привычка друга так склоняться и шептать что-то, посреди урока или даже на улице, но сейчас, с изменившимся контекстом действий, низкий тон голоса гонит мурашки вдоль позвоночника и заставляет замереть, будто под влиянием защитного механизма. И Собакин с присущей ему настойчивостью продолжает, надеясь выбить из друга не столько полноценный ответ, сколько простейшую реакцию. Смущение, злость, возможно печаль от поднятой вновь темы, что угодно, кроме пустого молчания. Саше было бы достаточно, если он хотя-бы увидел чужие глаза, но Антон и их всё опускает к сложенным на коленях рукам, теребящим кончик галстука, как если бы не хотел, чтобы его чувства прочли. — Мы же уже так долго друг друга знаем. Я же… лучше этой девчонки, да? - Ладонь, которой всё это время Саша опирался о кровать, нависая над Антоном, робко перемещается к его лицу. Он касается щеки друга самыми кончиками пальцев, стирает влажную дорожку, оставшуюся от последней скатившейся по ней слезы, и затем, набравшись уверенности, неуклонно тянет вверх. А Тоша за этим движением следует безоговорочно. — Со мной и за руки держаться можно, и на свидания ходить… и в постель тоже… я всё лучше неё смогу. Последнюю фразу он произносит, уже касаясь приоткрытых губ Антона своими, и всё равно стесняясь посмотреть в его глаза. Растягивая этот момент, Саша жмурится, целует, и не встречает никакого сопротивления; ощущает только ладони его дорогого друга, что тот осторожно уложил на его шею, с немым вопросом притягивая ближе к себе и в поцелуй вкладывая чувств не меньше. Отвечает Собакин ещё более волнительно: он позволяет себе потерять всякую опору в виде собственных рук и, мягко надавив на грудь Тоши, осторожно опустить его на кровать, без раздумий устраиваясь между его бёдер. Если бы это всё было привычной им иронией, они остановились бы ещё очень, очень давно, и не отдали бы свои первые поцелуи друг другу, и Антон не оказался бы прижатым Сашей к матрасу, а Саша не стягивал бы с себя сейчас мешающую куртку, которую в тревожности за друга забыл снять сегодня, когда только переступил порог давно досконально изученной комнаты. Зато без неё добраться до Сашиного тела проще. Тоша подчиняется не совсем здравому смыслу, когда просовывает под дурацкую белую футболку друга руки и крепко обхватывает его спину: ему до жути хочется коснуться, просто потому что Саша тоже касается его, заставляет дышать глубоко и часто, извиваться под его пальцами на смявшемся одеяле, и делает, почему-то, это так легко, что Антон поражается не только ему, но и самому себе. Однако руководствуется Саша только тем, что сам представлял, когда после ночёвки или долгого школьного дня оставался наедине с собой. Представлял, как Антон сжимает его бёдра, как в нетерпении стискивает запястья, пропускает свои пальцы сквозь его, как носом утыкается в шею, прикусывает ключицу и мягко разводит ноги коленом… — Саш, ну ты… с-совсем, - Антон вздыхает тяжело и дёргается, когда губы его друга, объятые гладким металлом пирсинга, проходятся по шее, будто с особенной любовью задерживаясь на кадыке. Он шумно сглатывает образовавшийся в горле комок, но ни отвращения, ни неприязни к происходящему не чувствует; лишь растущее постепенно желание чувствовать Сашу всем своим телом. — Я? Так это не мои руки... у тебя сейчас под футболкой. И без того алое лицо Антоши раскраснелось ещё сильнее, а пальцы, мирно лежащие на обнажённой спине Саши, непроизвольно сжались, вынуждая Собакина выгнуться и крепче прижаться к Тошиной груди. Сейчас Антон слишком не уверен, чтобы неосознанно воплотить в жизнь все его сладкие фантазии, но Собакин знает, что им обоим не помешает немного времени, чтобы во всём разобраться, привыкнуть и понять друг друга. Поэтому сейчас он готов взять эту роль на себя, помочь Тоше расслабиться, залечить его первую душевную ранку и показать, как сильно его могут - и должны - любить. Как его могут любить, по-настоящему, искренне, и что для этого совершенно не обязательно иметь девушку, даже самую красивую во всей школе. Иногда достаточно иметь рядом белобрысого друга, готового посвятить всю жизнь однажды спасшей его любви и человеку, заставившему его прочувствовать весь её спектр. — А могли быть твои, - посмеивается Антон севшим голосом, и большего намёка Саше не нужно, чтобы скользнуть длинными пальцами под Тошину одежду, чувствуя, как тот вздрагивает от неожиданной прохлады рук. Собакин мнётся, не знает, что нужно сделать, чтобы Антон ощущал от этой близости то же самое, что ощущает он, поэтому усилий прикладывает немного больше, чем мог бы. Поцелуи на шее задерживаются дольше, затем - ложатся прямо поверх белой рубашки, дразня её владельца, рисуют какие-то свои узоры на тяжело вздымающейся груди; через рубашку Саша даже умудряется прихватить губами чужой затвердевший сосок, оставив влажный след на ткани, прежде чем проскользить ладонями вдоль обнажённых боков и задрать край одежды настолько, чтобы стало удобно целовать Антошин бледный живот с едва заметными крапинками летних веснушек. В контрасте горячие губы и холодные руки, несмотря ни на что, устраивают в сердце и теле Антона настоящий пожар, так, что даже когда чужое колено прижимается к его паху, он издаёт только очередной разомлевший вздох, смутно понимая, к чему их ведут эти шутки, но не предпринимая никаких попыток что-либо остановить. Тяночкин не знает, что будет после, но уверен - если они позволят себе остановиться сейчас, то никогда больше не смогут прямо смотреть друг другу в глаза. О своём разбитом сердце он и не вспомнит, и об опозорившей его девушке тоже, зато эти пылкие прикосновения будет ещё очень долго прокручивать в памяти, втайне надеясь когда-нибудь ощутить их снова. Тоша в бессилии закусывает нижнюю губу, когда изучающие его тело руки отстраняются и принимаются расстёгивать ширинку школьных брюк, которые он так и не успел переодеть; рефлекторно хочется свести колени, но выходит только сжать Сашины бёдра между ними и смущённо отпрянуть. В конце концов, Антон закрывает глаза, полностью отдаваясь физическому контакту, и надеется, что Саша не испугается и поможет избавиться от скопившегося по его же вине напряжения внизу живота. И что он сам тоже не побоится. Всё время, когда Собакин был рядом, у него хватало смелости даже на самые невообразимые вещи, разве может в этот раз пойти всё иначе? Но руки дрожат, колени - тоже, и Тоша верит, что это исключительно из-за того, как чрезмерно он возбуждён. Тем не менее, Антон и подумать не мог, что когда-нибудь будет делать что-то подобное с парнем, - да и в целом, что однажды станет заниматься такими непотребствами хоть с кем-нибудь, - но по какой-то причине окружающий сладкий запах друга и его горячее дыхание, коснувшееся уже, кажется, по меньшей мере каждого открытого участка кожи Тяночкина, чувствуются так правильно, что противиться этому он не может. Да и совсем не хочет. Когда его обхватывают внизу, Антон, забывшись, выпускает хриплый полустон и жмурится в тот же момент, откидываясь затылком на подушку. Перед опущенными веками пляшут цветные фейерверки и осознание того, где и с кем находится Тоша, приходит не сразу, но прошибает словно молния: он широко распахивает глаза, тут же упираясь взглядом в Сашино лицо, но видит в нём лишь очевидное обожание и до глупого сильно покрасневшие щёки. Эта деталь заставляет переполненного эмоциями Тошу сперва затаить дыхание, как если бы он не хотел спугнуть этот нежный момент какой-то мягкости и слабости друга, а затем тихонько посмеяться, ощущая внутри волну тёплого, глубокого чувства к этому мальчишке, сейчас - да и впрочем большую часть времени - больше похожего на растрёпанного кота, почти такого же довольного. Единственное отличие в его взгляде, в котором за мгновение промелькнули неловкость, смущение и страх за то, что он сделал что-то смехотворное и неправильное; из-за этих беспочвенных догадок он тут же отпрянул, готовый извиняться за всё содеянное, даже если сам не знает, за что именно. Тяночкин, в свою очередь неожиданно даже для самого себя поверив в собственные силы, лишь поймал его лицо ладонями и притянул обратно к себе, неловко, почти по-детски, но очень требовательно целуя, не видя никаких иных путей к выходу из ситуации. Саша, опешивший на бесконечно долгие секунды, опомнился вовремя и быстро перехватил инициативу, запуская язык в чужой рот, вызывая приглушённый Антошин стон и рефлекторно сжавшиеся пальцы, оставившие незаметные белёсые следы от коротких ногтей где-то на скулах друга. Чувствуя горячий и влажный язык внутри, он не может ничего с собой поделать, кроме как выгнуться, потираясь затвердевшим членом о спрятанный за футболкой живот Собакина в поисках вполне конкретного внимания, в котором понемногу начинал едва не отчаянно нуждаться. Тот желание это улавливает сразу, безошибочно, но вместо того, чтобы помочь другу, он томит сильнее: отстраняется и, стараясь не смотреть Антону в глаза, тянется к ширинке своих собственных джинсов; Антон позволяет ему вести. Одним неровным движением расстёгивается тугой ремень со звякнувшей на нём металлической цепочкой, затем нетерпеливо расходится в стороны замок, и Саша пытается не думать, что он делает, когда склоняется ближе к Тоше, обхватывая оба члена ладонью, сжимая и шумно вздыхая от их трения друг об друга. Сил на терпение не остаётся совсем, и как бы Собакин ни старался дать своему Антону немного времени, вожделение затмевает все остальные чувства и притупляет без того почти отсутствующее приличие, почти сразу же толкая Сашу к хаотичной стимуляции. Тело Тяночкина пробивает мелкой дрожью от руки, во много раз более холодной, чем пылающая плоть, скользящей с такой непривычной напористостью, с которой сам себя он никогда не касался; Тоша хватается за простынь и зарывается в неё лицом, не в силах больше выдержать ни одной мысли о том, что это Саша сейчас над ним, Саша его трогает, Саша сдавленно стонет от удовольствия, Саша, Саша, Саша… Не будь он сейчас на грани полубреда, Антон безусловно стал бы корить самого себя за то, что так унизительно ведёт себя от обычной дрочки, но сейчас ему слишком хорошо, чтобы думать вообще хоть о чём-нибудь, кроме пальцев, завладевающих каждым миллиметром его плоти и каждой клеточкой тела быстро и бесцеремонно, словно они оба только этого и ждали: лишь причины, глупого оправдания тому, чтобы оказаться вдвоём в одной постели, пустом доме и на эмоциональном пределе. Даже слёзы до сих пор собирались в уголках глаз Антона, которые приходилось стирать обнажённым запястьем, благо, Саша смотреть на него не требовал. Только теперь уже Антон сомневался, почему именно его ресницы мокнут вновь и вновь. Возможно, дело вовсе не в его эмоциях, а в Сашиных бесконтрольных движениях и изгибах пальцев, давящих на все чувствительные точки разом. Ритмичными рывками он выбивает из друга всё новые и новые стоны, заставляет его забыть о том, как постыдно он должен сейчас выглядеть с влажным от пота лбом и припухшими от поцелуев губами. Саша не может не засмотреться, и пальцы соскальзывают в тот же момент: он грубо проходится прямо по головке, чуть царапает нежную кожу краем широкого кольца, вынуждая Антона окончательно потерять голову. Достигая пика удовольствия, он до боли прогибается в спине и кончает в Сашину руку, протяжно выстанывая его имя в порыве чего-то, сравнимого с извержением вулкана в его голове, наполняющего всё его существо кипящей лавой и сжигающего изнутри. Его напряжённое до предела тело расслабляется в одно мгновение, оставляет Тошу в полнейшем бессилии, пока внизу его, крайне чувствительного, всё ещё терзают, выжимая до последней капли. Комната наполняется влажными звуками, которые Антон уже не слышит из-за шума крови и быстрого сердцебиения в ушах, заглушающих всё, кроме срывающегося голоса Саши, следом приближающегося к разрядке. Ему и правда многого не нужно: прикусив колечко пирсинга по старой привычке, он изливается следом от одного только ощущения чужой вязкой жидкости на пальцах и осознания, что он только что довёл Антона до оргазма. Тоша вздрагивает и мычит что-то невнятное, когда Саша по неосторожности стискивает его ещё сильнее в поглощающем чувстве наслаждения, но извиняется он быстро, севшим, хриплым голосом, и отпускает, вызывая где-то внутри Антона укол разочарования. Пока Тяночкин отвлечён, пытаясь прийти в себя, он бесцеремонно обтирает испачканную ладонь о простынь, и только после этого плюхается спиной на постель рядом, позволяя им обоим постепенно выравнивать дыхание и просто быть вместе. В конце концов, успокаиваются мальчишки, но не волнение в их сердцах: они оба не знают, что сказать, как отреагировать и как вести себя дальше, а один из них и вовсе не хочет думать ни о чём из этого; потому повисшее молчание длится не минуту и даже не две. — А… Антош, это… Тошенька, прости, - Саша первым пытается избавить атмосферу от неловкости, но подобными словами, очевидно, делает только хуже. Ничего не остаётся, кроме как принять первое благоразумное решение за целый день и закрыть рот, стыдливо спрятав влажные глаза в изгибе своего локтя. У него нет никаких оправданий тому, что он сделал, но ведь Антон не выражал ничего против? Целовал, ластился, обнимал так нежно и крепко, разве могло ему быть неприятно? И сейчас он всё ещё лежит рядом, в мятой рубашке и развязанным галстуком, лежащим на груди, и касается невесомо, но так тепло плечом плеча; не прячется и не злится. Только эта единственная мысль, за которую Саша цепляется, не позволяет ему шустро собраться прямо сейчас и сбежать из квартиры друга, планируя переезд куда-нибудь далеко и надолго и старт новой жизни с чистого листа, прячась от содеянного. Хорошо, что у Антона мысли на этот счёт совсем другие. — За что? Ты же, ну… - С силами собраться никак не выходит и подобрать слова в таком состоянии для Тяночкина кажется ещё более непосильной задачей, чем в любой другой ситуации; однако, шумно сглотнув, он неуверенно решил сформулировать мысль так, как почти всё это время она вертелась у него в голове, робко надеясь, что Саша его поймёт. По крайней мере, он всегда понимал, даже если вместо слов выходили оборванные слоги, да и вообще они как единое целое… должно же это что-то значить для них. — Я… нет. Ты же согласился, что так… ну, по любви только делают, а значит… ты со мной… меня… Нужное, финальное слово никак не хочет срываться с Антошиных губ, поочерёдно сбиваемое то тяжёлым дыханием, то страхом, и щёки его от этого наливаются краской с новой силой. Но глубоко в своих мыслях он всё же был прав - Саша его понимает. — …Да, наверное. Я тебя, - два слова, произнесённые шёпотом, с такой особенной интонацией, стали полноценным, понятным предложением. Предложением, из-за которого Антон непроизвольно растягивает зацелованные алые губы в глупой улыбке и отворачивается, но руку протягивает, чтобы накрыть ею Сашину ладонь вместо того, чтобы ответить. Антон его тоже.