wtf is wrong with your voice?

      Ронан посматривает на Пэрриша в своей машине и размышляет, почему тот так невозмутимо выглядит и почему так быстро согласился на его безумное предложение. Он был убежден, что будет послан так же, как и Кавински неделю назад. Пэрриш тогда ничего не сказал, но уверенность, что ноги его больше не будет в этой студии, была стопроцентной. Такие не прогибались. Весь мир крутился между подобными Кавински — они ломали, иногда в шутку и с усмешкой на лице, и подобными Пэрришу — они просто отказывались играть в навязанные игры, выбирая собственный путь. А еще были подобные Ронану — и они сдавались рано или поздно.       Ронан злился всю эту неделю. Вымещал свою злость на несчастном Гэнси, каким-то волшебным образом все еще остающимся его другом, на и так побитой мебели на фабрике, где они оба жили, и даже на брате по ту сторону молчащего телефона. Ронан репетировал свою полную агрессии речь, если бы тот вздумал позвонить.       Он пытался сопротивляться Кавински. Тот поцелуй снился ему по ночам и в этих снах не было ничего, только жар и пропасть с высокими стенами по обе стороны от нее. Ронан стремился выбраться, но горячие руки хватали его и стаскивали вниз. Руки принадлежали Джозефу, он был везде — и мраком, плотным туманным облаком обхватывал и держал, и Ронан срывал голос, прося то ли отпустить его, то ли все же не отпускать. Мучительные сны оканчивались одиночеством — он лежал на своей кровати, подтянув колени к груди, и еле дышал.       А потом ему пришлось сопротивляться сильнее: Джозеф зажал его как-то у выхода из кафе — когда Ронан был не готов, уверенный, что тот в школе, уверенный, что этот краткий миг завершится долгожданным ответным поцелуем — и предложил эту тупую сделку. «Либо оба, либо никого», — улыбнулся он. Ронан проклинал это несправедливое к нему утро.       Больше они не виделись. Ронан никуда не выходил. Все шло к тому, чтобы набрать Деклану и согласиться именно на его предложение, потому что оно было вдвое не так ужасно, как предложение Кавински. Что мешало ему? Многолетняя дурацкая война между братьями? Его собственная вредность? Речь шла о контракте на несколько лет на условиях брата, зато тот предоставлял все необходимое для записи. Джозеф же не предоставлял ничего разумного. Только обламывал из раза в раз. Относительная свобода действий была лишь иллюзией, Ронан ничего не получал в итоге, только падал глубже.       А теперь на пассажирском сидит Пэрриш, зажав гитару между коленей, и выглядит, как еще один закономерный провал в планах Ронана.       Он почти не знает его. И не хочет знать. Он хочет приехать к Джозефу один, трахнуть его, а потом затащить в студию. Вот они — желания Ронана Линча. Рай для души и тела. Предел мечтаний его бестолковой, неприкаянной личности.       За эти дни он даже заподозрил, уж не сговорились ли Кавински и Пэрриш, чтобы наконец-то заставить Ронана поменять свой музыкальный стиль? Даже совершенно невозможная мысль о вовлечении Деклана тоже появилась в голове: тот уверял, что менять ничего не надо, и, возможно, этот глупый спор был единственным решением вынудить Ронана от безысходности согласиться на его условия. Зная характер брата, это был очень и очень приемлемый для того вариант, но Кавински отказался бы помогать, иногда принципы для него были важнее щедро отваливаемых денег. Да и Пэрриш почему-то не создавал впечатление человека, способного так подставить кого бы то ни было. Хотя Ронан и напоминал себе, что да, он ничего не знает о нем.       Он доверяет своей интуиции относительно людей, он видит их и знает, когда те врут. Но вот почему Пэрриш так просто поехал с ним? Ронан бы понял, если бы он согласился, когда Ронан предложил заплатить, но тот, кажется, разозлился не на шутку тогда.       Ронан ведет машину и старается выкинуть все ненужные сейчас мысли, стать беспристрастным, когда они подъедут к дому Джозефа, и просто посмотреть, что из этого получится. Они не договаривались заранее, и темный фасад особняка наводит на мысль, что им придется уехать ни с чем, но тут Ронан замечает машину Джозефа, припаркованную под деревом, на самой границе видимости и тени. Что ж.       Они идут в дом. Дверь оказывается открыта, как и всегда. Все слова и правила Джозефа относительно не запертой входной двери им самим никогда не соблюдались. Внутри неприятно темно. Возникает ощущение, будто они…       — Мы будто подсматриваем, — шепчет Адам.       — Не говори ерунды, — отмахивается Ронан, — это же дом Кавински. Подсматривание тут приветствуется, как и все прочее.       Ощущение усиливается, когда они находят, что единственное помещение, где горит свет, — это студия. Ронан чувствует кожей, как Пэрриш неуверенно посматривает на него в полумраке. Да что тут может случиться, ей богу? Кавински привык, что к нему постоянно кто-то вламывается, он даже уже не вздрагивает от неожиданности. Они просто зайдут, как обычно, ничего страшного. Он явно в студии — вот им как раз туда и надо.       Ронан делает шаг вперед, хватается за ручку двери и тихо нажимает ее. Его вдруг обдает жаром, как бывает, когда внезапно становишься обладателем тайны, явно для тебя не предназначенной. Это не просто момент твоего неожиданного присутствия, который завершится с твоим обнаружением, нет, — теперь это твое сокровенное знание, и оно вряд ли позабудется так просто. Ронан понимает вдруг, что ему надо уйти, им обоим, чтобы не видеть.       Чтобы не слышать.       Но он так же ясно понимает, что не сможет больше игнорировать происходящее.       Они с Пэрришем, как завороженные, стоят в дверях и слушают, как Джозеф поет.