wtf is wrong with your voice?

      — Слышь, бога ради, отвали, — говорит Кавински и снова падает в забытье.       Когда он просыпается, вокруг никого нет. А может, ему все приснилось?.. Нет, нет, точно что-то было. Он переворачивается на спину и трет лицо, вспоминая. Сначала они сидели в кафе, потом переместились в бар, потом сюда? Или не было бара? Последнее, что он помнит, — он кидает ключ от машины куда-то на диван. Если приехал сам, значит, бара не было. Хорошо, хорошо, это уже результат. Но, кажется, он все равно забыл о чем-то еще, и это портит ему субботний утродень, потому что это «что-то» совершенно невозможно выцепить из головы.       Он идет в душ в надежде, что это немного поможет, плещется там в два раза дольше обычного, а когда выходит, то обнаруживает Ронана Линча на своем диване. Тот увлеченно нажимает кнопки «открыть/закрыть» на ключе от Митсубиси и мерзко улыбаясь смотрит, как машина за окном щелкает замками и моргает фарами, как припадочная.       — Дай сюда, блин! — не выдерживает Кавински и отбирает у него ключ. — Я по-твоему тачки из снов достаю?       Ронан кладет голову на спинку дивана и смотрит вверх.       — Было бы неплохо, — задумчиво говорит он.       — Угу, размечтался. Тачки и сумки, полные бабла. Я бы тогда уехал на край света, чтобы только не видеть твою рожу. Съеби, а?       — Неа. Буду сидеть тут, пока ты мне не разрешишь.       Кавински не отвечает. Этот диалог велся не единожды, спорить бесполезно. Придерживая полотенце на бедрах, он ходит по гостиной в поисках хоть каких-то вещей. А когда находит их, то начинает новые поиски уже по карманам — чего-нибудь в виде таблеток или волшебного порошочка, способного немного взбодрить его. Попутно он думает, что, блять, вот было бы круто, если бы все эти ништяки он и правда мог вытаскивать, например, из снов или из какой-нибудь портативной черной дыры, или из разлома в полотне реальности, да хоть из жопы космического слизняка, ей богу! Но сны подошли бы идеально. Засыпаешь — просыпаешься с полными карманами. Красота! Хмыкнув своим мыслям, Кавински сбрасывает полотенце и надевает футболку, а потом и джинсы прямо на голый зад, ничего другого ему найти так и не удалось.       Голова раскалывается. Что же он забыл, блин? Выгнать Линча взашей? Нет, эта опция встроена в его поведение по умолчанию. Он возвращается к дивану и пристально смотрит на недвижимую фигуру на нем. Как Ронан заебал его, кто бы знал. «Дай да дай», у-у-у-у-у-у, собака! Кавински со злостью пинает его ботинок и идет на кухню. Кофе вполне легальный стимулятор, сейчас он заварит себе литр минимум и будет самым счастливым и…       — Прости, дверь была открыта, так что…       Адам Пэрриш на пороге не то чтобы рушит его планы на день, но планы на некоторое спокойствие это точно. С другой стороны, голову немного отпускает — вот оно, то, о чем он забыл, стоит в дверях с гитарой в чехле и хлопает глазами. Даже легче становится.       — Дверь была открыта, потому что кто-то ее, нахуй, не закрыл. Ронан, встань и прикрой ее. С той стороны.       — Я же сказал, что не уйду.       — Тут людей больше, чем я могу вынести этим утром.       — Вынесешь.       — Труп твой в пакете я вынесу, — бубнит Кавински и, налив себе кофе, жестом приглашает Адама все-таки войти.       Пока тот осматривается, он сам осматривает его. Вне своей мастерской Адам кажется ему совершенно другим, внезапно заимевшим свою уникальность. Ему чуднО, что человек, который знает его машину лучше него самого, находится сейчас не там, где Кавински обычно видит его: в сервисе или в той кафешке — а у него дома, да еще и с относящейся к музыке просьбой. Ему даже странно от того, что он почему-то не отказал ему вчера.       — То есть, с ним ты согласился? — подает голос Ронан. — Ну охуеть.       Адам вздрагивает и оборачивается.       — Я не… — начинает оправдываться он, смотря то на Ронана, то на Кавински, — я запишу песню и уйду.       — А я тут для чего, по-твоему? — Ронан от удивления даже наклоняет голову.       Непонимание на лице Адама заставляет Кавински улыбнуться сначала просто от того, что тот выглядит крайне нелепо и уморительно, а потом еще шире, когда до него доходит.       — Он думал, что мы трахаемся, — улыбка не дает ему произнести все четко. Получается совершенно по-дебильному.       — Чего?.. — Ронан наконец-то меняет свое положение на диване и садится ровно. — Чего, блин?..       — Я не то чтобы думал, — тушуется Адам. — Вернее, не я один. Вернее, не думал вовсе.       — Вот уж действительно! — фыркает Кавински. И через пару секунд добавляет: — Ну было три раза.       Возмущенный вздох Ронана раздается на все помещение.       — Не три, а два!       — Ага, да. Если ты набухался и не помнишь, то это все равно считается, понимаешь, тупица?       Повисает тишина. Ну, если, конечно, это можно назвать тишиной: один злобно сопит, а второй так громко допивает кофе, что табличка с надписью «неловкая пауза» разве что не выскакивает под потолком. У Кавински снова начинает болеть голова, и он очень сомневается, что это от выпитого вчера. Это стопудово от Линча. Стоит ему только подумать об этих гребаных «не три, а два», стоит вспомнить, какие эти «не три, а два» были на вкус, на запах и на ощупь, и какое приносили удовольствие — тут заболит все что хочешь, блин! Прекратилось все так же внезапно, как и началось. Иногда Кавински думал, что это вовсе не Линч тут идиот, а иногда ему казалось, что все это было каким-то наваждением, о котором помнит почему-то только он. Но вот доказательство: Ронан помнит тоже. И недовольно зыркает на Адама именно по этой причине.       Кавински с усилием вспоминает, зачем они тут все собрались.       — Так, ладно, студия вон там. — Он указывает Адаму на стеклянную дверь справа. — Сделаем все по-быстрому, и никому не будет больно.       Ронан фыркает. Кавински ничего не говорит ему, потому что с этим упертым бараном он контактировать сейчас никак не в состоянии.       Проходит полчаса. Проходит час. Он полулежит за звукозаписывающим пультом, прикрыв глаза, и слушает очередную попытку Адама. Это стало невыносимым уже давно, но Кавински стойко терпел, надо отдать ему должное. Сейчас же он всерьез опасается за свое психическое здоровье, поэтому нажимает кнопку, чтобы Адам в изолированной комнате услышал его, и говорит:       — Остановись, блять. У меня сейчас инфаркт ушей будет.       Адам снимает наушники. Они такие огромные, неужели ему самому в них ничерта не слышно?.. Кавински вздыхает:       — Что с твоим голосом?       Теперь Адам хмурится. Не понимает. Приходится уточнить:       — Звучит так, как будто собака воет от тоски и у нее только одно желание — чтобы ее пристрелили нахуй побыстрее.       На лице Адама появляется несогласное выражение. Сейчас он скажет…       — Мне кажется, это не твое дело.       Да-да, именно так. Все всегда происходит по одному до боли знакомому сценарию, и реагирует он тоже всегда одинаково: просто кивает головой и больше они в этой студии не видятся. Но сейчас что-то мешает Кавински сделать тот самый согласный кивок, может потому, что голова в этот раз так дьявольски болит, а может, еще по какой причине, но он снова нажимает кнопку и произносит:       — Пока ты в моей студии, то мое.