ОНАВЕЗДЕДЖЕЙСОНИТЫВЭТОМВИНОВАТ
Он впал в истерику. До этого он едва ли так рыдал, ибо хороший мальчик не позволит низменным эмоциям взять верх! А сейчас… статный взрослый мужчина пытается себя обнять, прислонившись к холодной стенке спиной, пока на него смотрят его куклы. Его дорогие куклы — единственные, кто на него может сейчас смотреть. Амелии здесь уже не было месяц, да? А может, что уже и больше? — Джейсон? — раздался откуда-то робкий голос. Майерс удручённо закрыл глаза, пряча лицо в коленях. Сосчитал до десяти, вдохнул, выдохнул, вновь взором обращаясь к миру. Мир же заключался в взволнованной блондинке, что с явственно беспокойным видом стояла прямо перед ним. — Я уже думал, что схожу с ума, — он рассмеялся: отчаянно, несдержанно, точно реально сходит с ума. А потом снова посерьёзнел, охрипшим голосом обратился к девушке: — Как ты сюда попала? — Чёрный ход был открыт, — сконфуженно объяснила та, а потом, легкомысленно сократив расстояние между ними в несколько шагов, присела на одно колено. В её руках покоилась та самая шкатулка. — Если бы оставить меня было твоим окончательным решением, то ты бы точно не бился в истерике, Джей. — Хочешь ещё поговорить, да? Ещё одна бессмысленная беседа о нашей тошнотворной жизни, где в разговоре кончится всё радужно и замечательно? До следующего подобного конфликта, верно? На что ты тратишь свою жизнь, Амелия? — А ты на что? — Ты даже не представляешь… — он то ли горько, то ли самодовольно усмехнулся, вновь пряча лицо в волосах. Благо, что мерное провождение, впутывание кончиков пальцев в них его хоть немного тормошило, приятно успокаивало. — Тогда объяснись. Объясни эту истерику и всё вот это! — неожиданно уверенно попросила та. Музыкальная шкатулка до сих пор лежала у неё в руках как некий примирительный символ. — Уверена? — Абсолютно. «Ты никогда ни в чём не была уверена на сто процентов, глупышка». — До того, как ты в тот день заявилась в магазин, я, понимаешь ли, убил девочку. Это… был несчастный случай, — сосредоточено, стараясь отогнать воспоминания о предыдущих прецедентах в лесных окрестностях, шептал он. Первый эпизод, как самый что ни на есть разрушительный, оказался самым запоминающимся. — Она пришла ко мне в магазин, пыталась меня обмануть… На голову девушки свалилось роковое озарение: «вот почему в тот день весь магазин пропах Amway Home. И Джейсон был сам не свой». Нынешняя ситуация требовала трезвости ума и ледяного спокойствия… всего того, чего ей всегда не хватало. Сохраняя внешнюю невозмутимость, она достаточно мягко попросила: — Продолжай. — Обмануть… потом… потом… она кричала. Очень громко кричала. И продолжала лгать, даже угрожала мне. Меня это взбесило. Я вроде бы потом выхватил поддельную куклу из её рук, а она, она… упала. Дурочка не удержалась на ногах, упала и расшибла голову. Он впервые за весь разговор заглянул Амелии в глаза: — Представь, какая это глупая смерть? Уставший, с красными от слёз глазами, с понурым видом и в забитой позе Джейсон смахивал на жертву душегуба, нежели на душевнобольного. На беспомощную жертву обстоятельств, но никак не на монстра, не на убийцу… Неужто он реально мог… убить? Хотелось отшатнуться, удлинить расстояние в три метра между собой и ним, но она сдержалась, проглатывая комок в горле. За всё время своей практики в больнице она видела буйных пациентов, но ни разу не контактировала с теми в силу своей иной профессиональной пригодности. Джейсон же, который всю жизнь калечил других людей в угоду своих принципов и намерений, мог убить. Это был не её милый и великолепный, стеснительный Джей с теплотой во взгляде. Нет, это были два разных человека. И один из них был действительно жесток, даже бессердечен. — Тебе нужна помощь, — она отставила шкатулку на кофейный столик, поднялась. Джейсон даже понять не мог, нравится ли ему её нынешняя невозмутимость, непривычная постность, или этот наигранный вид, якобы она знает, что делает, его бесил. — Психологическая. Он рассмеялся. Забавно слышать подобное предложение помощи от того, кому эта помощь нужна не меньше. Она, кстати, не ответила, считает ли смерть той малолетней идиотки глупой. — Что, сама мне её и предоставишь? — мужчина, до этого загнанно сидевший в углу, поднялся и с вызовом посмотрел на Амелию, которая, вау, перестала излучать вселенскую уверенность! Он видит, как дрожат её губы. Но Амелия бездумно близко стоит, не хочет отходить, наверное, боится спровоцировать. «Что, видишь во мне монстра, дорогая?» — Пол… Джейсон схватил её за плечи. Та попыталась вырваться, чувствуя, как чужие ногти болезненно впиваются ей в кожу. Майерсу было плевать, останутся ли синяки, сломает он ей кости или выдернет конечности, как та девчушка вырвала руку своей кукле. Он лишь хотел объяснить одну вещь. Одну чрезвычайно простую вещь. — Ты мне не веришь, да? Поменяв дислокацию, Джейсон переместил свои руки на запястья беспомощной девушки, оказался за спиной у Амелии и достаточно сильно толкнул ту в подсобку, где и хранилась его милая змейка. Девушка не удержалась и рухнула на колени перед ней. Увиденное создание с кроваво-красными пятнами, упитанное, под которым образовались крохотные лужицы крови, её слишком впечатлило. В негативном ключе. Она отползла, прикрывая рот руками. Немой крик застрял в глотке. Попытка создать образ ледяного спокойствия и непробиваемой невозмутимости стала весьма неудачной. Даже забавной. — Уверена, что мне нужна помощь? Я и сам справляюсь, — он по-настоящему добро улыбнулся, — со всеми невзгодами. — Джейсон, ты должен сознаться. Ты убил ребёнка, Джейсон. — Она сама умерла. — Ты её… выпотрошил, Джейсон! Расчленил! — И что? Она сама виновата. Джейсон взял Амелию за волосы, медленно накручивая их на кулак. Девушка ёрзала, тщетно стараясь избавиться от его рук, что-то шептала, безвольно плакала от захватившего её ужаса, страха. Было удивительно приятно ощущать чужую неспособность противостоять тебе: свою власть над бессильным, таким маленьким и жалким, доверчивым существом. И видеть эти эмоции. О да, это было просто потрясающе! — Глупая, простодушная девочка… даже такая поразительная вещь, как медицина, не сделала тебя стрессоустойчивой! Всё ещё не любишь кровь, хоть и работаешь хирургом, да? Бедолажка, хотя в этом мы с тобой похожи, потому что я не терплю детей, но создаю для них игрушки. — Прекрати, Джейсон! — Ой-ой, знаешь, — он сжал клок её волос, стремительно дёрнул вверх. Амелия зашипела от боли. Нечеловечески-злая улыбка мастера стала шире, — я считал тебя единственной, кто понимает меня. Я думал, что нет на свете человека, кроме тебя, кто способен понять меня, мои убеждения, увидеть во мне скрытый талант. И знаешь, я окончательно укрепился в этом мнении: никто в этом мире не может меня понять. То замечательное ощущение, когда ты меня поддерживала, говорила тёплые слова, видела во мне нечто особенное, фальшиво. И моя привязанность к тебе тоже. Ты такая же! — чуть ли не прорычал он, с силой пнув её по спине. Та разразилась слезами боли, не прекращая свои ничтожно-ослабевшие попытки вырваться. — Такая же несмышлёная, но, стоит отдать тебе должное, не эгоистичная и не жестокая! Просто глупая маленькая девочка. Я бы сказал, что мне жаль, что всё вот так вот заканчивается, но, правда, я ничего не чувствую ни к тебе, ни к ситуации в общем. — Никто и не захочет понимать! — истерически твердила она. — Только такие же чудовища, как и ты, могут понять эти зверские у…! Убеж… дения… Мужчина не сдержался и хорошенько заехал ногой по челюсти Амелии. Кровь опять окрасила носок сапога в неприятный цвет, но Джейсон старался игнорировать и возгласы Стивенсон, и всепоглощающую кровь. — Ты знала, что в переводе с греческого означает моё имя? «Целитель», — неожиданно безмятежно заявил он, посмотрев вверх. — И, если таков мой путь, то нужно наставить других. Всё же, если так подумать, людей можно исправить. Починить как сломанную игрушку. Настроить, вправить. Тебе, честно, объяснять нечто подобное бесполезно. Он мечтательно глядел на потолок, прикрыв веки: да, сломанные игрушки всегда можно починить, устаревшие и негодные — отреставрировать, с потерянными деталями — восстановить, даже улучшить. Поймут только те, кто смогут. Такие же, как и он: ни монстры, ни аморальные уроды, а те, кто стоит над головами простых тугодумов, подобных ей. Те, кто мыслит дальше, глубже, шире. Таких людей мало и аккурат этих существ он может назвать «уникальными». Избранными. Другими. Он ослабил хватку и Амелия, нащупав что-то продолговатое с острым наконечником в царившем беспорядке и липкой вездесущей темноте, когда даже та самая настольная лампа моментами тухла, вцепилась в эту вещь двумя руками. — «Убьёт! Он убьёт меня!» Убьёт и расчленит, а потом выпотрошит как ту несчастную девочку. Избавится и бровью не поведёт. Девушка окончательно осознала: нет уже никакого милого Джея, сейчас с ней рядом только жестокий Джейсон! В Амелии говорил инстинкт самосохранения. Амелия, подгоняемая тупой болью во всём теле, от безысходности собрала оставшиеся силы в кулак, до крови прикусывая и без того кровоточащие губы. Если она ничего не сделает, то ей конец. Она приподнялась на руках, зажмурилась и замахнулась со всех сил, целясь наугад. Не было времени искать слабые места. Не было времени дольше соображать. Не было времени пытаться высмотреть уязвимости на теле Джейсона. И… она попала в сердце. Хотела ударить в рёбра или в аорту, на что шансы были минимальны, но смогла угодить в сердце, куда возможность попасть была практически нулевая. Отвёртка, как оказалось, на одну треть вошла ему в область сердца. Майерс отмер, во рту начали образовываться сгустки крови. Мужчина отшатнулся, опасно покачнулся, но не упал. — Как ты, — рукой он вытер губы от крови и поднёс её к застрявшей в багровом кругу отвёртке, аккуратно оглаживая пальцами края рваной рубашки, — посмела, чёртова сука? В глазах пылало самое настоящее безумие. Амелия окончательно поняла — ей конец.***
«И тогда я понял, понял ещё нечто крайне важное! Я не знаю, почему так получилось и как это возможно, но частички моей души и надежды, упорство и мастерство, печаль и несчастье, вложенные в музыкальную шкатулку в процессе её создания, преобразовались… стали моим новым сердцем! Я дышу ей, я существую ей. И не знаю, как это понимать, но одно очевидно точно: я не могу доверить своё ценнейшее творение никому. Точнее — никому из людей. И, раз уж решено так, то я не намерен находится среди них. То непонятное чувство, будто что-то внутри меня с каждым днём меняется, преобразовывается, трансформируется, оказалось реально. Я всё ещё, конечно, далёк от понимания себя, своей новой сущности и того, что этому поспособствовало, но я премного благодарен. Теперь, вопреки моему заключённому в шкатулке сердцу в виде этой куклы, я начал ощущать, что действительно живу. Я живу из-за того, что способен дышать, питаться, ходить, а не потому что стелюсь перед кем-то, дабы слышать эти слова… слова поддержки, восхищения и похвалы. Они более не делают меня живее, чем я есть на самом деле. Теперь я другой».