Кнайф не так много разговаривает в компании знакомых обджектов, вот что ему пришлось признать. Само осознание этого давалось ему с непосильным трудом – раньше ведь все было наоборот. Раньше все было иначе. Между тем продолжительные размышления в особенно бессонные, холодные и одинокие ночи дали свои плоды.
Все началось с того самого момента, как они с Курасаном затеяли ссору, и так из жизни железного обджекта столь неожиданно и неприятно исчез верный спутник всех веселых и самых безбашенных приключений. Бросил, а ведь раньше они и правда были лучшими друзьями. Так постепенно из задорного Кнайфа на лице все заметнее начали показываться синяки под глазами, хмурость и бессрастное отношение ко всему, хотя обджект был не прочь пошутить, мог поддержать разговор, но чаще всего просто не хотел, так что делал это пусть и не охотно, однако только глупый не заметит изменения в Кнайфе на лицо: он стал превращаться в глубоко обиженного и задетого обджекта. Замкнулся в себе, сам того не осознавая. Однако с его бывшим закадычным другом судьба распорядилась иначе — нет ни одной компании обджектов, с кем бы он не шутил и не смеялся своим противным и по-детски ещё писклявым голосом.
А все из-за чего?
Девочки.
Курасан стал очень часто проводить время с милой Чашечкой, которую Кнайф, как и остальных девочек, по-началу не воспринимал всерьёз. Игры же только для мальчишек, а тут он за ручку с девчонкой и он ещё называет "милой", "дорогой" и прочая ванильная белиберда, что первая на ум взбредет. В будущем Кнайф будет думать иначе, но раньше они были детьми, а резчик и без того был бесстрашным, так прямо и сказал Курасану:
"Друзей на девочек не меняют!"
"А я и не меняю."
"Меняешь!"
На этом конфликт мог разрешится. Обычная ссора, но нет, она стала точкой невозврата. Они же упрямые, притом - оба, как дети малые, но раньше никакие разногласия не препятствовали их дружбе. Они были не разлей вода, а Курасан его бросил и даже не собирался просить прощения. Со стороны казалось, что Курасану стало легче жить... без него. Он ведь нашел поддержку и верных друзей в других... Но кто-кто, а Кнайф знал те особые вещи, о которых никто и не догадывался. Что Курасан использует
их особые словечки, привычки, поведение.
Их особый юмор, за который не редкость, да прилетают вопросительные и непонятливые взгляды и, собственно, так ему и надо! Но ведь Курасан в этот момент поглядывает искоса на Кнайфа, убеждается, услышал ли его слова Кнайф и насмехается над ним. Взглядом. А все-таки
их шуток никто никогда не поймёт кроме
них, не познает их глубины. Он по праву заслужил быть не понятым, и вообще скрылся бы, в глазах от него рябит...
Только потом Кнайф понял, что Курасан поступил не неправильно. Он поступил даже взрослее, чем кто-либо из всех обджектов, а ведь Кнайф считал себя самым старшим за счёт роста и подросткового пофигизма, серьёзности и серости. Это его пугает.
Кнайф отвечает "полными ответами", которые в его представлении ограничиваются всего парой слов. Он не особо красноречив, ведь для него главная задача заключается в том, чтобы просто-напросто не игнорировать. Между тем, он позволял себе игнорировать И Краткого, но Курасана - ни за что. На каждое едкое словечко найдётся такой же не менее едкий ответ.
Сказать, что по сравнению с обычным состоянием он всё ещё мало болтает - ничего не сказать. Чем меньше болтаешь, тем меньше проблем - пожимая плечами всегда думает Кнайф, но стоит Курасану задеть за живое, то тут молитвами не обойдёшься.
С тех пор он просто опасается того, что его променяют, как обычный кухонный нож, затупившийся с годами, как обычного друга меняют на подругу, а весёлые игры на отношения. До чего глупо и обидно. До чего по-детски...
Кнайф разговоры по своей инициативе почти не начинает, да и И Краткого, честно сказать, слушает в половину уха. Й сначала обижался,
как Курасан. Неужели его слушать не хотят, зачем тогда вообще рядом находиться? Но Кнайфу только этого и хотелось — находиться рядом и больше ничего не делать, если ему зла никто не желает, он и сам злым не выглядит, просто до сих пор
уставший.
— Идиот ты, Кнайф. Жалкий и глупый. Возиться мне с тобой не хватало...
А все равно продолжает стоять перед Кнайфом с вопрошающим взглядом "что на этот раз?", к которому у Кнайфа выработанный иммунитет. Привык уже, но на этот раз - нет, не новый шрам, который он пытается скрыть и забыть, не обидные слова, которые он проглатывает, как стекло в горле. Это другое.
Этот - другой.
Курасан повзрослел раньше него, хотя меньше ростом, хотя тот ещё придурок, хотя Кнайф - точно такой же. Кнайф устал от приключений, дурковать одному не так весело, как с кем-то на одной волне. Когда взрослеешь, находить друзей по разуму становится ещё тяжелее, а обджект убеждён - разум его уже никому не будет понятен, как запутанный клубок. Сам Кнайф уже со своими мыслями не справляется, куда там запутанней; они протекают через щелочки между пальцев, упорхают из рук, почти не ощутимы на языке и просто уже не имеют смысла. Пустые и блеклые.
Кажется, Кнайф тоже вырос, раз весёлую обстановку готов променять на спокойствие и сравнительной тишине,
как Курасан и поступил когда-то. По крайней мере без громких и резких звуков, без доёбок и пререканий, и, самое главное, без беспокойства по испытаниям. Раньше было ещё хуже, сейчас Й его старается "беречь" - по своему, странной заботой, взглядами, словами, завуалировано так, что и Й в своих чувствах к обджекту запутался. Й, кажется, тоже устал от вечных накручиваний Кнайфа, но сейчас
это другое. Обджекту всего хватило, он достаточно набеспокоился, сейчас больше половины недели ему вообще особо не приходится думать, просто серо однотипно существовать и этого уже достаточно.
— Ты опять по фигне убиваешься? — Кнайф все ещё молчит, не зная, стоит ли ему вообще что-то говорить.
Как Курасан, который ушёл с Чашечкой и ничего ему не сказал.
Й уже стало докучать молчание, он привык двигаться и болтать, но из последнего Кнайф только болтался мешком картошки, волочился следом за хостом тенью и единственное, что в нем было полезно - картошка внутри. Не сам внутренний мир, как органы скорее всего. Кнайф каждый раз думал об этом и ему становилось тошно от мысли, что ведь
действительно, в каждом человеке самое дорогое - то, что внутри. То, что можно продать, а он гниет уже от того,
что устал играть в прятки, устал от догонялок от самого себя, устал, устал, устал.
Й, когда устаёт, рявкает и отгоняет от себя обджекта за километр, но все равно они встречаются, чтобы сидеть рядом, друг напротив друга и держаться за руки, переплетая пальцы.
А что будет дороже для Й - мешок или то, что внутри?
Его бренное тело, существование в принципе или то, что уже не распутать?
Мысль бредовая. Совсем уже расплавился под испепеляющим взглядом алых глаз напротив.
— Я хочу глядеть на себя твоими глазами, потому что мы оба думаем об одном и том же. — И Краткий воспринимает эти слова обджекта как мысль о том, насколько "глуп" этот Кнайф, но зачем ему так о себе говорить? Он же не мог
опуститься до такого, все-таки он
знает себе цену, даже если не говорит об этом всдух. По крайней мере, Й так думает. Только Й может его принижать, а так уд неинтересно. — а так как минус на минус ровно плюс, ты все же видишь меня другим.
Теперь и хост в ступоре, в замешательстве смеётся с натянутой улыбкой, в эти секунды мысленно обрабатывая сказанные обджектом слова, но все-таки решает уточнить:
— Ха-ха!.. Что.
— Я пытаюсь говорить на твоей волне, чего не понятно?
— А если нормально..?
— Ну вот и я о том же! — на это уголки губ напротив поднимаются и из уст малиновки доносится усмешка. С Кнайфом точно
что-то происходит. Й ломает голову, не понимая,
что именно. Он подходит ближе, берет за руки и смотрит в тусклые глаза решительно, но с неким отчаянием.
Первый раз. Обычно Й смотрит свысока, надменно или безразлично, будто вот-вот сейчас убьёт. А Кнайф думает, говорить ему или нет? Думает еще,
а кем был бы И Краткий, имея его детство хоть какие-то схожести с бунтарскими улицами подъездов, погрязших в зелёном шепоте листвы и детском гаме?
Всем естеством Й словно пытался восполнить те упущенные моменты, полные приключений и хлопот; он играл обджектами как игрушками, передвигал, как солдатиками, чертил в ручную лабиринты, рисовал ужасных и кривых монстров, потом своими руками делал декорации из клея и картона - не умело так, наивно, по-детски.
А вдруг все - плод фантазии этого буйного пациента?
Как и Курасан.
Просто больной плод его фантазии. Оказалось бы это правдой - Кнайф нисколечко и не удивился бы, он, как и И Краткий в детстве будто... не доиграл. В детстве игрушку можно было сломать, найти новую или починить имеющуюся - этого Й придерживается и сейчас, только заместо игрушек на кону стоят жизни обджектов, и чинит Кнайфа его снова и снова, как излюбленную и уже крайне болезненного вида рухлядь.
Потому что привязался.
Смотря на Й, то и дело привычный поток пустых мыслей прерывается назойливым осознанием, что он мог бы быть как Курасан. Менее чёрствый, чем сейчас, а может и наоборот. В любом случае его будет ждать такое же, что с "дорогая" и "милая", ведь однажды ему
тоже игры наскучат, он перейдёт на новый уровень - игры людьми.
Они вряд ли бы подружились,
как Кнайф и
Курасан когда-то, которые вечно ссорились, но все равно сходились. Если Курасан повзрослел раньше Кнайфа, то И Краткий наоборот вырасти не может, пока Кнайф все стоит на месте, ждёт чего.. До чего глупое сравнение. Чего-то, чего попросту нет, а он так безнадежно горит этой надеждой, что это "что-то" с ним произойдёт.
Страшно, что даже любимые вещи уже со временем не радуют.
Как глупые и этот сдобный обджект, и симболар. Он привязался. К обоим. Бесповоротно, свернул не туда, сам себя обрек на то, что сначала его друг - ребёнок, а потом он вырастает и становится либо мервецом либо маньяком каким-то не местного разлива. С Курасаном было проведено целое детство, да,
его уже нет, а Кнайф все-таки продолжает вспоминать мельком детский образ в веснушках и улыбкой во все тридцать два.
Раньше все легче было. Курасан раньше был более наивный, глупый и более понятный, как раскрытую книгу читай.
Курасана — нет, а мысли о нем остались. Нет тех шушуканьях о девочек, нет той опоры, нет тех веселых шуток. Скучает.
Очень. Привязался к тому, кого теперь нет, кто был когда-то в детстве, кто никогда не вернётся, во-первых, потому что нашёл что-то поинтереснее игрушек, во-вторых, потому что он скоро
умрет. Да, были сорры, но Кнайф простил бы все этому идиоту, если бы Курасан, черт возьми,
извинился.
Уже поздно об этом жалеть. Они стали другими, разными друг для друга и такими далекими. Курасан ещё жив, а он уже совершенно другой обджект, мёртв для него. Совсем.
Кнайф стал другим и с И Кратким. Почему-то ему кажется, что что-то в этом симболаре есть помимо червоточины, которую никому уже не удастся заполнить. Когда его берут за руки, когда смеются на тупые шутеечки, когда тупо шутят в ответ(хотя по большей части это раздражает, но если в ответ не посмеяться - он обилится), почему-то ему кажется, будто между
ними что-то есть. Детская непосредственность, наивность - не про Й. Это он скорее тебя прочитает и первого взгляда.
Кнайф привязался к тому образу, кем мог бы быть И Краткий, но он не может уже так больше жить.
Не умеет.
Не понимает.
***
Он убежден, что знает: у И Краткого есть родинки и в основном на спине. На бледно-розового оттенка тела кажется, что их невозможно много, пусть это и не так. Кнайф старается посчитать в трех сотый раз, в итоге сбивается.
— Их... много.
— Да ты считать просто не умеешь. — Кнайфу
очень хочется верить И Краткому, как никогда прежде, что это так, что он не надумывает лишнего. Его взгляд вместе с руками непроизвольно дрожат, столкнувшись с малиновыми бесстрастными глазами напротив, но с задорным огоньком. — Помощь нужна?
В ответ на это обджект сдержанно кивает, отводит взгляд, нервно сглатывает и с ужасом понимает:
да, ему нужна помощь. Лучшего специалиста. А желательно бригаду целую.
Потому что у Курасана было также много веснушек, казалось, они выбивались стаями оттовсюду, прыгали, мерцали: из под воротника футболки, из под чёлки, на руках, на плечах, на щеках.
Кнайф считает и каждый раз сбивается.
— Мы остановились на 1456!
— Я не думал, что считать это так интересно... — на этом моменте он с трудом скрывал глупую улыбку, услышав это число из уст самодовольного друга Курасана. Они начинали с щек и даже ещё никуда не продвинулись - их банально не может быть настолько много, но подыгрывает: — Дурень, считать не умеешь? Вообще, 1456000.
На самом деле, Кнайф насчитал 145 и сбился со счету, а Курасану это знать не обязательно. Он-то дурак, считать не умеет, ну и пусть радуется.
***
...А может он и правда потерял несколько нулей тогда?
— Хэй, ты чего?
В реальность пришлось вернуться только когда И Краткий держит его за обе руки, взглядывается в его лицо с особой настороженностью и чуткостью, внимательно прослеживает за взглядом обджекта. Тот невольно тупит в ответку, моргает, а потом глаза скользят вниз, к губам хоста.
Тонкая ярко-алая линия сжатых губ заставляет его снова сглонуть и нервно попятиться, но вырываться нет смысла. Да и зачем? Ради чего?
— Кнайфи-и-и, ало? Земля, земля, я юпитер?
Кнайф был убеждён, что такие игры, как прятки и догонялки, даже та самая знаменитая фраза "стоп Земля!" из одноимённой игры - для детей, а он - давно уже не ребёнок, но вот они стоят друг перед другом и он впервые не может сказать ни слова, совсем как маленький. Знает только то, что было - уже не вернуть, но то, чего не было - ещё можно изменить.
Не кажется ли, что он вырос?..
Курасан выбывает следующим, а Кнайф только сейчас, вроде как, повзрослел. Когда Кнайфа целуют, он наконец отыскивает что-то, чего очень долго не мог найти...
...Утешение.
