***
Блэйд просыпается с судорожным вздохом, жадно хватает воздух ртом и сдавливает грудь, чувствуя, как за дугами костей разрастается жгучая боль. Он вскакивает на постели. Сначала надрывно кашляет — потом его рвет кровью на собственные руки, желудок сводит жгучими спазмами. Потоки алой боли новыми порциями выталкиваются из его тела, заливают постельное. Рэн не удивляется, даже отчасти равнодушно разминает в склизких ладонях лепестки ликориса вперемешку с ошметками плоти. Это не первый раз и не последний — за долгие годы он привык к этому. К чему он так и не смог привыкнуть — это подобные ласковые сны, касающиеся его разума мягкими кошачьими лапами, чтоб после запустить в него свои когти реальности. Нечто живое, извивающееся ширится, растет в его груди, как опухоль, но Блэйд знает, что это намного хуже, чем какая-либо болезнь. Меж его лёгкими разворачивается кровавая хиганбана, острыми краями лепестков царапая нутро. Ещё одна мерзость Изобилия. В легендах говорилось, что ханахаки — дар свыше, не что иное, как чудо, порожденное если не самой Яоши, так через неё. Считалось, что когда люди любили друг друга настолько сильно, так отчаянно и самозабвенно, тогда в их телах начинала накапливаться сила Изобилия, и не важно какому пути ты следуешь в жизни. Это нельзя было контролировать или выявить заранее. Любовь, как и другие проявления путей, текла повсюду, пронизывала своими золотыми ветвями всё живое. И вот тогда в твоём теле могли прорасти чудесные цветы. Сами по себе цветы не несли ничего дурного, пока твой избранник был рядом, пока чувства цвели в тебе, как лотосы в самую жаркую погоду. Напротив даже — многие могли только мечтать о таком даре, ведь живущий в тебе росток Изобилия усиливал все имеющиеся чувства стократно, обращал их в концентрированное, нечеловеческое, высшее чувство привязанности и душевного единения с партнёром. Тонкие корни цветка срастались с нервной системой живого существа, выделяя сладкий сок в мозг. Или же яд, если ему больше неоткуда было подпитываться силой — любовью повязанной с тобой души. Тогда он начинает питаться тобой. Стоило потерять любимого, разлучиться с ним, покинуть его, отвергнуть, и тогда жизнь превращалась в ад. Блэйд иногда завидовал тем трупам, качающимся в петле, полностью поросшими различными растениями, ведь у них была возможность покончить с этим мучением. Он до скрипа зубов завидовал тем счастливчикам из ленты новостей, которые спустя долгие муки, умирали в больницах, потому что буйствовавшее растение полностью пожирало их тело. Он тоже хотел умереть хоть как-то. Рэн отмывает руки, оттирает присохшую кровь, полоскает рот до тех пор, пока с языка не стирается вкус мёда и мертвечины, сдирает испачкавшееся постельное. И всё это время мужчина думает только о том, что это даже до жалкого смешно, — разлагаться заживо, быть вечным кормом для жадных, как драконья душа, цветов и при этом не иметь возможности умереть, как все остальные. Рэн смеётся до боли в лёгких, в его глазах пылает чёрное пламя злости. Стискивает покрепче челюсти, чтоб остановить этот дурной приступ веселья, — он зажимает рот ладонью, вгрызается в неё и только тогда затихает. Блэйд не скучает по нему, разумеется. Но после таких снов сложно не думать о Пожирателе Лун. Может, Дань Хэн и не был виноват во всем, но в большей части уж точно. Блэйд проклинает их встречу в далёком прошлом, ставшую точкой невозврата, разрушившую обе жизни. Лучше бы он тогда не тревожил мирный сон видьядхары, затронув его разговором, — он не мог удержаться, увидев такого красивого величественного юношу, дремавшего под красным кленом. Но тогда… тогда они хотя бы были счастливы. Они больше никогда не будут молоды, как раньше. Блэйд вспоминает, как тогда Дань Хэн совсем по-дурацки избегал его, когда понял, что за нечто вплеталось корнями меж хрупкими альвеолами, мешало дышать, сковывало грудь, когда он смотрел на Рэна. Кто бы мог подумать, что такой холодный и равнодушный человек, как Дань Хэн, полюбил его первым так сильно. Для всех он казался таким далёким и недостижимым, словно холодные горные пики, но Рэн надеялся, что ему удалось разглядеть настоящего его за толстым панцирем из льда. Но видьядхара пытался доказать обратное. Он был бледен и слаб, плетясь по открытой галерее своего имения. Снег безжалостно заметал красную черепичную крышу, и снежинки приятно холодили горящее от лихорадки лицо Дань Хэна. Болезнь только прогрессировала. Горькие цветы щекотали глотку, просились наружу, но он упорно держался, чтоб не согнуться от боли. Вся его выдержка была практически разбита в пух и прах, когда за спиной он услышал знакомый негромкий голос. Как Рэн пробрался к нему мимо охраны, как влез в галерею — загадка. Разумеется, Дань Хэн был не рад его видеть. Только при одном взгляде на этого человека, его внутренности перекручивало от боли, а лёгкие, казалось, готовы были лопнуть. Рэн был особенно красив тогда: с раскрасневшимися щеками от метели, весь в чёрном, а пепельные волосы сколоты изящной заколкой со стеклянным лотосом в ней. От вида этих цветов Дань Хэн побелел ещё сильнее. Они же сейчас копошились у него в груди, готовые вот-вот выгнать нераскрывшиеся бутоны. — Я слышал тебе нездоровится, гэгэ, — нетерпеливо начал Рэн. — Поэтому к тебе никого не пускают, но я подумал, что проводить дни в одиночестве в закрытых комнатах ужасно скучно. Решил тайно навестить тебя. Удивлен, как ты не умер от тоски тут без меня. Почти умер, думает Пожиратель Лун, сжимая перила до побелевших костяшек. Точнее, находился на стадии вечного умирания. В голосе Рэна лишь игривость и радость от встречи, и Дань Хэну сложно оторвать взгляд от его острозубой улыбки. Бело-бирюзовые одеяния парня развевались от жестоких порывов ветра. — Ещё ни в одном саду не увидишь зацветшую сливу, ведь сейчас так холодно, но… — он достает из-за спины букет алеющих сливовых ветвей. — Я нашел. И подумал, что её цветы похожи на тебя. Стойко цветут среди холодов, предвещая весну. Давай укроемся от метели в покоях, и я украшу ими твои волосы. У Рэна в голосе, во взгляде неприкрытая нежность, открытость и доверие искреннее. Но Дань Хэн смотрит в ответ так холодно и люто, что никакой ветер и снег не сравнятся с этим. Рэну не ясно, что он сделал или сказал не так, — просто делает один шаг ближе к нему, чувствуя, как Иньюэ-цзюнь отдаляется от него на сто. — Тебе не стоило сюда приходить, — выдавливает из себя Пожиратель Лун грозно. — Уходи сейчас же. Я не хочу тебя видеть. Заледеневшие губы произносят это, и его лицо будто деревенеет, превращается в маску, скрывающую настоящие чувства. Пульсирующая боль усиливается, горит, когтями сдавливает сердце. Рэн стоит на месте, совершенно ошарашенный, он чувствует себя так, будто его подошвы примерзли к полу. Если бы тогда Блэйд знал, в чем причина на самом деле, то не ушел бы, не оставил Дань Хэна одного. — Ты разве не слышал? Прочь отсюда, — хрипит на него Дань Хэн, еле сдерживая приступ очередного кровавого кашля. Гонит его, как безродного пса. Чтоб усилить эффект отторжения, Иньюэ-цзюнь резко выхватывает из рук друга букет из ветвей ароматной сливы, ломает его — красные цветки крошатся, сыпятся под ноги. А после выбрасывает его прочь. Хрупкие ветви, подхваченные ветром, улетают куда-то во внутренний двор имения. Рэн какое-то время стоит, его плечи сгорбились, как будто что-то тяжёлое прижало его к земле. Он молча оставляет видьядхару одного, широкими шагами меряя пролеты галереи. Как только чёрное пятно его одеяний скрывается из виду, срастается с безжизненным зимним пейзажем, Дань Хэн позволяет себе согнуться пополам и выхаркать только что распустившийся в горле цветок. Он падает на колени, его глотку всё ещё продолжало сводить в сильных спазмах, кровавые лепестки снежного лотоса влажно шлепались в натекшую лужу крови. Цветки сливы плавали на её поверхности, как кувшинки на глади озера, отражающего закатный свет. Блэйд не знал, что после Дань Хэн на слабых ногах спустился во внутренний двор и собирал всё выкинутые поломанные ветви. Голыми руками он раскапывал снег, отыскивая их, и за всё это время его так сильно засыпало снегом, что сам Дань Хэн почти сливался с сугробами. Блэйд вспоминает, что позже узнал о его настоящей причине такого поведения, когда Дань Хэна вырвало кровью прямо во время спарринга с Цзин Юанем. Он вытаскивал из себя цветок за цветком, и Рэн не смог остаться равнодушным. Он придерживал его волосы и гладил по спине, пока вместе с цветами из Дань Хэна лились и болезненные слова. Иньюэ-цзюнь рассказал всё, и что самое главное: он ведь не говорил Рэну об полученном благословении раньше не потому, что боялся, что его чувства будут не взаимны. Привязанность и влюбленность Рэна можно было ощутить даже кожей. А потому, что точно знал: Блэйд полюбит его в ответ так же или даже сильнее и несомненно тоже получит «дар» Яоши, но это было слишком рискованно: Рэн не был бессмертным видьядхарой или долгожителем, а значит легко мог бы умереть, когда с Пожирателем Лун что-то случится — старейшины Сяньчжоу всегда были настроены против него. Страхи были такими глупыми, такими напрасными, размышляет сейчас Блэйд. Дань Хэн и правда сделал всё для того, чтоб этого не случилось. Через какое-то время, как и предполагал видьядхара, и у Рэна тогда в груди тоже пророс цветок, ознаменуя начало ханахаки. Они были молоды и глупы, наивно полагая, что это знак свыше, что их чувства будут жить вечно, сиять ярко, как натертая золотая монетка. Кто знал, во что они превратятся сейчас. Кто знал, что «вечная любовь» ощущалась на вкус не как сладкий сок персика, а как гнилостная кровь, что застаивалась в лёгких. Их связь обратилась плотоядным чудовищем. Блэйд прикрывает воспалённые глаза. Лучше бы он не вспоминал то беззаботное прошлое сейчас — ликорисы стали беспокоить его более настойчиво, будто хотели раскрошить ему ребра.***
Их оружия скрещиваются вновь. Когда боль от разрастающегося внутри растения становится невыносимой, то Блэйд снова находит его. Чтобы заставить его вспоминать, чтобы увидеться вновь, чтоб убедить себя в который раз, что мужчина ненавидит его. Буйствовавшее цветение под сердцем говорило об обратном. Дань Хэн изменился с их последней встречи. Подрос немного, возмужал, его глаза феникса будто были выведены острым росчерком туши на белой бумаге, а кожа натянулась сильнее на выступающих скулах. В его чертах всё сильнее вырисовывался знакомый Блэйду образ из прошлого воплощения — не хватало только рогов и хвоста да некой льдинки суровости и величественности, присущей Иньюэ-цзюню. Он помнит, как Дань Хэн убивал его ещё будучи подростком. Как давно это вообще было? Охотник уже не помнит: потерял счёт веренице дней, лет. Хотя силы и рост видьядхар значительно отличались от привычных людских в большинстве миров. Блэйд пытается пробить его оборону, дожидается момента, чтоб открылся, — он безудержно хотел разрубить чужую грудь, чтобы проверить, растут ли в нём белоснежные лотосы, как раньше, плетутся ли корнями вокруг ребер, разрушают ли сухожилия от отсутствия рядом важного человека или больше нет? Если же с перерождением Дань Хэн утратил и благословение ханахаки, то Блэйд был бы готов вырывать себе проклятое сердце снова и снова от ненависти, протыкать свое тело мечом до изнеможения и пить кислоту вместо вина, чтоб выжечь из себя эти проклятые чувства вместе с цветами. Он бы не смог выдержать это: жить вечно, понимая, что никогда не сможет ни избавиться от проклятия цветочной болезни, ни ощутить взаимности. Блэйд ощущал себя на грани умирания — яд всё сильнее заполнял мозг. Перед глазами резко всё обращается в красное, он оступается и валится под ноги своему сопернику, готовому добить его в очередной раз. Но Дань Хэн медлит, лишь направляя острие копья на грудь: он с удивлением наблюдает, как Блэйд захлебывается тёмной густой кровью, хотя парень не успел его ещё ранить. Он ранит его всегда просто своим присутствием рядом и такой недостижимой близостью. — Ну же, бей! — нетерпеливо хрипит его мучитель. — Сделай себе подарок — прикончи меня наконец. Но Дань Хэн мешкает, не понимая совершенно, что происходит. Блэйд ощущает, как горит огнем никогда не заживающая рана на груди, он чувствует в ней мерзкое копошение — сильные бутоны лилий медленно разрывали плоть, пытаясь явить себя тому, кому они посвящались. И Блэйд перебинтованной рукой со всей силы хватается за лезвие Облачного пронзателя, чтоб самостоятельно проткнуть им себя, вырезать мучительные стебли любви, потому что смотреть в эти глаза хоть ещё мгновение без возможности увидеть в них прежнее тепло — было пыткой. Но Дань Хэн не даёт ему это сделать. Он вырывает лезвие из чужой хватки, распарывая пальцы Блэйда со внутренней стороны чуть ли не до кости. Парню отчего-то самому становится больно смотреть на этого жалкого человека, будто бы он видел это однажды. Эти помутневшие глаза, болезненный излом бровей, взмокший от холодного пота лоб и реки крови, струящиеся из его тела. Его даже разрывает от порыва помочь мужчине, но это было бы слишком для него. Вместо этого Дань Хэн говорит, будто выносит приговор: — Не в этот раз, Блэйд. Я отпускаю тебя сегодня, — добавляет более тихо и грозно. — Уходи прочь. Прямо как когда-то давно говорил то же самое. Охотник готов почти взвыть от отчаяния. Ни сил напасть снова, ни сил попросить смерти вновь у него нет. Он на ватных ногах поднимается и, держась за стену, покидает этот отсек неизвестной космической станции, чтоб не мучаться от пожирающих его цветов прямо на глазах Дань Хэна. Чтоб не показаться ещё более жалким. Рэн забивается в какой-то тёмный угол, как раненый зверь, и там позволяет себе утробно зарычать от нового приступа боли. Прожорливые ликорисы меж лёгкими хотели только одного — быть любимыми, а не отвергнутыми, поэтому изводили своего хозяина. Распускающиеся сочные стебли лилии заполонили всё горло, они же прорывали его кожу в местах недавно затянувшихся шрамов, будто тянулись своими налитыми кровью тычинками к отвергаемому объекту чувств. Блэйд вырывает из себя хрустящие, как хрящи, цветы вместе с кусками плоти, зубами разрывает, пережевывает ядовитые лепестки. По клыкам стекают ядом только слова ненависти к Дань Хэну и бесконечные проклятия. Лишь иногда они мешаются со слабым ропотом, неразборчивым шепотом, с давними клятвами о преданности, о привязанности, о страсти, как мешаются слёзы с кровью на его сереющих ресницах. Но этого всё равно недостаточно — он безумствует, пока его мозг просто не отключается от переизбытка ощущений, окрашивая мир крови в чёрный. Рэн не знает, что издалека за ним уже давно следит пара любопытных глаз, отливающих серой голубизной в полумраке коридора. Дань Хэн не знает, что чувствует после всего услышанного и увиденного, но нечто, похожее на клубок змей под ребрами, снова приходит в движение. Он подходит ближе к бездыханному телу врага. Выглядел он жутко: через окровавленные бинты на груди медленно вылезали, тянулись к свету багряные цветы. Они же цеплялись, ползли по горлу, распускаясь прямо в приоткрытом рту. И кровавая пена вперемешку с кусками лепестков пузырилась на губах Блэйда — он задыхался, его тело подрагивало в предсмертных конвульсиях. Дань Хэн тянется рукой к липким от крови цветам, и те будто отзываются на его прикосновение, склоняют к нему свои ветвистые головы. Он срывает их, позволяя Блэйду дышать чуть свободнее. Голос разума подсказывает оставить этого ужасного человека и уйти подальше, скрыться, сбежать, покрепче закрыть дверь, чтоб больше не чувствовать сладкий приятный запах чужой болезни, так зеркально схожей со своей собственной. Дань Хэн отрицал, надеялся, что это лишь временное недомогание, но теперь он понимает, какая чудовищная сила медленно росла и вызревала у него в сердце. Не оставалось сомнений, что он связан со своим злополучным преследователем чем-то большим, чем просто враждой и ненавистью. Чем-то большим, что можно было уместить в одно слово. Большим, что могла вместить в себе одна жизнь. Что парень вообще знал о Блэйде? Он силен, он бессмертен, мастерски владел мечом и до темноты перед глазами ненавидел его. А ещё… Дань Хэн может сказать точно, что Рэн любил чёрный цвет сильнее алого, коллекционировал холодное оружие и сам же его создавал когда-то. Облачного пронзателя ему тоже выковал и подарил Блэйд. Из еды любил сладкое. Особенно хрустящее печенье-лотоса, карамелизированный османтус, пирожные с клубничной начинкой… Любил позднюю осень, любоваться листопадом из багряных кленовых листьев вместе с Пожирателем Лун. Любил больше сливовое вино, нежели крепкое байцзю, но всегда разделял с ним предложение выпить по ночам. А ещё он любил… Что-то важное, чего Дань Хэн больше не может вспомнить. Он сглатывает — откуда вообще он всё это взял? Разум парня буквально разрывается от резко нахлынувших из ниоткуда воспоминаний. И чем дольше он смотрел на Блэйда, тем больше вспоминал каких-то разорванных кусочков общего прошлого, тем сильнее пекло у него под сердцем. Кем же был этот человек на самом деле, преследующий его в каждом мире, в каждом сне, в каждой жизни?***
В этот раз воскрешение ощущалось гораздо легче, будто кто-то коснулся его тёплой рукой и разбудил. Такое забытое ласковое чувство… Какое-то время Блэйд лежит и бессмысленно смотрит в незнакомый потолок, пока до него не доходит: он не умирал. Мышцы привычно не болели после того, как кровь вновь начинала к ним приливать, голова не раскалывалась, походя на зудящий рой Тайззиронта, лёгкие не ощущались внутри слипшимся полиэтиленовым пакетом, не дающим вдохнуть полной грудью. Блэйд вскакивает и внимательно осматривается вокруг, пока не натыкается взглядом-иглой на Дань Хэна. Вот и его «спаситель». Тот отрешенно смотрит из-под ресниц, крутя в руке паучью лилию на тонком стебле. Как утренняя роса, кровь тягуче стекала по тычинкам, собираясь в соцветиях. Дань Хэн неспешно отрывает по лепестку и отбрасывает на пол. Парень переводит взгляд с цветка на очнувшегося охотника, задумчиво прищуривая глаза, — у Блэйда в ответ очи горят потусторонним огнём ярости. Он чувствует себя жалким препарированным животным на столе, пока Дань Хэн рассматривает, изучает с холодным интересом его ядовитое сердце в своих ладонях. — Что же с нами сделалось, Блэйд? — его слова сочатся усталостью, смутной тоской. Рэн горько усмехается, демонстрируя короткие клыки. Ему нравится, как звучит его прозвище из чужих уст, но туда просится что-то другое, иное имя — его настоящее, которое не вспомнить. — Вернее было спросить: что же ты сделал с нами, Иньюэ-цзюнь? В сердце Дань Хэна разверзлась снежная пустошь, и он брел по ней, слепой от метели, в поисках своего дома, но не находил его. Он не помнит, что натворил, о каких грехах ему шепчет Блэйд по ночам во снах. Цветок в руке пахнет приятно — его хотелось съесть. Вместо этого Дань Хэн с увлечением отрывает снова и снова лучистые соцветия, обламывает иголки тычинок, и они не режут ему руки: не могут ранить того, ради кого цветут. Рэну кажется, будто с каждым упавшим на пол лепестком, Дань Хэн срывает с него кусок кожи, чтоб рассмотреть на свету его кровоточащее ненавистью и преданностью нутро. Но что на него смотреть — гнилая плоть, обглоданные кости да червоточины? От такого любой воротит нос — только посмеётся. Рэн чувствует себя глубоко уязвленным после вскрытия его порочного безответного цветения. Не в силах больше терпеть, Блэйд резко поднимается с чужой кровати, приближается к Дань Хэну со стремительностью кобры, чтоб ударить его по рукам. — Прекрати. Это не принадлежит тебе, — выдавливает сквозь зубы Рэн. — Разве? И голос Дань Хэна полон ледяной уверенности, неожиданной жадности и жестокости. Будто перерождения никогда и не было, и перед ним сидел всё тот же величественный Пожиратель Лун. Он сдавливает в кулаке остатки хиганбаны и ломает нежные лепестки. Так легко, как однажды сломал жизнь Блэйду. Это ведь действительно было только его. Лёгкая дрожь пробегает по телу Рэна от восхищения. Ему до боли в костях хотелось обхватить Дань Хэна руками сейчас, сжать в объятиях, втереть его в себя, до хруста вгрызться в глотку, вырвать трахею, смешать его кости, мясо, цветы и душу в одно месиво, изрубить в фарш. Всё для того, чтоб присвоить себе. Его восторг был безумным, одержимым, кровавым. Он почти задыхался от нахлынувших чувств в один миг. Дань Хэн поднимается — в прошлой жизни он не был выше Рэна даже с учётом рогов, а в этой так тем более разница в росте была ощутима. Но это не мешает ему пренебрежительным и гордым взглядом окатить соперника. Блэйд оскаливается по-волчьи. Быстро стягивает с руки перчатку и протягивает покрытую шрамами ладонь к этому непроницаемому, гордому лицу. Дань Хэн не отстраняется и даже не дёргается, только прищуривается сильнее. — Раз так, — Блэйд волнительно сглатывает, облизывая сухие губы, — то в следующий раз, когда чёртовы цветы зацветут здесь вновь, — левой рукой он бьёт себя в грудь, — я принесу тебе букет из них. Тебе нравится их цветение? Хоть и казалось так, но Рэн не касается своими пальцами его лица, будто боялся испачкать светлый лик грязью своего существования, и лишь невесомо очерчивает в воздухе его линию скулы, миллиметрах от неё повторяет изгибы. — Не в моём вкусе. — Разумеется, достопочтенный Иньюэ-цзюнь любил, чтобы этот недостойный приносил ему свежие, белые, как снег, лотосы с дальнего пруда. Любил охапки багряных кленовых листьев, ещё влажных после дождя, чтоб пахли осенью, — Блэйд с лёгкостью вытаскивает эти знания из памяти, хотя при этом не мог вспомнить даже собственного имени. Он не помнил ничего из собственного далёкого прошлого, размытыми пятнами вырисовывались образы некогда близких ему людей, но с поразительной точностью его память воспроизводила многие моменты с Дань Хэном. Блэйд знает, какими оттенками переливаются его глаза в разное время суток, как быстро видьядхара замерзал зимой, будучи хладнокровным созданием, и нуждался в физическом тепле и ленивой ласке, как никогда прежде. Как легко своими большими ладонями обхватывать изящную талию Пожирателя Лун, как напрягаются его мышцы, становясь каменными, во время тренировок. Как блестящими каплями стекает пот по этой величественной спине, и как на плечах проступала жёсткая драконья чешуя, когда сильный хвост обматывался вокруг ноги Рэна, подрагивая кончиком от близости. Как он выгибался под ним, и его тело тогда было напряжено, как натянутая тетива Ланя. Белая кожа алела на плечах и ушах от смущения. Как он поджимал пальцы на ногах, распаляясь всё сильнее, принимая его всё глубже… Рэн тяжело сглатывает, пытаясь подавить все жаркие воспоминания в своем разуме и не подать виду. В его горле резко стало сухо — хищные зрачки медленно плавились, растекаясь в два чёрных омута от подступающего кома желания. Благо, это остаётся незамеченным для парня, пораженного произнесенными словами противника. Глаза Дань Хэна расширяются на мгновение, и видно, как чёрные зрачки подрагивают. Блэйд был абсолютно прав насчёт цветов, которые он любил созерцать. Воспоминания будто и правда оживают теперь в его памяти с чужими словами — парень чётко видит в разуме Рэна с мокрыми волосами, чьи светлые пряди на фоне чёрных одеяний походят на струящийся свет луны на тёмной глади воды. Мужчина нарывает ему целый пучок белых лотосов, поднимающихся над зеркалом пруда. Их сладковатый чарующий аромат разливается в воздухе, окутывает их обоих, когда Рэн преподносит Дань Хэну букет. Его одежда промокла насквозь, и хоть вода была довольно холодной, он ни о чем не жалеет, когда видит слабую, как блики света на воде, улыбку на губах Иньюэ-цзюня. В их жизнях тогда всё было иначе. Тогда и красный цвет ликорисов напоминал им о бессмертии их любви, а не о мрачных кладбищенских пустошах и криках воронья над трупом их чувств. Губы Дань Хэна предательски подрагивают: он не знает, что ответить. Блэйд не может оторвать глаз — чувствует, как по его рёбрам изнутри течет жидкий огонь, разжигая сердце из угля. Он доподлинно знает, как ощущаются эти бледные губы своими. Стоит только мягко прикоснуться к ним — это как целовать нераскрывшийся бутон. Смять их сначала осторожно, а потом приложить усилия, надавить на подбородок — и эти потрескавшиеся губы раскроются, давая испить нектара кровавого сладострастия. У Иньюэ-цзюня были острые клыки, которые он каждый раз пускал в ход, но это всегда только подливало масло в огонь. И Блэйду интересно проверить: остались ли они у парня в нынешнем воплощении? Мужчину буквально изматывает этот близкий контакт без возможности обладать объектом своего неожиданно вспыхнувшего вожделения. Разумеется, он мог бы попытаться взять его силой, завалить прямо на пол, прогнуть Дань Хэна под себя. Но он никогда не станет этого делать, пока сознание не оставит его. Дань Хэну удается сохранять бесстрастный вид, хотя он прекрасно видит, каким огнём полыхают глаза Рэна, как вздымается его грудь при тяжёлом дыхании. Блэйд напоминал ему сейчас голодного бешеного пса, у которого чуть ли не слюна капала с клыков при одной только мысли о горячем зажаренном кусочке мяса. По телу Дань Хэна пробегают мурашки от волнения — на его памяти никто не желал его так сильно. Да, им восхищались, влюблялись, «фанатели», но никто не смотрел на него так. Будто только Рэн это мог: хотел его убить до чёрных пятен перед глазами, хотел обладать им до самой последней косточки, разрушить его, извести до предобморочного состояния, залюбить до смерти. Но если в своем мстительном порыве выпустить ему кишки Блэйд не сдерживался, то тут проявлял немалую силу, чтоб не впиться в Дань Хэна. Если он хотя бы на мгновение почувствует вкус чужих губ и теплоту тела, то корни проклятого растения просто переломают ему ребра от эмоционального напряжения — и тогда мужчина уже не сможет остановиться. Он отнимает руку от лица парня, словно обжегшись. Отступает на шаг. Признает поражение, склоняя голову и пряча тёмные блестящие глаза. Дань Хэн, сбрасывая с себя это странное наваждение, словно прошлую змеиную кожу, сам отшатывается прочь от Блэйда и негромко произносит: — Уходи, пока я не изменил своего решения. Странно, но мужчина снова подчиняется, выдыхая через зубы. Внутри него сердце металось больной птицей. Он поспешно удаляется прочь, но тут его неожиданно окликает Дань Хэн, решив раскроить его душу напоследок надеждой: — Блэйд. Если ты ещё что-то вспомнишь о прошлом мне, то сообщи. Я внесу это в свою базу данных. — Обязательно, — улыбка мужчины вырезана острым ножом на красивом лице. — Я вернусь ради этого. — Я не стану тебя ждать. Пусть так, думает про себя Блэйд, но это не имеет значения. Ни ему, ни Дань Хэну, ни даже богам не по силам разорвать их кармическую связь. Поэтому он будет возвращаться к нему снова и снова. Рэн вздыхает наконец-то немного легче, расправляя плечи, и буря в его сердце ненадолго утихает. Бутоны ликориса покорно и сыто затаиваются меж лёгкими в ожидании следующей трапезы.***
Они сидят спина к спине, болезнь к болезни, сердце к сердцу. Их оружие снова перекрещено — лежит поодаль друг на друге. Блэйд вернулся, как и обещал. Прошло достаточно времени с того разговора, чтоб Дань Хэн успел забыть о нём, но не настолько, чтоб избавиться от ожидания неминуемого. Мужчина всегда возвращался тогда, когда его не ждёшь, когда позабыл о нём, выдохнув спокойно. Рэн обычно прячет свой наруч под одеждой, повязав его на левом запястье, поэтому он ощущает, как его наруч соприкасается с парным на Дань Хэне через ткань, слабо резонируя, отдавая совместным теплом. В этот раз Блэйд приносит с собой привычным запах крови и проклятых цветов, но кое-что отличается — от него разит сладимым вином. Он предлагает выпить вместе что-то серьёзнее вместо сражения — Дань Хэн соглашается, ведомый чистым любопытством и странным порывом поймать за хвост новые воспоминания из прошлого. Они не смотрят на луну, как прежде, их силуэты не купаются в её холодном свете, а тонут в полумраке душной комнаты. Блэйд бездумно изучает карту межзвездных маршрутов на одной стене, в то время как Дань Хэн пилит взглядом корешки книг в шкафу у противоположной стороны, но не может прочитать ни одного названия. Далёкие всполохи на ближайшей звезде иногда освещают комнату слабыми пятнами света — его брызги медленно стекают по стенам и тухнут во мраке. Это байцзю действительно отличное, думает про себя Дань Хэн, наполняя пиалу снова и снова, обнаруживая, что даже такой крепкий алкоголь берёт его не сразу. Он делает глоток — рисовая водка обжигает глотку, горячо стекает по пищеводу и оседает в желудке приятным теплом, наполняя его лёгкостью весеннего ветра. Плечи Блэйда приходят в движение, и даже через одежду Дань Хэн чувствует кожей, как сокращаются крепкие мышцы чужой спины, будто отлитые из стали. — Как же у тебя здесь душно, — раздражённо жалуется Рэн, расстегивая первую пуговицу на вороте. — Знаешь, почему ты всегда выбираешь самые жаркие места для проживания? Догадывался, разумеется, но парень отрицательно мотает головой, не задумываясь, что Блэйд не увидит его ответа. Но он чувствует движение. — Ты же дракон, холодная кровь, — мужчина даже не пытается скрыть пьяного восхищения в голосе. — Твоя температура тела отчасти зависит от окружения. Когда холодало, всегда был такой болезненный, сонливый. Грелся в тёплой воде или у огня. Или же мне приходилось согревать тебя самому. Забываясь, Рэн тонет в остатках воспоминаний и озвучивает их вслух без разбора. Сначала Дань Хэну это кажется логичным, и только потом от осознания услышанного у него вспыхивают кончики ушей, и парень закашливается. Он не хочет уточнять, как именно тот его согревал. Ведь Блэйд сейчас расскажет ему абсолютно всё, не подбирая выражений. Забавно, думает Дань Хэн, что мужчина пьянеет быстрее него. Своим затылком он соприкасается с чужим — и кожа у Блэйда горячая, совсем не такая, какой должна быть у того, кто умирал столько раз от его руки. От него не несло гнилью мёртвого тела или разложением — он пах чем-то сладко-мускусным и металлическим, как свежепролитая кровь. Казалось бы, кровь пахнет тошнотворно, но у Дань Хэна кругом идёт голова от такого знакомого запаха, преследующего его повсюду. Рэн принес выпивку ему со словами, что хочет вспомнить, каково это было раньше. — Вспомнил? — уточняет теперь Дань Хэн ровно. — Не думаю. Это другое совершенно. Мне кажется, тогда всё было иначе. — Но ты всё так же пьянеешь быстрее меня, — фыркает ему в ответ парень, и лишь глаза его улыбаются, чего не может увидеть Блэйд. — Тебе всегда не нравился вкус байцзю. Тогда почему ты никогда не отказывался выпить со мной? Дань Хэн и не замечает, как память любезно подбрасывает новые воспоминания в костёр чувств. Это выходит само, так привычно и естественно, будто он всегда это знал. А вот Блэйд замечает, сжимая пиалу крепче в своих пальцах. — А как я мог отказаться? Разве таким, как Иньюэ-цзюнь, отказывают? Как можно отвергнуть приглашение, если знаешь, что на тебя будет смотреть любимый человек затуманенными, отливающими голубым нефритом глазами, что так прекрасно отражают лунный свет? Как можно не любить байцзю, если именно такого вкуса были губы Дань Хэна, которые он мог целовать ночи напролёт? Парень не отвечает — чувствует только, как сердце Блэйда заходится в бешеном ритме, гулко бьётся о рёбра и эхом расходится по телу Дань Хэна. Но в этот же момент всё тело Рэна вздрагивает, будто пуля прошила его грудь насквозь. Он заходится в тяжёлом кашле, раздирающем нутро, разрывающем его органы. Пару красных лепестков падают в пиалу — кровь вокруг них витиевато извивается в прозрачной водке, как хвосты карпов кои в пруду. Его тело всё ещё мелко дрожит от остатков боли, но Рэн крепко прислоняется снова к спине Дань Хэна, будто находил в нём опору: он был единственный, кто смог бы выдержать груз жизни Блэйда на себе. Он откидывается тяжёлой головой на чужое плечо, лишь надеясь, что его не оттолкнут. Пусто глядя перед собой, парню остаётся лишь пить, чтоб успокоить себя от нахлынувшего волнения, — как тушить лесной пожар бензином. Дань Хэн чувствовал, как его сердце истекало ядом, что разрушал его кости, растворял внутренности в желании облегчить бремя такого далёкого, но в тоже время неразделимо близкого человека. Его человека. Мёртвый, живой, безумный, потерянный, болезненный, страстный, преданный, ненавидящий — он любым будет только его. Что-то внутри него рвётся, как натянутая струна, в тот момент, когда Блэйд слегка поворачивает голову на его плече, обдавая горячим дыханием шею, и прихватывает губами мочку уха. Прикусывает край зубами, посасывает. Губы у него всё ещё мокрые от крови — оставляют ржавый след. Дань Хэн застывает от неожиданности. Он никогда и не думал, что его уши такое чувствительное место: слабая дрожь расходится по телу всего от одного касания, сплетая воедино прошлые переживания с нынешними. Тяжелеющее дыхание он топит в стремительно пустеющей пиале, пока не осушивает её до дна. Блэйд прикусывает чувствительную кожу уха снова — в этот раз чуть выше мочки. В полутьме он не видит, как они стремительно краснеют, но чувствует, как их горячит смущение. Рэн поднимается, неохотно отклеиваясь от него, но только для того, чтоб развернуться на месте и зарыться лицом в чужие волосы, пройтись кончиком носа по затылку. Он притягивает Дань Хэна к себе ближе за талию, и ладони Блэйда беспорядочно бродят по знакомым изгибам тела, готовые в любой момент впиться в сладкую драконью плоть и растерзать его под собой. Байцзю заканчивается так же быстро, как и крошится выдержка Дань Хэна. Его разум на мгновение становится пуст, как бутылка из-под байцзю, когда мужчина хищно прижимает его к себе со спины. Его фарфоровая чашка глухо падает на пол, не разбиваясь, и парень вслепую находит оставленную чужую. Корпусом Дань Хэн слегка отстраняется от широкой груди Блэйда, зато прижимаясь бёдрами к нему снизу, приподнимаясь. Он опрокидывает в себя остатки алкоголя, не замечая в порыве даже привкуса чужой крови в напитке и плавающих на поверхности лепестков. Только морщится от их горечи, стоило раскусить клыками. Это похоже всё на смазанный сон в красном мареве из прошлой жизни, которые он видел иногда и не знал, чей силуэт доводил его до исступления каждый раз. Теперь всё неожиданно встает на свои места, стоило только оказаться в этих объятиях. Дань Хэн ощущает чужие горячие руки повсюду: они неспешно проходятся по груди и торсу поверх одежды, сжимают изящный перекат талии, оглаживают ноги. Знал бы Дань Хэн, чего стоит Рэну эта осторожная медлительность, то обжегся бы сразу, как об открытый огонь. Блэйд чувствует себя так, будто его высушили, выпили до дна, и теперь у него от желания не только горела плоть, но и даже плавились кости. Ему хотелось любить Дань Хэна осторожно и неторопливо, как раньше, смакуя каждый кусочек алебастровой кожи. Ему хотелось сожрать его живьём, освежевать его зубами-лезвиями, вырвать внутренности и обсосать кости, чтоб после Дань Хэн ещё долго не мог себя собрать на месте их любовного поединка. Хриплым после долгого молчания и жажды голосом Рэн произносит: — А ты всё так же жаден, как я посмотрю, гэгэ. Даже моё байцзю допил. Но ничего, — он переходит почти на шёпот, — я заберу оставшееся всё равно. И забирает. Только корпусом разворачивает к себе Дань Хэна вполоборота, и впивается в его губы, не пытаясь больше сдержаться. Все те дамбы, усердно выстраиваемые ими обоими внутри себя, с грохотом крови в ушах рухнули, затапливая их тела и погребая под собой. — Так понравилось байцзю? — задыхаясь, словно обежал всё Лофу, спрашивает Блэйд, на что Дань Хэн упрямо шипит ему «нет» прямо в губы. — Я принесу ещё. Суровое «не смей» и «стой» тает льдинкой на языке вместе с другими протестами, когда Рэн углубляет поцелуй, тонет в задушенных влажных звуках. Он почти что вылизывает его рот, агрессивно переплетая языки. Блэйду казалось, что эти оглушительные, долго сдерживаемые желания и чувства были больше и сильнее, чем могло вынести его разрушающееся тело. Казалось, что корни ликориса оплетали все его внутренности внизу живота и сейчас плотно и приятно стягивали их, вызывая ещё большее желание. Отрываясь от губ, он оттягивает ворот водолазки Дань Хэна, чтоб припасть к белому изгибу шеи, запятнать его пекучими следами укусов. На нём не так много одежды, как казалось. Сжимая клыками упругую кожу и целуя проступающие засосы, он задирает вверх водолазку, обнажая сильную грудь Дань Хэна. Рука в перчатке сразу же скользит по открывшейся части тела, нарочно с нажимом проходясь по темнеющим соскам на фоне светлой кожи и прихватывая их. Дань Хэн глотает сдавленный вздох — его адамово яблоко перекатывается под тонкой кожей в такт дыханию. Блэйда было слишком много. Он окутывал его собой, согревая пожарищем своей души, желая спалить в нём до тла и Дань Хэна тоже. Его руки, будто высеченные из раскаленного солнцем камня, крепко обвивали парня, как тело удава обвивает кролика, прежде чем поглотить его целиком. Одной ладонью продолжая ласкать его грудь, другой Рэн опускается ниже по торсу, к животу, и мышцы пресса дёргаются от касания. Всего лишь одно прикосновение — и под кожей Дань Хэна расползается жар, и искры от этого костра мешаются с кровью, разносясь по телу лихорадкой. Он даже не сопротивляется, когда ладонь Блэйда спускается ещё ниже к паху. Его тело слишком хорошо помнило этого человека и то, как они раньше часто проводили время вместе на влажных простынях и скомканных одеялах. Помнил его терпкий сводящий с ума запах тела, его иссушенный похотью голос. Рэн стаскивает с него штаны вместе с бельём перед тем, как усадить Дань Хэна всё также спиной к себе на колени, пошире разводя подрагивающие бёдра. Мужчине даже хотелось бы посмотреть сейчас на парня со стороны, хотя память любезно дорисовывала из воспоминаний его образ именно в такой позе. Из его горла вырывается нетерпеливый, хриплый рык. Будто нарочно, Блэйд оминает касаниями его возбуждённый член, скользя по бледным бёдрам пальцами. Неожиданно он сжимает их с такой силой, будто собирался вырвать кусок мяса голыми руками, но Дань Хэн стойко сносит и это, только покрепче сжимая зубы. Жестокость тут же перетекает в нежность, как лёд превращается в тёплые весенние воды, и Рэн разжимает хватку, мягко массируя твердые мышцы. Позже это превратится в уродливые гематомы, пятнающие белое тело пороком, как следы от порчи. — Надо же, не думал, что ты будешь таким податливым, — низким голосом проговаривает Блэйд, прижимаясь своей щекой к его. — Я не думал, что в этой жизни ты всё ещё захочешь меня. Хоть его голос состоял, как и прежде, из концентрированного вожделения, то теперь в нём сквозило что-то болезненное, как спрятанная закостенелая рана. И это заставляет Дань Хэна проникнуться душой этого человека ещё сильнее — убедиться в том, что она всё же есть. Парень только трётся своей щекой о чужую, как большой кот, и косо поглядывает на Блэйда из-под ресниц. — Знаешь… — тяжело начинает Дань Хэн, сглатывая, и не знает, стоит ли продолжать. Это была чрезмерная откровенность на грани безумия. Таким можно убить чудовище — или вернуть к жизни засохшее дерево. — Кажется, в любой из жизней я не хотел никого другого, кроме тебя. И Блэйд героически принимает этот нож себе в грудь. Губы Дань Хэна сами сложились в эти слова — откровение, рождённое захмелевшим разумом. Позже он сможет алкоголем оправдать себя, но Блэйд уже никогда не забудет этого. Это — новая памятная засечка на его костях, как и воспоминания о блеске его глаз, улыбках, теле, признаниях и привычках, которые он бережно пронесёт до посмертной плиты. Любые слова в ответ превращались в пепел в глотке, не успев дойти до рта, поэтому Блэйд смолчал. Они понимали друг друга и так слишком хорошо. Эта неожиданная нежность только сильнее раскаляет сталь внутри Рэна, и он был готов уже вонзиться в это тело, если бы оно не было таким чистым и не готовым. Поэтому перебирая пальцами по мягкой молочной коже внутренней стороны бедра, Блэйд обхватывает твёрдый обжигающе горячий член парня. В ответ Дань Хэн мелко задрожал в его руках, полностью откинувшись на чужое плечо, но сдержал рвущийся из горла хриплый стон. Блэйд считал, что он вообще был слишком тихий в этом плане, как человек, привыкший долгое время терпеть боль и скрывать свои страсти. Ткань перчатки грубо раздражала чувствительную кожу, и это возбуждало ещё сильнее из-за непривычных касаний к себе. Дань Хэн, чье тело в этой жизни ещё не знало такой ласки, просто тонул в захлестнувшем его возбуждении от неспешных ритмичных движений мужчины на своем члене. Это было иначе, чем когда он редко удовлетворял сам себя. — Ты просто растекаешься в моих руках, как расплавленный металл… — и не ясно, восхищается Рэн или удивляется этому. Дань Хэну хотелось его ударить прямо сейчас и выбить все зубы, чтоб больше не смел говорить ему ничего подобного. Но это была чистая правда — именно так он себя и ощущал в чужих объятиях. И Блэйд с лёгким нажимом проводит по его сочащемуся члену, большим пальцем касаясь головки. Парень только рвано выдыхает, и поспешно смыкает челюсти, чтоб сдержать стон. Слышно было, как только звонко клацнули зубы. Ткань перчатки промокает, становясь влажной от выделений. Дань Хэн одной рукой вцепляется в ладонь Блэйда, ласкающую его, будто собирался оттолкнуть, но только сжимает его запястье в бессилии, позволяя мужчине делать с ним эти грязные, но такие приятные вещи. Рэн снимает зубами с него нефритовую ветвистую серёжку, пока Дань Хэн ёрзал на его коленях, искусывая губы, ставшие цветом чуть светлее лепестка ликориса. Вдруг в тлеющих глазах Блэйда промелькает блик соблазнительной идеи, как взмах лезвия меча в темноте. Отрываясь от целования его уха и всё ещё сжимая во рту нитку его серёжек, Рэн сухо шепчет ему: — Помоги мне снять бинты, — и протягивает ему левую руку. Слова тяжело пробиваются к разуму Дань Хэна сквозь пелену возбуждения. Его ресницы, как тонкие нити пера, подрагивают, когда он заторможенно переводит взгляд на чужую руку. Парень зубами разматывает слой за слоем бинта, отрывает его кусками. Когда дело доходит до середины ладони, повязка отделяется с неприятным клейким звуком и запах свежей крови щекочет нос. На внутренней стороне руки расцветает алым разодранная продольная рана. Она глубокая и липкая от сукровицы. Дань Хэн не думает слишком долго — слизывает выступившую кровь, целует прочие небольшие царапины на чужих пальцах, ощущая на языке пряный вкус. Увлекаясь, Блэйд просовывает ему два пальца в приоткрытый рот, хоть раны начинают печь от влаги. Изорванные губы мягко обхватывают их, слегка посасывая, и тёплая слюна приятно обволакивает кожу. Дань Хэн вылизывает их, часто дыша, сдирает размокшие корочки ран зубами. В это время Блэйд не понимает, как до сих пор ещё не свихнулся и не разложил Дань Хэна прямо здесь, уткнув его лбом в пол, и истязал бы его до тех пор, пока он не начал бы несдержанно стонать во весь голос. Когда горячий юркий язык снова и снова смачивает его пальцы, он задыхается от сильного прилива тёмного желания, вспоминая на что ещё был способен язык Дань Хэна. Однако Рэн хотел сохранить эту ленивую пьяную нежность, которой был полон его любовник, поэтому его внутреннему зверю приходилось покорно сидеть на цепи и грызть в голоде намордник. Он вытаскивает свои пальцы из тёплого рта, разрывая тонкую нить слюны и пользуясь минутным замешательством Дань Хэна, Блэйд заводит руку за его спину, чтоб медленно ввести пальцы в расслабленное тело. — Что ты.! Только это и успевает выдохнуть Дань Хэн, напряженно дернувшись всем телом и сжавшись, но Рэн яростно затыкает его прерывистым поцелуем. Он входит длинными пальцами всё глубже, растягивая его, и при этом не прекращает ласкать его подрагивающую плоть. Отстраняясь и немного склоняясь вперёд, Дань Хэн приоткрывает рот в сдавленном вдохе и выгибается, не зная, куда себя деть в чужих руках. Он не признается, но ощущается это ещё лучше, чем прежде. Ускоряющиеся движения и спереди, и сзади раскаляют его всё сильнее, и он не замечает, как сам неловко вскидывает бёдра навстречу им. Крепкая рука Дань Хэна притягивает к себе Блэйда сильнее сзади, обнимая его за шею. Рэн кусает его в изгиб плеча, и каждый следующий укус становится яростнее предыдущего. В какой-то момент парень вздрагивает: ему кажется, что Блэйд вот-вот вгрызется в него с такой силой, что просто вырвет кусок кожи. Он бы не остановился на этом, отрывая кусок мяса за куском, разрывая мышцы и выдранные свисающие вены, напоминали бы корни растения. Возможно, если бы Рэн добрался в ярости до хребта или ключиц, то увидел бы, как зеленоватые стебли лотоса с нераспустившимися цветками оплетают белеющие кости. Тогда бы он окончательно понял, что не один захлебывается в море болезненных чувств. Пока голову Дань Хэна занимают кровавые мысли, он и не замечает, как комната наполняется влажными хлюпающими звуками. Только позже до затуманенного разума доходит, что это из-за скорых движений в его расслабленном теле. Хорошо, что в темноте не видно, как на его щеках алеет смущение. Блэйд уже легко скользит в него тремя пальцами, в то время как ладонью размазывает обильно текущую блестящую смазку по члену Дань Хэна, не замечая, как редкие капли тягуче стекают Рэну на брюки. — Ну же, не молчи, — измученный возбуждением голос Блэйда звучит жестоко, требовательно: — Хочу запомнить твой голос сейчас. — Хм, — парень хмурится на секунду, и не ясно: согласен или нет, понял ли вообще. С запахом рисовой водки теперь смешивается мускусный запах двух разгоряченных мужских тел, выделений и почему-то крови. Только позже до Дань Хэна доходит: Блэйд продолжал ласкать его, несмотря на открывшуюся рану на ладони, поэтому его кровь отчасти тоже стала смазкой. От этого факта жар в нижней части его тела разгорается ещё сильнее, и казалось будто ещё немного — и кровь начнет сворачиваться в его жилах. По спине Рэна проходит дрожь, а кожа немеет, когда, уже приближаясь к развязке, из горла Дань Хэна доносится долгий хрип, похожий на стон. Мужчина ускоряет темп своих движений, плотно прижимаясь к нему всей грудью, сердце в которой заходится в бешеном беге. У парня разъезжаются подрагивающие колени. Дань Хэн кончает с глухим вскриком, что не отражается даже от стен эхом, выгибаясь в последний раз, пачкая чужую ладонь, и его будто возносит куда-то ввысь на мгновение, но после он падает, как подбитая птица, на Блэйда, будучи рад разбиться о него. Он дышит рвано, жарко, пытаясь восстановить дыхание, но волны накатывающего удовольствия ещё не отпускали его, становясь всё слабее и слабее с каждым приливом. Дань Хэн не испытывал такого концентрированного удовольствия прежде — в этой жизни, по крайней мере. Его всё ещё потряхивало от пережитого оргазма, и захмелевший мозг от алкоголя и любовного сока лотоса медленно прояснялся. Он приходит в себя окончательно, когда чувствует тяжёлое влажное дыхание Блэйда на своей шее. Рэна бьёт напряжённая дрожь. Жажда истощила его до боли, но, видя прямо перед собой живительный источник, он не мог его испить, зная, что выпьет его до дна. Дань Хэн явственно ощущает его возбуждение, упираясь в него ягодицами. Это удивляло: Блэйд давно мог воспользоваться им, расслабленным и безоружным, заломить руки, нависнуть сверху и взять его так, как захочется. Даже досада колет изнутри, что он этого не сделал. Вместо этого Рэн покорно отдавал всего себя ему, не ожидая ничего взамен. Почему? Дань Хэн прилагает все силы разморенного тела, чтоб на его коленях развернуться к Блэйду лицом. Парня прошибает дрожь, когда он встречается взглядом с охотником. Тонкий ободок радужки алел кровавым огнём, окружая чёрные омуты зрачков — в них можно было утонуть, погрязнуть в трясине порока. — …Я могу помочь, — сипло выдыхает Дань Хэн, склоняясь немного ближе. Блэйда лихорадит ещё сильнее, он голодно облизывает губы, сглатывая, — кадык судорожно вздымается под кожей вверх, а затем падает вниз. — Это не нужно. Моё тело… больше не служит для удовольствий жизни, — низко проговаривает он. — Оно лишь сосуд для… возмездия. Мне больше нечего желать. Ложь. Парень слабо усмехается одним уголком рта. — Правда? Тогда почему смотришь на меня так? Почему так возбужден? Ты ведь чувствовал, должно быть, что-то, когда касался меня? — и Дань Хэн проводит рукой по своей шее, открывая её беззащитную белизну хищнику, демонстрирует самое уязвимое место. — Ты возжелал нечто большее, чем просто возмездие. И Блэйд готов присягнуть, что через зеркало бирюзовых глаз он видит образ Иньюэ-цзюня. Он проступает, наслаивается туманом на облик Дань Хэна. Пожиратель Лун говорил, смотрел, улыбался, прищуривал глаза и искушал точно так же, как и парень сейчас. Блэйд может поклясться: у Дань Хэна сейчас сужаются змеиные зрачки, рассекая трещиной синеву радужки. — Тогда я не ручаюсь за себя, — мрачно выдает Рэн, оскаливаясь, и глядит чёрными провалами из-под упавших прядей волос. Теперь Дань Хэну приходит в разгоряченный разум идея. Он склоняется резко к Блэйду, будто хотел обнять его, но вместо этого развязывает и вытаскивает из петель красную ленту, украшающую переплётом спину его одеяний. Она довольно-таки длинная и плотная — парень легко связывает ею руки охотника за спиной, туго затягивая запястья до багровеющих отпечатков, и накладывает на неё укрепляющее заклинание ветряных клинков. — Смотри, но не смей трогать меня, — предупреждает он, и что-то опасное сверкает острием ножа в полупрозрачных глазах. Казалось, будто Рэн сейчас кинется на него, смыкая челюсти на шее, но Дань Хэн опережает его: коротко целует, кусает, разрывает клыками пересохшие губы мужчины. Клыки у него остались, жарко думает Блэйд, но не настолько опасные и длинные, как прежде. Парень опускается ниже, расстегивая пуговицы чёрной куртки, царапает открывшуюся грудь. Совсем близко было сердце, оплетенное корнями, и Дань Хэна успокаивают вибрации, исходящие от надрывно бьющейся мышцы под кожей. Это всё принадлежало только ему. Но он опускается ещё ниже. Блэйд заламывает кисти рук за спиной, выгибает пальцы — зуд желания истачивал его. О, он прекрасно помнил, как видьядхара часто опускался перед ним на колени или сползал по его телу на постели, не спуская немигающих глаз с лица Рэна. Только было слышно, как чешуйчатый хвост скользил по красному шёлку простыни. Каждый из них тонул в своих фрагментарных воспоминаниях о друг друге, объединяя их с реальностью. Дань Хэн расстегивает пряжку его ремня, высвобождая возбуждённую плоть, для того, чтоб в следующий момент приоткрыть рот и мягко обхватить её губами. Блэйд рвано и громко выдыхает, ощущая, как чистый ток пробегает по его позвоночнику, заставляя вскинуть голову. Раньше он мог довольствоваться только отрывками грязных снов, позабыв, как же это восхитительно ощущается в реальности. Он и мечтать о таком не мог. Дань Хэн обнаруживает, что прекрасно знает тело мужчины, его предпочтения, что он любит и как ему сделать приятно. Он работает усерднее, вбирая его всё глубже, увлеченно лаская языком. Рэн знал, что рот Дань Хэна был аккуратным, а чувствительная глотка не могла принять его полностью, поэтому наблюдая за чужими стараниями, он хрипло проговаривает: — Полегче, легче… И несмотря на это, руки Блэйда старались выпутаться из ленты, надеясь не порезаться о ветряные лезвия — эта техника могла легко, как по маслу, отсечь обе его кисти, если порвать ленту. Но желание коснуться лица Дань Хэна, зарыться пальцами в тёмные волосы, аккуратно придерживая его за шею, было сильнее. Рэн судорожно стонет, стоило парню широко провести языком по всей длине. Глаза, затянутые поволокой, слегка раскрасневшиеся щёки и плечи, блестящие губы, взмокшая, прилипшая ко лбу челка — всё это было так непохоже на всегда холодного и сдержанного Дань Хэна. Он был прекрасен. Немного запыхавшись, парень отвлекается ненадолго и заглядывает в лицо Рэна снизу, одаривая его мягким и немного снисходительным взором. Удивительно, но именно такая слабая нежность заставляла псов в душе Блэйда рвать цепи. Ногтями он старается разодрать узел на ленте, всё чаще подумывая просто разорвать её. Влажные звуки снова заполнили полумрак комнаты. Дань Хэн снова и снова вылизывал его жаждущий ласки член, стараясь в следующий момент заглотить его как можно глубже. Рэна, откровенно говоря, ведёт: у него темнеет перед глазами от удовольствия, а низ живота непроизвольно сокращается, вызывая приятную дрожь, и отрывистый стон превращается в глухое рычание меж клыков. Руки Дань Хэна крепко лежат на бёдрах Блэйда, а пальцы непроизвольно подлазят под повязку на одной из ляжек. Шершавый тёплый язык парня продолжал лизать, ласкать его плоть, и Рэн сдавался под этими интенсивными движениями чужого рта. Его армия разбита и выжжена безудержным огнём. Он выдыхает рывками, выгибаясь, и его сознание взрывается яркой вспышкой, оглушительным потоком смывая все мысли, как мощное цунами стирает города с лица земли. Рэну кажется, будто его пронзили копьём насквозь — да и чувствует он себя так, будто умер на мгновение. Блэйд приходит к развязке с животным гортанным стоном, приоткрывая рот, и рефлекторно толкается бедрами вперёд, глубже вторгаясь в горло Дань Хэна. Запоздало мужчина чувствует, как болезненно сводит судорогой его глотку, когда он кончает внутрь. Брови Дань Хэна сходятся к переносице, а влажные глаза краснеют ещё сильнее от немного неприятных ощущений и некого стыда за случившееся. О чем он вообще думал, когда решился на такое? Но выпуская изо рта размягчившуюся плоть и заглянув в лицо Блэйда, всё ещё самозабвенно переживающего остатки оргазма, на его напряжённый излом губ, в подернутые туманом алые глаза, Дань Хэн понимает, что всё было не зря. Он никогда раньше не видел его таким — гнев и жажда мести портили его красивый облик. Дань Хэн утирает перепачканный рот, но не успев до конца сглотнуть вязкую сперму со слюной, чувствует, как Блэйд притягивает его к себе и неспешно целует, несмотря на все очевидные протесты. Они плохо помнят, как провели остаток ночи. Сил на активное взаимодействие больше не осталось, вымотав их больше морально, чем физически, поэтому мужчины просто сплетались наполовину обнаженными телами на холодном полу, прижимались сердцем к сердцу, лениво кусая друг друга до алеющих синяков и целуясь. Прямо как когда-то давно — изменилось время, место, изменились даже они сами, но не их связь и чувства, цветущие красно-белыми цветами. Смотря на засыпающего Дань Хэна в своих руках, Блэйд думает о том, как же беззащитно и уязвимо он выглядел. Хотя это тоже был обман змеиной натуры: этот сухопарый юноша, горячо пахнущий байцзю, мог лишь одним щелчком пальцев превратить все кости Рэна в пыль, если бы окончательно вернул себе прежние силы. Но сейчас его хотелось защитить, спрятать подальше от людских глаз, закрыть за тысячью дверьми. Там бы он смог любить его до потери сознания и голоса, когда разморенное лаской тело воина из стали превратилось бы в разгоряченное золото.***
Блэйд просыпается снова один. Его некогда умершее тело всё же нуждалось во сне, но из-за помутнения разума редко когда удавалось спокойно поспать. Воспоминания о проведенном вечере и ночи кажутся тоже лишь слишком чудесным и жестоким сном, пока он не осматривается вокруг, обнаруживая себя всё на той же захудалой станции. Но Дань Хэна здесь больше нет. Ни его вещей, ни карты звездных полетов на стене, ничего, кроме его собственного слабого свежего запаха. А может он остался на теле Блэйда, впечатался в него вместе с касаниями и поцелуями, запутался, как листья клёна, в длинных чернильных волосах. От Дань Хэна осталось ещё кое-что — россыпь лепестков белоснежного лотоса, чьи края, будто обведенные киноварью, перепачканы кровью. Глаза Рэна расширяются от удивления, и волнительная дрожь проходится по телу — эти были те самые цветы. Стебли его ликориса сдавливают сердце, как в лапе дракона, заполняя грудь надеждой. На телефон приходит лишь одно сообщение с неизвестного номера без возможности ответить: «В следующий раз я угощаю. С меня сливовое вино».