«Спи, моя красавица! Приснись тебе все, что есть лучшего на свете; но и то не будет лучше нашего пробуждения!» Н. В. Гоголь
***
Сидя на корточках, Фёдор в очередной раз провёл мокрой тряпкой по полу, стараясь не надавливать на неё слишком сильно, чтобы впитавшаяся влага снова не растеклась. Затем всё с той же осторожностью он поднял тряпку над ведром и с силой скрутил её. В ведро полилась мутная вода. Парень повторил эти действия ещё несколько раз, пока пол почти полностью не высох. Это было даже смешно. Он, гений, человек, призванный изменить этот грешный мир, право имеющий, сейчас сидел в тесной старенькой кухоньке перед старым холодильником и размораживал морозилку. Смешно. И обидно. Нечестно. Несправедливо. Хотя и было в этом что-то… правильно? Фёдор сам себе покачал головой, сразу же отбросив эту глупую мысль. Это правильно для других, для тех простых, ничем не выделяющихся людей. Это они должны заниматься такими делами, точно не он. Парень выпрямился, с удовольствием хрустнув спиной. Ноги тут же отозвались болью. Федор попытался вытащить поддон. Тот выдвинулся лишь наполовину: мешали куски льда, застрявшие там. Достоевский собрал ладонями подтаявшие кусочки замёрзшего иния и образовавшегося мокрого снега. Пальцы тут же обожгло холодом. Парень поморщился и стряхнул всё в ведро. Выбросив ещё парочку пригоршней, он наклонился и поковырял пальцами кусок льда, мешающий поддону. Фёдору удалось отломить небольшой кусочек. Он с трудом достал его, и тот тут же отправился к своим собратьям — всё в то же злополучное ведро. Пальцы подели от холода, были мокрыми и неприятно пахли. Достоевский потянулся было за полотенцем, но затем передумал. «Всё равно мне тут ещё долго сидеть», — разочарованно подумал он. Кстати о «долго сидеть». Всего в полуметре от Фёдора за маленьким столом сидел Гоголь, мирно попивая чай и зачем-то раскачиваясь на табуретке, а рядом с ним, на столе, валялась его тетрадь, в которую он время от времени что-то записывал, ухмыляясь своим мыслям. Вообще казалось, весёлая улыбка никогда не сходила с лица парня, отчего иногда хотелось ему врезать. Особенно сейчас. Отвлёкшись на минуту от своего весьма неприятного занятия, Достоевский раздражённо взглянул на соседа, партнёра и так называемого друга. — Знаешь, когда ты сказал, что пора бы уже нам холодильник разморозить, я думал, что ты этим сам займёшься. Или хотя бы поможешь, — хмуро сказал Фёдор. — Зачем? — почти искренне удивился Николай, — у тебя и без меня неплохо выходит, — и тут же вернулся к своему прежнему занятию — задумчивому раскачиванию на табуретке. Фёдор даже спорить не стал. Он уже слишком хорошо знал, что это абсолютно бесполезно — парень даже слушать не станет. Гоголь ради него был готов на многое: он был готов прямо на паре побежать домой за забытым сочинением Фёдора, был готов по первому звонку сорваться среди ночи и пойти спасать друга, был готов даже пожертвовать собой. Вот только он не был готов просто взять себя в руки и посвятить несколько часов муторной работе. Просто потому что не хотел. Достоевский вздохнул, вновь взглянув на холодильник. Ему и самому сейчас совсем не хотелось этим заниматься. — Что пишешь? — бросил он. Что угодно, лишь бы забыть о морозилке хотя бы на пару минут. — Рассказ для любви всей моей жизни, — ответил Гоголь, отпивая немного чая из стакана. Фёдор перевёл на него взгляд, подняв бровь. Это было что-то новенькое. Этот белобрысый придурок и любовь всей жизни? Было трудно в это поверить. Достоевский подошёл к нему. — Позволишь? — спросил он, указывая на тетрадь. Николай махнул рукой. Фёдор с неподдельным интересом взял в руки записи друга и вгляделся в каракули, не отруждая себя поиском начала сего произведения. Чем дольше он читал, тем сильнее хмурились его брови. Тот факт, что на протяжении всего чтения Гоголь наблюдал за ним, никак не облегчал задачу парня. Наконец Достоевский дошёл до последнего написанного предложения и отложил тетрадь. — Ну как? — Николай чуть ли не светился от счастливого предвкушения похвалы. — Ты это собрался своей «любви всей жизни» показывать? — на всякий случай спросил Достоевский с нажимом на второе слово. — Ничего ты в этом не смыслишь, — разочарованно сказал Николай, потеряв интерес к другу. Достоевский ничего не ответил. Он повернулся к холодильнику и даже с некой грустью отметил, что за всё время их странного короткого разговора с чтением рассказа успела натечь вода. Фёдору пришлось вновь взять в руки уже и без того мокрую и холодную тряпку. Он бросил взгляд на наскачивающегося Николая. «Упади уже, — с раздражением подумал Достоевский, понимая, что ему тут ещё долго корячиться, пока этот идиот будет пить уже остывший чай и писать «любовные рассказы», — упади ты, и твои рассказы, и твоя… кем бы она ни была. Уж она-то точно упадёт, когда ты ей это покажешь». А Гоголь продолжал как ни в чём не бывало кататься, улыбаясь своим мыслям. «Посмотрим, что ты скажешь, когда я допишу», — подумал он, не сомневаясь в своей «победе».***
Гоголь сидел на табуретке перед кроватью, уперев локти в колени и положив подбородок на сжатые ладони. Он напряжённо наблюдал за тем, как Достоевский мерно дышит во сне. Николай бросил взгляд на часы. Прошло уже пять минут. Он выпрямился и потянулся за градусником, торчащим из подмышки друга. С замиранием сердца он вгляделся в ртутный столбец. Тот успел подняться до отметки в 39,7 градусов. Неприятное чувство в груди усилилось. «Лекарство не помогло? А когда он его выпил? И сколько он вообще пил воды? Может, нужно его ещё чем-то накрыть?» — подобные вопросы заполнили голову Николая. Ещё утром этого дня всё было хорошо, хотя у Фёдор как бы между делом пожаловался на боль в горле. Уже к обеду у него начала побаливать и кружиться голова. И только вечером этот гений додумался померить температуру вместо того, чтобы ждать, когда всё само пройдёт. Конечно же у него был жар. Гоголь с руганью заставил того выпить побольше воды, а затем уложил на кровать, накрыв парня и его, и своим колючими шерстяными одеялами. Потом он бросился к их импровизированной аптечке и всю её перерыл в поисках хоть чего-нибудь, что могло бы снизить температуру. После того, как лекарство было принято, Гоголь наконец перестал бегать по их жилищу, он даже притих. Достоевскому понадобилось меньше десяти минут, чтобы уснуть. Его ровное дыхание успокаивало, но бледность лица и выступивший на лбу пот выдавали болезненное состояние. Гоголь встал и прошёлся по маленькой комнате, нервно теребя одежду. Ему хотелось выть от бессилия. Он огляделся, сам не зная, что именно он ищет. Затем вышел из комнаты лишь для того, чтобы через какое-то время вернуться со своей курткой. Он осторожно накрыл спящего друга и ею. В очередной раз посмотрел в окно. Там всё ещё шумела метель да тускло светили фонари. Вдруг со стороны кровати послышалось шуршание. Гоголь тут же подошёл к ней и склонился над Фёдором, который сонно хлопал глазами и пытался встать. — Лежи, лежи, — тихо проговорил Николай, поправляя одеяло. — Тебе что-то принести? — Воды, — прохрипел Фёдор, послушно ложась в прежнее положение. Дважды просить не пришлось: Гоголь мигом помчался на кухню и вскоре вернулся со стаканом, наполненном водой. Достоевский залпом всё выпил, слегка скривившись от головной боли. — Сколько я спал? — спросил он, щурясь на свет лампы. — Совсем мало. Тебе нужно больше спать, — покачал головой Николай. Достоевский лишь кивнул в ответ. — Тебе тоже, — проговорил он, снова засыпая. Гоголь налил ещё стакан воды и поставил его на тумбочку рядом с кроватью друга. Снова поползли долгие-долгие минуты ожидания. Ветер за окном громко завывал, что совсем не помогало и без того нервному Николаю. Он ещё немного походил по комнате, а затем накинул на друга ещё несколько вещей в надежде, что это способствует выздоровлению. Гоголь наконец перестал бесцельно наматывать круги и вновь сел на табурет. Он встряхнул градусник и осторожно засунул его в подмышку. Достоевский поморщился от холода и пошевелился. Николай бросил взгляд на часы, мысленно засекая время. Ещё минуту он наблюдал за другом, а затем тишина стала невыносимой. Хотелось кричать. Это было не смешно. Совсем не смешно. Неприятные мысли то и дело лезли в голову, заглушая голос разума. Ему срочно нужно было как-то это прекратить. Однако вместо крика из горла вырвались лишь телва слышные слова: — Они поженились в конце. У них всё закончилось хорошо. В той истории будет счастливый конец, — Гоголь сжал пальцы сильнее. Фёдор что-то промычал, то ли отвечая на сказанное, то ли просто бормоча во сне. Николаю было всё равно, он просто радовался хоть какому-то нарушению тишины. Парень попытался успокоить себя и сосредоточиться на дыхании друга. Вскоре настало время проверять температуру. Дрожащими руками Гоголь вынул градусник и уставился на него. На этот раз ртутный столбец был чуть-чуть ниже. Гоголь облегчённо выдохнул. Это всё ещё была высокая температура, но она хотя бы начала падать. Он наконец выключил свет и отложил градусник. Оставалось лишь следить за другом, пока его температура не упадёт хотя бы до 37,5. Гоголь вернулся на табуретку. Он был почти спокоен. Плохие мысли больше не лезли в голову так настойчиво. Теперь он был уверен, что всё будет хорошо.***
Достоевский с трудом приподнялся на кровати, разлипив веки. Он протёр глаза, пытаясь вернуться к реальности. Голова всё ещё побаливала, но не так сильно, как прошлым вечером. Ему очень хотелось пить. Он огляделся и с удивлением обнаружил на себе, помимо двух одеял, ещё кучу одежды, расстеленной вдоль его тела, а также и его сосед, всё ещё каким-то немыслимым образом удерживаюшийся на краю табуретки и положивший голову и руки на кровать. Вид парня явно говорил о том, что тот не спал всю ночь. «Наверняка и не ел ничего», — подумал Фёдор, увидев его. Тут его взгляд привлёк внимание стакан, стоявший на тумбочке. Достоевский тут же его схватит и быстро выпил всё содержимое. Ему сразу стало немного лучше. Разбуженный этим, Гоголь что-то сонно промычал и с неохотой поднялся. Затем его взгляд сфокусировался на друге. Память полностью вернулась к парню. Он без предупреждения подскочил, оказавшись даже слишком близко к Фёдору, и положил ладонь на его лоб. Облегчённо выдохнул. — В порядке я, в порядке, —отмахнулся от него Достоевский. — Чего не спал? Гоголь глупо улыбнулся и пожал плечами. Достоевский вздохнул. И вот он опять переступал через себя ради друга. И Фёдор был полностью уверен в том, что на, кухне в раковине найдётся куча немытой посуды, хотя вчера и позавчера была очередь Николай мыть её. Однако вместо этого он сидел здесь всю ночь, следя за тем, чтобы он был в порядке. Достоевский отвернулся к окну. — Спасибо, — тихо проговорил он. Ответа не последовало. Они ещё некоторое время молчали. Фёдор повернулся к другу, встретившись с ним глазами. — Дашь прочитать рассказ полностью, когда допишешь? По лицу Гоголя расползлась улыбка. Теперь он был счастлив вдвойне и — Николай был в этом уверен — больше ничто не могло это изменить.