Это я — Ромочка

На основе записи от 2005 г. — О чём думы? — спросил Тони, который сидел напротив с белой чашечкой кофе в руке. Они находились в студийном кабинете, что, наконец, стал почище благодаря более порядочной уборщице. Вопреки ожиданиям, отсутствие пыли не помогало начать мыслить эффективнее. — Да так, — ответил Рома. — Хотелось бы, чтобы события развивались не так стремительно. Пиздец просто. Тони улыбнулся и пожал плечами. Речь шла об очередных скандалах. В середине сентября Тони и Энди действительно помогли организовать благотворительную выставку. За первую неделю Рома не только собрал достаточную сумму для помощи нуждавшимся, но и дал несколько интервью, в которых его, наконец, не спросили о «секретах» творчества и личной жизни. Может, имя и не стало кристально чистым, но его уже вполне можно было непосредственно сравнить с новым видом этого кабинета: аккуратного и лишённого бросавшихся в глаза неприглядных деталей. Однако в начале октября, подобно антропоморфному роялю в кустах, возник Джексон, который давно ввязался в придуманную им же войну. Практически на всех выставленных снимках (а также стенах) появилось нечто, чему мистер Джексон явно научился у девчачьих подростковых фильмов. «Оружием» стала надпись FAGGOT. Рома, где бы ни находился, — у администрации, в полицейском участке, в своём кабинете, дома у Тхи — всё задавался вопросом: как галереи, имевшие тысячи ежедневных посетителей и немаленькое финансирование, умудрялись так халатно относиться к безопасности? Загадка. Полиция, естественно, не поторопилась ни в чём разобраться. Да и Роме, честно говоря, не захотелось ворошить змеиное гнездо Джексона, застрявшее в стенах своего независимого издательства. Всё ещё большой загадкой оставался его мотив. Они с Ромой никогда не являлись равными: имели разный старт, связи, стили, сферы влияния и многое другое. И Рома никогда, как бы по-детски оно ни звучало, не делал ему ничего плохого. И возникал совсем смешной вопрос: была ли бесконечная песня мести обусловлена испачканным ковром? Подобная мелочность вызывала не только ошеломление, но и уважение — очаровательная целеустремлённость получить пятьдесят долларов за химчистку. Но вышеперечисленное не звучало правдоподобно. Джексон завидовал — да. Он узколобо и упёрто завидовал. И в этот раз он, бившись из последних сил, очернял в первую очередь себя (учитывая тематику выставки). Невежественный дурак. — Почему он это сделал, как думаешь? — после долгой паузы спросил Тони. — Он псих, — сказал Рома. — Если бы реально хотел от меня избавиться — давно уже придумал бы что-нибудь поинтереснее. Соланас же не портила картины, так ведь? — Какие феноменальные сравнения! — хихикнул Тони. — Заканчивай с этим. А то я начну величать себя Кейт Мосс. — Давно пора. — На самом деле, он реально того, — уже более серьёзным тоном начал Тони, прищурившись и посмотрев в окно. — У него не тельце, а целая химическая болтушка. Я слышал, что у него в холодильнике нет еды — одни таблетки. Жрёт всё подряд в диких количествах. И постоянно курит. С таким рационом, знаешь, любой крышей поедет. Это только твой «дедуля» воспринимает его всерьёз, — хмыкнул Тони. — Но спрашивал я об Алексе. Рома опустил голову и слегка откашлялся. В детстве отец любил говорить: «дело ясное, что дело тёмное». С Алексом складывалась именно такая ситуация. Спустя несколько дней после акта вандализма за авторством городского сумасшедшего на пилюлях Алекс прислал краткое смс-сообщение: «Не благодари». Тогда Рома не понял, о чём шла речь. Но уже через несколько часов Тони, завсегдатай вечеринок и любитель новостей (сплетен), рассказал кое о чём занимательном: ночью в офисе-издательстве Джексона случился пожар. Ни один человек не пострадал, но мебель, деревянные оконные рамы, половое покрытие, ковры (мать их) — всё сгорело. И, по слухам, расплавилась даже вешалка для верхней одежды. Залила чёрной булькающей жижей, как в фильмах ужасов, угол одного из помещений. Более того, из строя вышла практически вся техника. Несмотря на крошечность фирмы, в офисе находилась новая дорогостоящая аппаратура: персональные компьютеры, цветной принтер, копировальные машины и фотокамеры. — С чего ты взял, что это сделал он? — спросил Рома. — Это очевидно? — Не думаю, что «очевидно» — хорошее показание для полиции. — Ну окей. Может, не своими руками, — согласился Тони и уложил ноги на стол. Рома встал и положил руку на его колено, внимательно посмотрел в глаза. — Джексон что, твой лучший друг? Хочешь его защитить? — Остынь, мне просто интересно, — ответил Тони и отмахнулся. — Заканчивай интересоваться. А то мне тоже очевидно, что у тебя в холодильнике. Тони убрал ноги и встал. — Пойду поинтересуюсь делами. Мы с Энди хотели закончить с телеком-зеркалом. Помнишь? А вечером у нас с Кристианом потоковая съёмка. Рекламируем нижнее бельё. Слышал? — Давно туда стали брать скелетов? Или оно женское? — Да пошёл ты, мафиози. Когда Тони ушёл, Рома пересел в маленькое кресло, стоявшее в углу между узким окном и книжным шкафом. Да, Алекс вполне мог устроить пожар — самостоятельно или с помощью очередного дружка-алкоголика. Мог сотворить такое либо из мести за свою посрамлённую честь, либо просто из-за очередного сдвига. Осеннее обострение. Впрочем, Алекс мог ничего и не устраивать. Он всего лишь узнал о случившемся и выставил себя борцом за справедливость. Пусть это и совсем не было на него похоже. В любом случае, Рома искренне переживал — даже без жертв такие забавы очень серьёзно наказывались. Однако для судебных разбирательств Джексон, по слухам, просто не имел достаточно денег. Звучало логично. Он тратил тысячи на таблетки и подкорм какого-то очень скользкого врача, выписывавшего рецепты. И менее коррумпированная полиция точно бы захотела разобраться ещё и с этим. Естественно, Рома не только сидел с умным видом у окошка и перекатывал предположения на языке. Он пытался дозвониться до Алекса, но тот не брал трубку. В конце концов, всё как-то забылось, потерялось во времени. К концу две тысячи пятого Джексон не подавал никаких признаков жизни: ни звонков, ни посещений, ни разговоров с журналистами или полицией. Многим позже Рома узнал, что у Джексона случился рецидив заболевания, из-за чего его упекли в больничку, в которой он и стал жить. Стресс — серьёзная штука. А делом о поджоге кое-как занимались его ассистенты, не отличавшиеся энтузиазмом. Судебная система иногда представала чересчур справедливой, и они прекрасно это знали, отчего и не торопились искать злостного преступника. На основе записи от 2006 г. День рождения близнецов отмечали чуть позже настоящей даты: двадцать шестого января. Вечеринка — относительно камерная, насчитывавшая не больше тридцати гостей — проходила в малоэтажном пёстром домике на Канал-Стрит. В основном, туда явились друзья Тони. Некоторые даже не знали, что у него был брат. Квартирка сдавалась непосредственно для подобных мероприятий, поэтому интерьер выглядел скудно: мало декора, отсутствие хрупких вещиц и спальных мест. — Подружка твоя будет? — спросил Энди, на котором красовалась шляпка с перьями. — Не думаю, — ответил Рома и взялся за рюмку с абсентом. — Хорошее начало, хакер ты мой. — Стараюсь. Рома улыбнулся в рюмку. Близнецы терпеть не могли, когда им дарили один подарок на двоих, поэтому он решил извращённо пошутить: купил им ноутбук. Один. Несмотря на вихри иронии в этих коллективных взаимоотношениях и толику предвзятости к творчеству братьев со стороны Ромы, по-родственному он их любил. Они отличались хорошими человеческими качествами: в нужный момент умели отключить сарказм и по-настоящему помочь. К тому же, даже если природа и обделила их талантом, оба умели работать: упорно, до результата на пару голов выше, чем «и так сойдёт». Это всегда вызывало уважение, пусть и не восхищение. — Уже напились? — рассмеялся Кристиан. — Блин, думал, что вообще не успею. Он, только зашедший с улицы, напоминал настоящую краснощёкую матрёшку. Кристиан широко улыбнулся и забрал у Ромы бокал с портвейном. Последний любил понижать градус. — Не нравится, когда я пьяный? — Не начинай. Подвинься, пожалуйста. Рома позволил ему сесть рядом: на скомканный плед бордового оттенка. Кристиан за последнее время тоже сделал немало: с головой окунулся в коммерцию, оставив мечту о большом искусстве. Вечеринка разделилась на три части. До двух часов ночи Рома много пил и постоянно с кем-то разговаривал: то перекидывался шуточками со знакомыми, то здоровался с опоздавшими незнакомыми. Примерно после трёх часов занимался тем же самым, но уже менее активно и дружелюбно. Наутро, неведомым образом проснувшись в квартире Тхи, детально помнил только период между: когда появился Алекс. Он встрял в их с Кристианом беседу внезапным сообщением. Сначала прислал точный адрес местонахождения домика на Канал-Стрит, после — позвал поболтать. «Правильно? Я на заднем дворе. Выйди?» — Я сейчас, — сказал Рома и поднялся. — Ты куда? — Кристиан коснулся его спины кончиками пальцев. — Мне нужно. Рома вышел и слегка поёжился — не только от холода, но и от мрачности картины. За вычищенным фасадом скрывались тёмные, местами сколотые кирпичные стены, на которых, подобно тюремным наколкам, виднелись разномастные граффити. И под ними стройным рядом стояли липкого вида мусорные баки. Около крайнего валялись здоровенные чёрные пакеты. К счастью, возле них стоял не маньяк и не вор, а Алекс в длинном сером пальто и с очками на переносице. Выглядел непривычно, как уставший профессор, который читал лекции по истории. — «У него миллионы, очки и яхта», — сказал Рома. Алекс рассмеялся. — У него куриная слепота. — Сейчас придумал? — Возможно, — улыбнулся Алекс и склонил голову. — Зайдёшь? — спросил Рома, жестом показав «назад». Он совсем не хотел стоять в месте, где в любое мгновение могли появиться какие-нибудь отморозки. Хотел заманить Алекса в дом, напоить и где-нибудь зажать. И, возможно, даже не для секса. Возможно, для очередного пьяного акта со слезливыми уговорами остаться ещё хотя бы на секунду. Видимо, имел скрытую страсть к унижениям. — Это когда ж я от бесплатного бухла отказывался? Но я хотел поговорить. Вопреки произнесённому, Алекс замолчал. Он не выглядел так, словно пытался сформулировать мысль. Стоял, медленно доставал сигареты из глубокого кармана, вальяжно переминался с ноги на ногу, разглядывал «наскальную живопись». Когда поджёг сигарету — под рукавом пальто показалась абсолютно голая рука. Никакого свитера в минус два градуса. — О чём? — Ты мне с визой помочь обещал. — Ты же помнишь, что я не обещал? — Бля, оставил мелочь дома. Не могу заплатить за твоё слово, — улыбнулся Алекс. — Шути попроще. — А, да. Ты же сегодня без очков. — Женись на Тхи, — сказал Рома. Алекс закашлялся, заржал и подавился воздухом практически одновременно. Рома снисходительно улыбнулся. Видимо, маленький злостный преступник, не желавший возиться с «этими вашими бумажками», ждал контакта волшебного юриста, час работы которого стоил две тысячи долларов (а деньги Рома, очевидно, печатал). И этот загадочный клерк перелопатил бы все его документы, с радостью поставив на каждый печать «человек года», а внизу подписал следующее: «Буш, заканчивай с тортиками и лично приезжай к нему с паспортом». — Ты, блядь, брат-братишка, пиздец как с головой не дружишь, — сквозь истерический смех сказал Алекс. — Да я б и сам… Но тут, брат-братишка, тоже не Голландия. — Слушай, ты это серьёзно? — Да. — Ты в курсе, что это такое? Они же свечку будут держать и смотреть, какая мы семья. — Не хочешь свечку — поезжай в Люберцы. Алекс резко выкинул сигарету, сунул руку в карман и быстрым шагом направился к выходу из двора. За годы Рома уже выработал прекрасную реакцию. Он ловко схватил его за запястье, чуть не поскользнувшись на куске полиэтилена, что прилип к асфальту. — Куда ты, блядь, идёшь? — В снегопад! — крикнул Алекс и вырвал руку. — Снегопад закончился, — шикнул Рома и вновь остановил его, взяв за плечо. Алекс недовольно посмотрел на него. — Пусти. — Слушай, у нас много ваших общих фотографий. Мы все периодически встречались. Ну, придумайте вы слезливую историю об отношениях на расстоянии. Многие вещи не придётся даже сочинять. Подумай хоть раз логически. — Ты не знаешь, как я там думаю, — пробурчал Алекс. — Сколько у тебя ещё времени? — До конца года. — Супер, — ответил Рома и коротко поцеловал его в губы. — Ты такой дурак, — засмеялся Алекс и ткнул его в бок. — Спасибо. Пойдём выпьем. Они зашли в жаркую, на контрасте с улицей, квартиру. Рома удивился неочевидной близости Алекса с Тони. Они сразу же вцепились друг в друга: принялись обниматься, гоготать и обмениваться пылкими любезностями. Позже Рома узнал, что познакомились они ужас как давно — чуть ли не в Сан-Франциско, где Алекс якобы работал моделью, а Тони, ещё будучи подростком, подрабатывал официантом. — Слушай, я просто мечтал с тобой познакомиться, — сказал Кристиан, пожав Алексу руку. То ли от шампанского, то ли от долгожданной встречи он чуть ли не светился. — Класс. А ты кто такой? — добродушно посмеялся Алекс, сев рядом. Он потянулся к здоровенной бутылке апельсинового сока, стоявшей на полу, чтобы намешать самодельную «Отвёртку». — От шампанского у меня изжога, — уточнил он. — Я работаю на студии Ромы. Слышал? — Да-да. Андеграунд нынче селится на тридцатых этажах. Вас прозвали гламурной клоакой. Мечта интеллигента, — говорил Алекс, перемешивая водку и сок указательным пальцем. Затем он его смачно облизал. — Так чем ты ещё занимаешься? Рома, тем временем, уже сформулировал нудную речь о неверном восприятии работы студии, но высказаться не успел. — Сегодня делали рекламу головных уборов. — Каких? И Кристиан, продолжавший пить, повествовал: о молодом бренде, занимавшемся ручным оформлением всяких китайских бирюлек; о ценности подобной деятельности; об удивительно вежливых людях, что организовывали рекламные съёмки и даже о перерыве на обед, что представлял собой несколько видов рыбной пиццы. И, слушая его, Рома в некотором смысле восхищался Алексом, который проявлял столь искренний интерес к его россказням. Конечно, это была своеобразная игра с целью расположения к себе. Такие простые вечные правила: говори о том, что интересно собеседнику, а не тебе; дальше — хвали. — Тебе нужно стать лицом Chanel, — слегка развязно сказал Алекс. Звучал он как пьяненькая родственница на семейном сборище, советовавшая племянникам подавать документы в Йельский университет только потому, что они аж два раза подряд получили высшие оценки по математике в городской школе. — Рома в меня не верит, знаешь. — Ты почему не веришь в мальчика? — крикнул Алекс и хлопнул Рому по ноге. — Он просто непослушный, — тихо ответил Рома. — Да? Они столкнулись взглядами. В глазах Алекса виднелось нечто новое: ребяческие искорки азарта, секретного желания. — И не хочет фотографировать меня. Я, может, тоже хочу светиться на выставках. А тут — одни кепки и трусы. — Нам нужен профсоюз. Подадим на твоего Рому в суд, — суровым тоном сказал Алекс. — Ага, — ответил Кристиан. Рома зажал рот кулаком. — Тебе нужно работать со мной. А то верха вечно мнят о себе… — сказал Алекс и осторожно погладил Кристиана по ноге. — Отстань от человека, он пьян, — сказал Рома. — Я трезвый, — шикнул Кристиан. — Вот видишь, — улыбнулся Алекс. Кристиан добавил: — Вообще, я был бы рад. Даже если ради шутки. Честно говоря, я даже считаю тебя гением. И я не верю во все эти слухи про отношения, знаешь. — Почему же? — спросил Алекс. — Ты же вечно где-то пропадаешь. Алекс вновь медленно повернул голову к Роме, что уже давно на них не смотрел — только вперёд. Прямо на полу, покрытом несколькими маленькими кругленькими ковриками, сидели люди и наперебой болтали о каком-то музыкальном фестивале. — Справедливо. А ты всегда так близко, — медленно проговорил Алекс. — Ага, — бросил Рома. — У тебя же есть камера, Ромочка? — спросил Алекс. — Ага. — Тони, организуй лампу! — крикнул Алекс и вскочил с места. — А что будет? — бестолково спросил Кристиан. — Не знаю, — ответил Рома и тоже поднялся, протянув ему ладонь. Тони и Алекс пришли к крайне эксцентричному решению. Естественно, никто не додумался притащить на праздник аккумуляторное освещение. Поэтому они принялись искать удлинители, что, по счастливому (или нет) случаю, находились в значительном количестве практически в каждом ящичке. Рома пришёл к выводу, что днём квартирка представляла собой очередную фотостудию, лишь вечером превращаясь в обитель тусовок. В итоге они вынесли две лампы в тот самый облезлый двор с мусорными баками. Внешняя улица выглядела оживлённой, — машины, пьяные толпы, разукрашенные люди из тематических клубов — и на контрасте с городским блеском и шумом закуток казался ещё более зловещим. — Слишком тёмная куртка, — сказал Алекс Кристиану, когда тот тоже появился во дворе. — Одолжи что-нибудь посветлее. Он пожал плечами и неспешно направился обратно. Рома, сложив руки в карманы, пронаблюдал за ним: шаткой походкой, лишённым необходимой бдительности выражением лица. Кристиан пил постоянно, но не вырабатывал совершенно никакой толерантности. Пьянел, как ребёнок, перепутавший воду с водкой. — Алекс, что ты задумал? — Ты не даёшь ему шанса. — О чём ты? — О фотографии. Или ты не даёшь шанса где-то ещё? — Сунешь его в мусорку и покажешь «козу»? — В этом нет смысла, енотик. — А какой был смысл в разбитой роже? — Только это всех и волнует, да? — посмеялся Алекс. — Послушай, это просто способ немного успокоиться. Ты смещаешь фокус внимания с чего-то необъятного на более бытовую проблему. — Ты теперь эмо? Нагоняешь молодёжь? — Порезанные вены — это даже не больно. Они просто хотят одобрения на MySpace. Рома улыбнулся и покачал головой. — Так лучше? — спросил Кристиан, появившийся во дворе в пушистой белой шубе. — Да! — воскликнул Алекс. — Мне надо будет глотать огонь или типа того? — Давай без самодеятельности, — сказал Алекс и притянул его за запястье. Первые фотографии вышли романтичными: профили светлых лиц, задумчивый взгляд Алекса и вопросительный — Кристиана. Из-за света ламп казалось, что на улице стояла не ночь, а обычный пасмурный день. И только настоящий фонарь, стоявший позади героев снимков, разоблачал обман. Вскоре пошёл снег. Алекс негромко сказал что-то, и Кристиан слегка раскрыл рот, — возможно, это была прямая просьба — а Алекс просунул пальцы в мех на его воротнике. Фаланги скрылись в нём, как в сугробе. — Стой, — сказал он, обратившись к Роме. Тот опустил камеру. Тогда Алекс немного отошёл и стал сверлить Кристиана взглядом. — Посмотри под ноги, — сказал он. Немая сцена продолжалась долго, минут пять. Алекс рассматривал Кристиана — неподвижно, молчаливо и очень сосредоточенно. Раза два тот пытался поднять глаза, но Алекс подходил и деликатно опускал его за макушку обратно. Рома слабо понимал происходившее. Позже пришли две догадки. То ли Алекс просто издевался, пытаясь показать ему обывательскую бессмысленность искусства: чёрно-белого артхауса, где всё беспрестанно зацикливалось на одной и той же необъёмной картинке. То ли банально хотел сыграть на неожиданности. Скорее, второе. — Щёлкай, — крикнул Алекс. И снёс рассеянного Кристиана ударом по губам. Он свалился прямо на мусорные пакеты: блестящие, мягкие, противные. Изо рта потекла кровь (не слишком много). Удар не был сильным — скорее, обескураживающим, неожиданным. Забавно, что итоговые снимки — где главная роль, очевидно, была занята Кристианом — привлекали внимание исключительно к Алексу. Тот не то чтобы смеялся — просто нескрытно веселился, получая хулиганское удовольствие от спонтанного «розыгрыша», который считал вполне безобидным. Так выглядели дети, не понимавшие гнусность идеи разрисовать несмывающимся фломастером водительские права своего папаши. Да, за каждой фотографией, в буквальном смысле, скрывалась особая история: бытовая, интимная, нереалистичная, мистическая или прозаическая. Но зрители редко интересовались поверхностным: как во дворе появился свет, почему эти люди оказались там, что это была за улица, в каких отношениях состояли герои. Отношения же были увлекательнейшими: о которых агрессивный нападавший и невинная пьяная жертва никогда не заговорили бы вслух; которые, в целом, они при случае стали бы отрицать. Рома знал историю от начала и до конца, получая колкое удовольствие от такого изящного проявления ревности со стороны Алекса. — Улыбнись, — сказал Рома, подойдя к Кристиану и направив камеру на его лицо. Тот не повиновался — сделал обиженное, несколько отвращённое выражение и легонько дёрнул рукой. Вскоре и Алекс оказался рядом. — Вот он, Нью-Йорк, — с должным пафосом прокомментировал он. Двусмысленность звучала очаровательно. С одной стороны, в ней скрывался такой вульгарный стереотип, говоривший об участи «покорителей» большого города — не важно, из Поволжья или из Оклахомы. С другой стороны, Кристиан и был самим Нью-Йорком: красивым, манящим, но таким пустым и вечно грязным. — Долго отдыхать будешь? — спросил Рома. — У тебя даже кровь уже не идёт. — За что ты меня ударил? — тихо спросил Кристиан и, наконец, стал вставать. — Ты же говорил, что видел наши работы, — удивился Алекс. — Я не верю, что это всё взаправду… — Показать тебе мои шрамы? — загробным голосом сказал Алекс, и Рома еле сдержал смех от этой театральщины. Кристиан захлопал глазами. — А с окном? — И с окном. — Крис, иди домой, — сказал Рома. — Ты совсем пьяный. — Ты меня отвезёшь? — Издеваешься? Поймай такси. Кристиан ушёл и больше не вернулся: ни на студию, ни в их компанию. И никто, так сказать, о нём и не вспомнил. Всё-таки он был жесточайшим парадоксом: такая «породистая» внешность в сочетании со слепой, тусклой серостью, личностной прозрачностью (и призрачностью). Видимо, психологи, заявлявшие о большом значении уверенности в себе, говорили правду. Рома не знал, почему он так поступил: от обиды или от испуга. — Не наебнуться б на этих проводах… Тони! — крикнул Алекс, и они стали заносить злосчастные лампы обратно. — Осторожнее, — посмеялся Тони. — Ты закончил? — спросил Рома у Алекса, когда они уже зашли внутрь. Вечеринка дошла до своего экватора. И выглядела относительно прилично. Все просто оживлённо разговаривали. Никто даже не курил. Впрочем, вполне вероятно, что столь увлечённые и страстные беседы были связаны с влиянием психостимуляторов. Не обязательно же после них вписываться в оргии. — Чё хотел? — спросил Алекс. — Фокус показать. — Ох ты ж, блядь, иллюзионист из Курьянова. — Чего? Пойдём. Рома потащил его в ванную комнату. — Ты как маленький, — засмеялся Алекс, когда его прижали к раковине и поцеловали в шею. Происходило всё суетно, словно на удвоенной скорости, но ловко и последовательно, правильно. Они долго увлечённо целовались, и Рома чувствовал наплывы жара от каждого действия Алекса: поднятой ноги, что мягкой икрой коснулась бедра; вида появившихся красных пятен на его ключицах и очаровательно маленьких ушах; точёного жеста, которым он стянул с себя запотевшие очки; ощущения крепких ладоней на своей шее. Рома взял его за задницу и крепко сжал. — Окей? — сбивчиво прошептал он. — Не стоит. Рома послушался. Расстегнул его брюки, слегка спустил. Алекс немного подвинулся и включил воду, что стала литься прямо на выброшенные очки. — Стесняешься? — Отстань, комедиант ебучий. Рома быстро опустился на колени, но Алекс его остановил. — Стой, — сказал он. — Что опять? — Давай я. — Мне и отсосать тебе нельзя? — Не хочу. Рома поднялся и строго посмотрел на него. Страшно захотелось закричать и спросить, в чём заключалась его вечная проблема, но усилием воли он себя остановил. — Хорошо. Они поменялись местами. Рома положил руку на его затылок и стал осторожно двигаться, не получив очередного протеста. Наоборот — теперь Алексу нравилось. И вышел отличный секс — новый, непохожий на предыдущий; открывающий свежие грани и поднимающий острое желание повторить. Алекс немного отстранился и высунул язык. — Не кончай, — прошептал он. — А? — Сейчас будет реальный фокус. И от сделанного — забранного в рот всего и сразу: вместе с яйцами — впоследствии Роме даже стало смешно, но тогда он еле удержался от нарушения его просьбы. Выглядело это безупречно. — Ты в курсе, что фокус — это про обман зрения? — сказал Рома, когда они закончили. — По приколу спизданул? — Типа того. — Чего-то не хватает, — сказал Алекс, повиснув на нём, как на канате. — Чего? — Твоих уговоров остаться. — Да катись ты на все четыре стороны. Алекс засмеялся, и Рома подхватил. Действительно смешным стало то, что он остался. Да, чуть ли не на следующий день Алекс пришёл к ним в студию (запомнил же адрес). Нельзя сказать, что он в ней поселился — просто периодически появлялся, вновь поразительно мало рассказывая о том, что из себя представляла его жизнь за пределами «крэк-хауса» (его авторское название студии). Он притащил диван, купленный с рук, и поставил его в дальней тёмной комнате, в которой никто не любил работать. В течение этих недель Алекс вёл себя достаточно спокойно, но Рома то и дело замечал некоторые необычные бытовые замашки. Конечно, он был полнейшей свиньёй, и Рома совсем не удивлялся куче мусора у его «спального места»: обёртки, фантики, банки из-под газировки, обилие прикорма для тараканов в виде крошек. Но подобным грешили практически все, кроме Энди. Кое-что, тем не менее, выходило за рамки понимания. Алекс всегда носил белую майку под рубашкой, прямо как пионер. И никогда не надевал одну и ту же по два раза. И не стирал. Просто складывал под диван. Объяснять свою позицию отказывался. Вообще, он мало отсвечивал. Спал, как кошка, по двенадцать часов в день и читал сомнительного качества литературу: бульварные детективы, детские мистические рассказы, журналы о дизайне интерьеров и разного рода рекламные брошюры. Иногда Алекс выходил в «свет»: на ежевечерние пивные посиделки. И тут же привлекал к себе внимание, начиная рассказывать истории «у костра». И каждый раз нёс полную чушь, сочиняя на ходу. Однажды сказал, что тот сарайчик, в котором они с Ромой фотографировались, подожгла японская мафия. Энди поверил. И стал недоверчиво относиться ко всем японцам, пока Тони не надавал ему по шапке и не посоветовал не верить «блондинчику». В другой раз Алекс перепил и совсем перестал беспокоиться о правдоподобности. Сказал, что однажды убил белого медведя. Но коллективные посиделки, конечно, не были главными. Ночами, когда они оставались вдвоём, Алекс, пожалуй, рассказывал правду: о бурной молодости, переезде, семье, поездке в Москву, лечении в «психопатушках» и многом другом. Он всегда говорил так откровенно: о событиях, разговорах, шутках, своих мыслях. Оставалось только внимательно слушать, а дальше — аккуратным почерком всё документировать. Возможно, если бы Алекс нашёл записи — разозлился бы. Но он не находил. — Так это ты сделал? — спросил Рома. Конечно, они не торчали в студии всё время. Периодически переселялись в места более комфортабельные: например, небольшой, можно сказать, фешенебельный отель неподалёку. Тогда — примерно в середине февраля: снежного, свежего, но мягкого — они там и находились. Часы показывали четыре часа утра. — Что именно? — Поджёг издательство Джексона. Алекс негромко, но долго посмеялся. — Меньше знаешь — крепче спишь. — Зачем это было? — Отстань. — Скажи. — Какой ты приставучий клещ. С усиками. Ну, слушай. Это же ясно. Ты не можешь поставить его на место. Ходишь, глазами хлопаешь, говоришь всем про, ох, дезинформацию. А иногда надо просто дать, так сказать, в жбан. И тогда мудаки волшебным образом отстают и идут заниматься своими мудачьими делами. Ты всё время прикрываешь поджимающееся очко тактичностью и интеллигентностью. — Только ты меня так называешь, — справедливо заметил Рома. — И что? Сдашь теперь меня? — Да нет. Но преступления редко остаются безнаказанными. — На всё воля случая. Если у нас тут вечер поговорок. — Я думал, ты в судьбу веришь. — Один хер. — Не совсем. — Зачем этот разговор? Он меня раздражает. Лучше сделай мне массаж ног. — Может, я уже сделаю что-нибудь ещё? — Бля, ты такой мерзкий. Пиздец. Дни, проведённые вместе, казались, конечно, совсем нереалистичными. Словно Томас воскрес на пару часов и за рюмкой текилы объяснил методику осознанных снов. И когда он вновь отошёл в мир иной — Рома опробовал все его советы, оказавшись в длинном видении, лишённом побегов, обид и вереницы случайных столкновений. — Что Тхи сказала? — Сказала, что сделает ради меня всё. — Ебать. Как поэтично. Ты ей почку отдал? — Да нет. Алекс улыбнулся и повернулся к окну машины, в которой они ехали к Тхи, так и не уехавшей с Манхэттена. Они собирались получить лицензию на брак. Стояло начало марта. Естественно, Рома не знал, что творилось у Тхи внутри, когда он озвучивал свою просьбу: подписаться на подобную авантюру, отказавшись от заключения реального брака на ближайшие несколько лет. Впрочем, замуж она так и не вышла. И с Алексом не развелась. Они, подобно большим заговорщикам, приступили к сбору доказательств необъятной любви. В основном это были фотографии: снимок, где они стояли втроём на Брайтон-Бич (фото «тройного» поцелуя пришлось, конечно, убрать); фото в Майами, где они вместе пили и улыбались; и даже несколько приличных кадров с новоселья. Могли пойти и дальше: сфальсифицировать переписки и найти непонятных свидетелей, которые рассказали бы об их невероятных чувствах. Но обошлись тривиальной легендой о грустной вдове, которую утешил старый русский друг. — Наверное, лучше будет сыграть свадьбу, — сказала Тхи, сидя за столом на кухне и куря сигарету. Банни забрала соседка. — Вряд ли вы пригласите туда сотрудников МИДа. Достаточно будет сделать фото. — О господи, — посмеялся Алекс. — Обязательно вышлю мамочке, если она ещё жива. — Рада служить. — Сколько заплатил? — спросил Алекс, посмотрев на Рому. — Мне не нужны деньги, — быстро ответила Тхи. — Дурочка? — Ага. Вскоре они оформили брак. Алекс получил новую временную грин-карту. В целом, госслужащим было максимально плевать и на фотографии, и на легенды, и на Алекса с его якобы нелегальной историей. Возможно, он просто перепутал фантазию о «крайме родном, навек любимом» с реальностью. Благодарности Рома, к слову, никакой не получил. На основе записи от 2005 г. Рома припарковался в неположенном месте: прямо у ворот, на которых висела предупреждавшая о штрафе табличка. За ними скрывалось средневекового вида здание в окружении неестественно ярких зелёных деревьев. Выглядело оно сказочно, даже мистически, подобно маленькому многомерному замку. Кирпичные стены покрывал уже надоевший плющ. По черепичной крыше бил октябрьский дождь. Вскоре открылась главная дверь, и из неё вышел Ник, одетый в чересчур свободный жёлтый дождевик. За ним последовала толпа ровесников, но явно не друзей. Рома не принял американскую традицию становиться «папой на выходные», а продолжил русскую: «не отсвечивать». Конечно, кое-как он пытался договориться с Клэр насчёт встреч с собственным, вроде как, ребёнком, но она от разговоров уклончиво уходила: не отказывала, но и не содействовала общению. Вскоре Рома смиренно принял ситуацию. Однако буквально пять дней назад она позвонила и несколько глухим голосом попросила забрать Ника из школы. — Теперь ходишь в школу для богатеньких? — Ага. Тут одни ублюдки учатся. — Самокритично. — А? Рома посмеялся и завёл машину. Здание школы, её расположение и специфичная, почти киношная, школьная форма заявляли о немаленькой сумме на обучение. Видимо, Клэр получила повышение. Или же её новый муж стал заниматься трансплантологией (чёрной, в его случае). — Как дела дома? — Мама сказала, чтобы я не болтал. — Можешь соврать. — Ложь — это грех. — Справедливо. Рома сворачивал на Парк-Роуд, когда речь зашла о грехах. Он мельком взглянул на Ника: он увлечённо обгрызал свои обветренные губы. И стало интересно, с каких пор тот превратился в такого набожного. Школа не выглядела католической, да и семья Клэр всегда была светской. Возможно, снова вмешался Тео. — Слово «ублюдки» — тоже грех. — Наверное. Оно мне просто нравится. Они налили мне прокисшее молоко в карманы. — Скажи маме. — Не хочу. Она болеет. Ей не до этого. — Чем? — У неё что-то с руками. Болят вроде. Они уже проехали мост, когда Ник повернулся и начал пялиться. Рома вскинул подбородок, но ответа на немой вопрос не получил. Когда они уже подъехали к дому, Ник сказал: — Правда, что ты гей? Рома снял руки с руля и положил их на свои колени. Посмотрел вперёд: на покрытый лужами асфальт. Он не сердился. В некотором смысле даже понимал, представлял это смятение. Если бы о его отце ходили подобные слухи — сам бы и вовсе с ума сошёл, в двенадцать-то лет. Только заниматься сексуальным просвещением подростков, особенно учитывая свой не самый адекватный пример, не хотелось совершенно. Так что Рома тупо соврал. — Нет. — Тео сказал, что да. Это тоже грех. — Купи Тео на день рождения сырого мяса. Он оценит. Рома разблокировал двери и осторожно подтолкнул Ника к выходу из машины. Больше они, можно сказать, не общались. И Рома, несмотря на кощунство таких мыслей, всё равно считал Ника ошибкой. Более того, если бы тот родился намного позже — Рома всё равно не стал бы хорошим отцом, даже сносным. Некоторые люди просто не умели быть родителями. Насколько было известно, спустя лет десять — когда Ник уже возымел способность оценивать влияние событий и людей на свою жизнь — он в целом отдалился от семьи, ставшей поистине парадоксальной: учёные врачи, начавшие посвящать всё свободное время вере в её крайне индивидуальном, отдалённом от любой религии, понимании. Возможно, он нашёл минутку, чтобы обдумать перипетии своего детства. С одной стороны, родной отец был тем ещё мудаком. С другой стороны, мудаком без короны, всегда воспринимавшим его как относительно равного человека. Неродной отец вёл себя мягко, сопричастно, даже тепло, но он воспринимался именно что как фигура, скрытый концепт. Ник никогда не знал, что за человек стоял за всем этим. И стоял ли? Мама же была просто мамой. Ей диагностировали одну из форм артрита, но она, мучаясь от болей и побочных эффектов обезболивающих, всё равно продолжала работать. И совсем потеряла личность, став продуктом медицинской сферы и той самой веры. На основе записи от 2010 г. Нью-Йорк имел, помимо прочих, две интересные особенности. Во-первых, за секунду в мире рождалось меньше людей, чем здесь — совершалось разного рода преступлений. И власти плохо успевали с ними бороться. Во-вторых, в городе существовало огромное количество социальных учреждений, вроде домов престарелых или своеобразных общежитий. В таком жилье селились не только униженные жизнью, но и всякие продуманы, не желавшие тратить сотни долларов на аренду плохо проветриваемой коробки. Если найдёшь нужного, трудоустроенного в таком учреждении человечка — например, уборщика или библиотекаря — и дашь ему «на чай», то получишь относительно удобную комнатку на несколько недель или даже месяцев. Обычно сдавали койки, принадлежавшие людям, которые отправились на время к родственникам или в больницу. Конечно, это было несколько рискованно, но стоило сущие копейки по сравнению с нормальными квартирами. В одном из таких домов летом две тысячи пятого жил Алекс, притворявшийся волонтёром. Помогла ему повариха, найденная через знакомых, что ещё в восьмидесятых приехала в США по «еврейской телеге». Ужин подавали рано, около шести вечера, после чего они с Алексом сидели у окна вдвоём и пили оставшийся растворимый кофе, который старики не сильно жаловали. Повариха была первой и на тот момент единственной, кому он рассказал о своём диагнозе. И она, к счастью, не сбежала в ужасе — только сказала о несправедливости жизни. Алекс был согласен. Как иронично поступила судьба: наградила часовой бомбой человека, который, казалось, лучше всех умел выживать и приспосабливаться. — Лечишься? — Типа того. — Говорят, что этой болезни вообще нет. Может, правда. Нам никогда ничего не говорят. — Всё может быть. Они помолчали, и, когда кофе закончился, она сказала: — Мир не стоит на месте. Знаешь, я бы этих коммунистов всех перебила. Всю жизнь нам изгадили. Но песни писали хорошие. — Какие? — Как там было? Надежда — мой компас земной, а удача — награда за смелость. — Мило. Но такой… знаешь, наивняк. — Наивным проще. Да и жизнь любить надо. Вот такие простые истины. Ладно, пойдём. Я тебе открою. Надо в туалет — сходи. Хороший был плеер, и песня была хорошая — только на стенку уже хотелось лезть от бесконечного воспроизведения. И полез бы, если бы мог подняться с постели. И тогда, в физическом и даже моральном смысле, он ещё мог. Но уже плохо понимал, зачем. И от всего ломило рёбра: от вида и ненавязчивого запаха нежно-розовых пионов, что росли под окном, выходившем на дворик со скошенным газоном, от мимолётных дуновений лёгкого ветра, от звука неспешных старушечьих шагов за стенкой, от биения собственного сердца и от наличия внутреннего монолога. И ком вставал в горле от повторявшихся, одних и тех же воспоминаний: о подранных качелях в «городке», на которых он в детстве протирал штаны, представляя будущее, полное чего-то другого, светлого, оптимистического. И Алекс хотел дать себе в морду за жалобы на это будущее в прошлом. Всё же было: похожий на большой и эпический концерт Нью-Йорк, в котором для него, как оказалось, всегда находилось место; долгие разговоры с людьми, события, яркие впечатления. И всё оно собиралось испариться. Тают грозовые облака, Кажутся нелепыми обиды. Алекс миллионы раз проговаривал в голове заветное «хочу сдохнуть», но теперь он страшно не хотел умирать. И даже не знал, почему. Не собирался же изменять мир к лучшему, вносить вклад в великое, становиться изумительной версией себя или даже приобщаться к полезным винтикам большой системы. Наверное, это был обычный животный инстинкт. И был он сильнее логики. Другой бы, может, встал и прожил последнее на полную катушку. Только и тут всё не выглядело так просто. Может, дело стояло за тем, что подобное поведение ещё допускалось при какой-нибудь четвёртой стадии рака и прочих приговорах. Здесь же Алекс встречался с чем-то чудаковатым, всё ещё новым и никому не понятным. И оставалась, действительно, одна только надежда. Ближе к сентябрю стало полегче. И совсем стало хорошо, когда позвонил Рома и сухо предложил прощупать грани той самой жизни: укатить в конец света, попробовать бурю на вкус. И вместе с ним — умевшим лить сладкие речи и дарить затуманенный влюблённостью взгляд, излучать такой нужный трепет и непоколебимое желание оставаться рядом — надеяться захотелось больше.