Это я — Ромочка

Лос-Анджелес, 2017 Дом Тхи и Банни стоял в самом конце квартала, неподалёку от шумного перекрёстка. Шёл град. Он с силой ударялся о белую крышу. Абсолютно все автомобилисты, казалось, нарушали ограничения по скорости и с лихачеством катались по бульвару в столь поздний час. Кашель, доносившийся сверху, резко разбивал приглушённую какофонию — надрывный, мокрый, болезненный. Банни температурило, из-за чего он капризничал и отказывался разговаривать. Содрогался от приступов, закусывал сандвичи парацетамолом. Тхи тоже чувствовала себя больной: то ли от атмосферы инфекционного отделения в стенах дома, то ли от количества выпитого красного вина. Она поднялась с дивана и слабой рукой подхватила открытый ноутбук прямо с пола. Полный бокал, стоявший на коврике рядом, опрокинулся и запачкал его поверхность. — Сука, — тихо, по-русски, сказала она. С уборкой не поспешила. В более сытые годы подобные неурядицы решались проще и эффективнее. Малышка Габриэль (тучной мексиканке было под шестьдесят, но она называла себя «бэби») имела волшебные ручки, работала быстро и добросовестно. Однако пару лет назад пришлось отказаться от её услуг по уборке. Тхи открыла онлайн-диск и папку со злосчастным видео. Она ужасно не хотела смотреть получившееся вульгарное интервью, полное собственного вранья, увиливаний и заученных фраз. Журналисты хищно бродили вокруг корзины с грязным бельём. Тхи же внимательно следила за каждым их движением, не давая открыть крышечку (пока что). Она никогда не хотела говорить о Роме с прессой: копаться в чужом прошлом, вскрывать свои старые раны, выносить правду. Когда целую вечность назад они с семьёй приехали из Вьетнама в Штаты — Тхи сразу же отправилась в специальную школу, где подобные ей маленькие беженцы с несчастными глазками учили английский язык. Она ненавидела практически всё, что её окружало: непроветриваемые аудитории, скупых на эмоции преподавателей с фальшивой улыбкой, магнитофоны с неразборчивыми аудиозаписями. Однако обожала одно-единственное упражнение: «правда», «ложь», «не указано». Слушаешь незатейливую историю, читаешь вопросы к ней и пишешь в квадратик одну из трёх латинских букв: T, F, N. Задачка прошла через всю жизнь: наблюдай и думай, где облапошили. Она долила остатки вина в бокал, завязала волосы, сложила ногу на ногу, нажала на пробел и прикрыла глаза. Ей не хотелось видеть себя в идиотской розовой блузке, из-за которой «профессор калифорнийского университета искусств» выглядела как выпускница начальной школы. Зачем надела? Вопрос. Тем не менее, компромисс нашёлся хороший: не можешь смотреть — слушай. — Роман Липкинд — первый русский фотограф в Нью-Йорке, когда-то вызвавший большой резонанс у публики… Его работы входят в коллекции десятка городских и частных галерей… Закадровый голос продолжал представление, пока на экране наверняка вертелось приглушённое или нарочито контрастное слайд-шоу из фотографий. — Новый авангард… Один из самых эпатажных художников двадцать первого века, начавший новое веяние… Эксперты продолжают спорить, в каких условиях были сделаны наиболее знаменитые снимки… Благотворительная акция… Его личность и сейчас вызывает множество вопросов… Загадки… Тхи несколько выпадала, переключавшись с сосредоточенного восприятия дикторской болтовни на кое-что поинтереснее: бокал с вином. Они всё порезали. Оставили только «каверзные» вопросы с безынтересными ответами от Тхи и, для приличия, немного болтовни о вдохновении. — Это, насколько я знаю, одна из первых серьёзных, если можно так выразиться, фотографий. Мистер Липкинд был поклонником Дюшана? — задала вопрос журналистка. Марго. Это была женщина в фиолетовом джемпере, в очках с толстой оправой. Сидела в низком кресле и мягким голосом спрашивала о чём-то возвышенном. Показала фотографию грязноватого унитаза в одном из дешёвых нью-йоркских баров. Старый-старый снимок. — Он много вдохновлялся современным искусством. Интересовался двадцатым веком, — ответила Тхи. Не указано. Тхи понимала, что при всей любви к авангарду, тогда Рома был обыкновенной малолеткой с пристрастием к дешёвому пиву. Воображал себя, правда, великим художником. Фотографировал всё: от писсуаров до крысиных боёв на крайних станциях метро. Тогда — в самом начале девяностых — никто не воспринимал его всерьёз. — Мы ведь не можем представить мистера Липкинда без его главной модели, — с хитрой, но почти незаметной ухмылкой, спросил второй интервьюер. Эндрю. После чего вновь выдержал паузу, не разорвав зрительного контакта. Дальше мог сказать всё что угодно: от грязных предположений до такой же нечистой истины. Однако остановился на банальном. — Как они на самом деле познакомились? Вы при этом присутствовали? С вашим бывшим мужем? Тогда Тхи почувствовала подъём сил, достаточный для того, чтобы одним ударом скривить его позвоночник. Словосочетание «бывший муж» прозвучало как название для ублюдка, что бросил семью и сбежал к любовнице. Томас никак не соотносился с подобным определением. — Кажется, их кто-то познакомил. Это было очень давно. Ложь. Они встретились девятнадцать лет назад: в самом русском и самом грязном местечке в Нью-Йорке. Разругались. И закончилось всё больницей. Как ни странно, два последних факта никак не коррелировали друг с другом. Тем временем, Марго продолжала: — Ходили слухи о выставке серии фотографий, участие в которых приняли вы. Есть ли шанс, что мы это увидим? — Некоторые снимки можно найти в старых журналах. В остальном, сложно сказать. Есть логистические проблемы. Не указано. Тхи не имела понятия. Всем, включая Рому, было всё равно. Только журналисты до сих пор пытались ещё разок проехаться на сдохшей лошади. Сильнее всего кобылку пинал Эндрю. Никак не отставал от бедного животного. Лет через сто они все со стопроцентной вероятностью раскопали бы могилу Ромы, раскрыли гроб и подставили к черепу микрофон со следующим вопросом: — Все эти снимки с Александром… — начал он. — Вы сами верите в их подлинность? Эксперты говорят о том, что они настоящие, но и кока-кола продолжает утверждать о секретном ингредиенте. Понимаете? Тхи покивала. — Я не эксперт по компьютерной графике. Или фокусам. Это искусство определённого художника. Только он может ответить. Только он в курсе. — То есть, вы считаете, что… — Он слегка помялся. — Это был настоящий пожар? — Я не знаю. Ложь. Всё — от разбитого лица до молниеносного пожара, от «полёта» с шестидесятого этажа до предсмертного состояния в городской больнице — было снято одним кадром. Кровь, бесстрашие, капельницы, разрушающиеся башни, буйствующие ураганы — всё было реальным, осязаемым, настоящим. В русском языке «искусство» и «искусственный» имели один корень, но Рома слал данное совпадение куда подальше. Конечно, Эндрю не удовлетворился ответом. Никто не хотел верить в правду. Никто не мог понять, что языки огня, что норовили подкрасться к фигуре Алекса, были истинными, а не нарисованными. Они закрывали глаза, цеплявшись за удобную, привычную картину мира. — О мистере Липкинде написано во многих сборниках статей о фотографии и современном искусстве. Возможно, пока рано говорить о полноценной биографии, но он ведь закончил свою карьеру. Как считаете, вы смогли бы написать о нём? — спросила Марго. — Возможно. Правда. Она могла. — На протяжении многих лет у мистера Липкинда был конфликт с мистером Джексоном. Он, кажется, не любит свою фамилию, — посмеялся Эндрю. Тхи и сама не помнила его фамилию. — Сейчас они оба залегли на дно. О последнем также ничего не слышно. Вам что-нибудь известно? Тхи почти посмеялась от формулировки. Серьёзно, он словно тренировался для проведения допросов. — Нет. Ложь. Джексон просто заболел: алкоголизмом, раком и какой-то пугающей чернотой характера. В любом случае, холодную войну он проиграл. Марго задала свой вопрос. — В начале двухтысячных он занимался социальной поддержкой. Многие даже называли это рекламой. С чем это было связано? — Думаю, он просто хотел донести верные мысли. Ложь. Адреналиновый наркоман с его воспевателем по неосторожности разозлили общество (не раз) и впопыхах постарались отмыться от клейма бесчувственных ублюдков. Вроде бы даже получилось. — Вы помните скандал с галереей, в которой работал Роман? Кажется, его уволили из-за этой статьи. Из-за этой фотографии, — сказал Эндрю, показав на фото с поясницей. Лёгкая эротика, слишком невинная для резонанса. — На ней Александр? — Мне это неизвестно. Скорее всего, это старые слухи. Ложь. Тхи поморщилась. События, может, и казались старыми, но всё ещё слишком больными лично для неё. По крайней мере, в теперешний нестабильный период. — Хотелось бы подробнее узнать о работе студии, — начала Марго. — Это было таинственное место, — улыбнулась она. — Некоторые коллеги Романа практически жили там. Вы ещё поддерживаете контакт с кем-то оттуда? — Нет. Я никогда там не работала. Сейчас это помещение используется инди-музыкантами, насколько я знаю. И всё так же держится на Элен. Энди и Тони работают без покровительства. О них вы, скорее всего, и так слышали. Я очень уважаю их. Талантливые люди. Правда. «Студия» — пустоватое прокуренное помещение на последнем этаже высотного здания, вечно вонявшее краской и перегаром, — развалилась незадолго до того, как Рома ушёл в тень. В течение первых лет существования при нём она действительно привлекала каждого, кто желал зваться артистом. Чаще всего там сновал разной степени паршивости сброд. Порой молодняк снимал погрузку мусора на телефон-раскладушку только для того, чтобы попасть на эту мировую вечеринку. Но сам Рома отзывался о ней не так красочно, несколько снижая градус веселья. — Почему мистер Липкинд развёлся с первой женой? Как вы думаете, это было связано с Александром? — продолжал издеваться Эндрю. Это звучало уже просто смехотворно. — Нет. Они с Клэр пошли разными дорогами. Правда. «Александра» она даже не воспринимала всерьёз. Клэр была совершенно другим, инопланетным для Ромы человеком. И сама, в общем-то, выбрала свой путь. Марго перешла в плоскость «тонких» материй. — Интернет полон разборов этих фотографий. Сейчас поднимается новая волна. Даже далёкие от искусства сообщества одно время просто взрывались от того, что люди ничего не понимали. Особенно это касается одиннадцатого сентября. Мы не будем пускаться в мистику, но как вы считаете? Огласка, такие оригинальные фотографии, эпатаж… Это всё — длинный перформанс, что-то продуманное или сама сила искусства? — романтично закончила она. — Искусство — сложная вещь. Я изучаю его целую жизнь и с каждым годом всё больше понимаю, что оно действительно способно на многое, — пространно ответила Тхи. «Мы не будем пускаться в мистику», — с ироничной интонацией пронеслось в голове. — Мистицизм — единственно реальное, цветок. Томас постоянно так говорил. Тхи, наверное, верила. В жизни Ромы мистицизм, судьба, энергия, любовь и смерть — все абстрактные понятия разом — играли первостепенную роль. Вначале он сбегал от них, скрывался, пытался запереться в белом домике, надеть бабочку на рубашку и сфотографировать длинноногую девочку на обложку Vogue. Однако блондинистое торнадо — «Александр» — выхватывало его из названного уюта, закручивало в воздухе и выбрасывало на твёрдый асфальт без разрешения. Один лишь этот круговорот — не образование, не связи с высокопоставленными личностями, не богатая семья бывшей жены, не неземной талант — сделал его неоспоримо великим человеком. Однако подобный пафос, несмотря на правдивость, не вызвал бы доверия у библиотечных задниц, что мыслили строками с глянцевых страниц учебников. Преподаватели изящного искусства не знали языка ураганов, тонких материй и безумия. — Вы с Александром всё ещё женаты? — с прищуром спросил Эндрю. — Да, — сдержанно ответила она. Ждала дополнительных вопросов, но получила лишь неприлично долгую паузу. Правда. Прозаичная и скучная правда жизни, о которой следовало молчать, но о которой так хотелось рассказать. — Мама! — прозвучало сверху: в реальности, не с экрана. Тхи открыла глаза и поморгала. В размышлениях почти уснула. Встала, аккуратно отставила вновь пустой бокал и ушла наверх. — Тебе нужно поспать, — сказала она, сев на край кровати. — Я боюсь. Вдруг умру во сне. — Умрёшь, если не будешь спать. — От тебя пахнет плохо. — От тебя тоже. Поспи. У тебя глаза красные. Она погладила его по голове, выключила прикроватную лампу и вышла из комнаты. — Ночи, — пробормотал он. Начинало светать. Погода становилась чуть лучше. За нечистыми окнами, перед которыми стояла Тхи, появлялись очертания соседских домов с ровненьким газоном. Интервью вышло плохим: что вопросы, что ответы. Получилось бессмысленное рассуждение о фактах (в основном, лживых) жизни третьих лиц, чью гениальность участники видеозаписи в голову взять не могли. Тхи имела в виду и себя. Она всего лишь неумело уходила от ответов по причине неподготовленности и эмоционального раздрая. Истина хранилась не только в голове, — воспоминаниях, старых разговорах, чудесных и страшных событиях, большой любви в сердце — но и в коробке в дальнем шкафу. Там лежало около двадцати толстых тетрадей: коричневые блокноты, обыкновенные альбомы для детского акварельного рисунка, записные книжки и скетчбуки. Они распухли от приклеенных фотографий, рассказов, потоков сознания, чужих писем, вырезок из журналов, адресов, телефонных номеров. На обложке каждой книжечки Рома размашисто писал: «Это я — Ромочка». Семь лет назад он передал их Тхи. Книга правды о Роме позволила бы, пожалуй, купаться в шоколаде до конца своих дней. Или просто помогла бы справиться с собственными эмоциями. Однако Тхи нуждалась в самооправдании. Она не хотела делать реалити-шоу в текстовом формате: расписывать ссоры и склоки, выносить грязь. Только именно эта жизнь — безрассудная, конфликтная, противоречивая, почти больная — и сделала Рому самим собой. За каждой фотографией стояла длинная, многоуровневая, сложная история. Любое действие выкладывало тропинку к новому шагу в искусстве, творчестве, выражении в абсолюте. В конце концов, это было просто красиво, по-своему необычно. Тхи допила бутылку вина до конца, села на диван, открыла текстовый редактор и первым делом написала следующее: Роман Липкинд вёл личные дневники с 1998 по 2010 год. Данная история создана на основе этих записей, а также воспоминаний автора. После чего отложила ноутбук и уснула прямо на диване, укрывшись изумрудного цвета пледом.