В заполненном зале собрался бомонд: веселиться и плакать,
И тянутся ниточки марионеточки,
Чтобы сыграть самый грустный спектакль.
pyrokinesis.
По широкой просёлочной дороге, собирая на себе редкие взгляды, ползла вереница огромных пёстрых повозок, похожая на колонну больших и уродливых муравьёв. Огромные деревянные колёса грохотали по сухой земле медленнее, но ровнее, чем по мощёной камнем улице где-то за Синой. Когда они натыкались на ухаб, то одна, то другая повозки подпрыгивали, как если бы были охвачены предвкушением от поездки в дальние города. Головная, украшенная богаче остальных, кричала золотистыми буквами «Бродячий цирк Мароны», и крик этот разносился от Марии до Митры, гремел на устах горожан от мала до велика и оседал буквами заголовков в газеты.Знаменитый Бродячий цирк Мароны вновь отправляется в свой долгожданный тур!
Когда сходил в конце апреля последний снег, а дороги высыхали, труппа во главе с Мароной заканчивала последние приготовления. Проверяли разноцветные тряпки костюмов, скрупулёзно пересчитывали красные и синие деревянные мячики, кегли и кольца, сажали в клетки птиц и собак, утешительно хлопали по крупам любимых лошадок — дорога то, эх, длинная предстоит — и, самое важное, загоняли по вагонам своих чудаков. Их чудаки, их самое ценное и трепетное сокровище, без которых цирк — не цирк, а сборище безызвестных шутов. Проще говоря, большую часть дохода Мароне приносила демонстрация уродов. Обыкновенно их жило в цирке не больше шести, они делили на всех одну большую повозку и не особо жаловали нормальную часть труппы. Сторонились, глазели злобно исподлобья, подёргивали мускулами уродливых лиц и почти не разговаривали. Свои нехитрые номера они показывали в каждом городе и в отличие от остальных, никогда свою программу не меняли. Случалось, что кто-то из них умирал — тогда остальные чудаки вместе хоронили его в одном лишь им известном месте, а возвратившись к месту стоянки, запирались в своей повозке и выли на разный лад гнусавую печальную песню. От этой странной, тайной традиции у других артистов шла мурашками кожа и потели враз заледеневшие ладони. Никто не смел тревожить их в эти минуты. Одна из повозок, выкрашенная в глубокий изумрудный цвет и украшенная золотистой каймой вокруг окошка, была особенно оживлена. Изнутри раздавался чей-то раскатистый хохот, звон стекла и громкая задорная болтовня. То была повозка акробатов. — Эй, Ви, смотри-ка! Молодой бритоголовый юноша со смешком выбросил на стол четыре одинаковые карты — все десятки. Довольный своим ходом, он прижал к подбородку веер карт в руке и замер в ожидании ответного хода. Девушка, названная Ви, помрачнела. Оглядела то, что держала в руках, вздохнула, делая вид, что ужасно огорчена, потянулась к картонным прямоугольникам на столе. И тут же, расплывшись в ухмылке, отдёрнула руку, вытащила и бросила сверху четверых валетов. Одно слово — артистка. — Эй, Исаак, смотри-ка! — передразнила. Откинулась на спинку и хлебнула из гранённого стакана кислого красного вина. Самое дешёвое — другое труппа пила очень редко, обычно когда выступала в округе Сины. Сейчас их путь лежал в Трост, и чем дальше от столицы, тем более гадкое пойло плескалось в их стаканах. Но Ви не жаловалась, не привыкла. Вся жизнь в дороге, в тесной повозке, где её уголок — кровать с пёстрой занавеской над изголовьем, сундук с одеждой да столик. Потрёпанные книги она хранила на полу, прямо под кроватью. Всё это, такое тесное, куцое, несуразное, быть может, — она бережно прятала под сердцем, в ларце из крепких рёбер. — Ну и ну… Ви, ты когда фокусам научилась? — восхитилась Элис. Она подперла щеку рукой и протянула: — С тобой на деньги лучше не играть. До нитки обдерёшь. Ви лукаво улыбнулась, но ничего не ответила. Взяла карты взамен сброшенных, две последние, и неожиданно расхохоталась. — Что там?.. — Элис заглянула ей за плечо, щекоча щёку рыжими кудряшками, выбившимися из-под косынки. — Ха! Сдавайся, Исаак! Повозка вновь подпрыгнула на кочке, от чего стаканы задрожали, а Элис пребольно врезалась лбом в стол. Из окна акробаты услышали недовольный глухой вой, — так реагировала необычная компания, когда их фургончик сильно трясся — а затем громоподобный удар. — Это Бруно… — прошептала Элис. — Злится. — Мы, кажется, скоро подъедем к городу за воротами Троста, — задумчиво произнёс Исаак, бросая карты на стол — играть расхотелось. — Там и отдохнут. — Если Бруно сейчас не расхерачит свой экипаж, — Ви хмыкнула и стала собирать карты обратно в картонную коробочку. — Страшный он, пугает меня. Как посмотрит — коленки трясутся. Одна за другой повозки стали останавливаться. Переглянувшись между собой, молодые люди покинули свою, чтобы разузнать, что же такого случилось. Ви вышла последней, приподняв длинную бордовую юбку и осторожно ступая по крошечной лестнице к земле. Пейзаж на подъезде к Тросту её завораживал — широкий луг с редкими деревьями был залит, как мёдом, золотистым солнечным светом, отчего казалось, будто она смотрела сквозь желтоватое бутылочное стекло. Вдалеке, насколько хватало глаза, виднелся небольшой лесок. Ви знала, что в его глубине спрятано небольшое чудесное озеро, окружённое несколькими замшелыми валунами, и была рада, что вновь сможет сходить к нему. Рядом стоящая Элис прикрыла глаза ладонью на манер козырька и недовольно нахмурилась, глядя в сторону головного экипажа. Оттуда к ним шагал извозчик, он же ухаживал за всеми лошадьми вместе с несколькими ребятами-подмастерьями. — Эй, Рой! — закричала Элис. — Что за остановки? — Всё в порядке! Господин велел передать, что с закатом будем у ворот! — он подошёл к тройке акробатов и подмигнул Элис — та фыркнула. — Будьте готовы к остановке. Шатёр установим ночью, чтобы не привлекать лишнего внимания. — Так ничего же не видно будет. Расшибутся ещё. — Эту работу оставь мужикам, — весело отозвался Рой. — Занимайся своими цветными тряпками, или что у вас там… Ай, ай! Дикая женщина! Исаак и Вивьен расхохотались, глядя как Элис обхаживает мужчину хлёсткими ударами сорванной с головы косынки. Кудри рыжих волос разметались по спине, придавая ей сходство с разъярённой уличной кошкой. — Всё, всё! Хватит ему! — всё ещё смеясь, Исаак деликатно ухватил девушку за плечи и оттащил от конюха. — Кто за лошадками будет следить? Ви, ну помоги! В четыре руки акробаты увели недовольную Элис в экипаж и сами прыгнули за ней, помахав помятому Рою. Медленно, звено за звеном, вереница вновь заколесила к Тросту.***
— Во-от, — громко выдохнул Жан, сбрасывая на траву несколько огромных мешков. Один накренился, неловко плюхнулся набок и уронил на землю коричневую форменную куртку. За ним показался рукав другой, точно такой же. — Твою ж мать!.. — Что тут у вас? — Мы от портной, по распоряжению, — ответил Армин, перенимая из рук дежурного журнал посещений. Вписал фамилии, плавным движением вывел подпись. — Новые куртки, вот, сшили… куда их?.. — Неси на склад, — отмахнулся дежурный. Армин отдал честь и, примерившись, взвалил на плечо мешок. Никогда бы не подумал, что ткань может так много весить, аж руки дрожат. Жан с пыхтением поднял второй. Наученная скудным финансированием в прошлом, Разведка знала, как выгодно обеспечивать себя всем необходимым. Дешевле было купить ткань отдельно, рулонами — торговка делала хорошую скидку и за то, что военные, и за оптовую покупку. Дальше — портной цех, где за смехотворную плату бодрые ребята шили крепкие куртки. Перемежая слова с тяжёлыми вздохами, Жан поинтересовался: — Слыхал, в Трост Марона приезжает? Я лет сто не бывал на этих представлениях, э-эх! — он подкинул сползающую поклажу. — Аж с детства, кажется. — Марона? Я никогда о нём не слышал… — «Ма-ро-на…» — разложил по слогам, напрягая память, но вскоре замотал головой: — Нет, не знаю такого. — Деревня! — Жан округлил глаза. — Да это ведь самый лучший цирк в этих стенах. Хотя… я не уверен, можно ли называть лучшим единственный… но он хорош! Про цирки Армин читал, но вживую не видал ни разу. Васильковые глаза загорелись интересом; шагая по коридору к двери кладовой, он воображал огромный цветастый шатёр и послушных собак на задних лапах — картинки в той книжке были именно такими. — Марона — это имя такое, что-ли? — Без понятия, — Жан попытался пожать плечами, но вышло неуклюже из-за ноши. — Так себя называет основатель. Ну и прозвище… как у девчонки, а? — Наверное, — задумчиво отозвался Армин. Имя действительно показалось ему странным. Как будто слова давно забытой песни — кружат на краю памяти, но ускользают, как только пытаешься ухватить и облечь в нечто более осмысленное. — Марона… Перед дверью в кладовую Армин сбросил мешок, чувствуя, как наливаются тяжестью руки. Отпер тяжёлую скрипучую дверь — дерево в ней уже пошло крупными трещинами, как земля бороздами от плуга. — Давай их в этот угол. У-у-ф-ф-ф… У меня сейчас лапы отвалятся. Помещение кладовой было довольно большим по сравнению с чуланом для вёдер и метёлок в кадетском училище. От самой дальней стены гигантами возвышались полки, заставленные мешками и коробками: в них были уложены детали солдатской формы: штаны, рубашки, куртки. В исполинских сундуках в углу свалены сапоги — некоторые из них были открыты и напоминали пасти невиданных чудовищ. Здесь же хранилось списанное за неисправностью снаряжение, разнообразные инструменты, а на крючке, вбитом в стену, даже висело пыльное потёртое седло — неизвестно, почему не в конюшне, но тащить его туда никому не хотелось; несколько стульев друг на дружке, образующих опасно наклонившуюся башню, а так же усыпанный всяким хламом стол. — Ну, дальше это совсем не наша забота, — решил Жан. — Пусть других дураков шлют в пыльных тряпках копаться. — Слушай, — Армин, кажется, сам не заметил, что перебил товарища. — А тебе не кажется, что имя этого Мароны… Оно как-то знакомо звучит? Жан сел прямо на стол, широким небрежным движением сметя хлам на другой край. Тряся разболевшимися руками, задумчиво хмыкнул. Ему и в голову не приходило, что случайный набор слогов может что-то значить. Эти творческие ребята, они же всегда так делают, выдумывают эдакое несусветное, непостижимое простецкому человеку? — Не знаю… Имя как имя. Оно, наверное, и не значит ничего. Придумал, чтобы жути нагнать да слухи пустить, чтобы больше народу о нём узнало. — Да, ты прав, скорее всего… — задумчивость Армина не исчезла, но он пожал плечами, признавая правоту друга. — Надо бы отчитаться, что принесли. — Ага, точно… А это что? Жан вдруг слез со стола, стукнув каблуками казённых сапогов о камень пола, подошёл к одной из полок. Армин не видел, что привлекло внимание Кирштейна, он стоял спиной и, кажется, вертел что-то в руках. — Ты нашёл что-то? — Забавная штука… Смотри-ка. Он обернулся, вытягивая вперёд раскрытую ладонь. На ней, поблёскивая в свете зажжённой лампады, лежало небольшое украшение. Подойдя ближе, Армин разглядел в нём изящной работы брошь в виде осы. Брюшко из мягкого жёлтого камня держало в плену переливы огня, а тонкие лапки были отлиты из чистого золота. Насекомое, казалось, вот-вот взлетит с ладони. — Недешёвая, — со знанием дела протянул Жан, покачивая ладонью и любуясь преломлением света в камне. — Но мне незачем. Может, оставил кто из девчонок? — Выглядит старинной… Кому вообще в голову придёт носить её на работе? — Дурёха, значит. На, — он повернул руку, роняя украшение в подставленную Армином. Тот бережно спрятал её в нагрудный карман. — Сам разберёшься, что с ней делать. Погасив лампаду и заперев дверь, они отыскали ответственного за закупки и отчитались, попутно объяснив, где бросили мешки. Жан ушёл, насвистывая что-то под нос. И Армин было тоже собрался — вспорхнули кулаки в уставном жесте, но офицер вдруг замахал руками и прыгнул к двери. Плотно её затворил и обернулся к Арлерту, немного смущённый. Пшеничные виски уже тронула седина, но на вид ему было не больше сорока; Армин не знал точно, при каком отряде он командир, потому как видел его нечасто. Знал только, что обращаются к нему Брандт. — Слушай, ты же Арлерт, да? — получив кивок, Брандт заметно приободрился. — Расслабься, чего околел весь. Я к тебе с просьбой… эм, скажем так, личного характера. Он опёрся поясницей о край стала и скрестил на груди руки. Вид у него был встревоженный. Армин терпеливо ждал продолжения. — Дело вот в чём, малец… Тут недалеко от ворот деревенька есть, ты, наверное, знаешь. Я там… У меня, э… Там, в общем, живёт одна милая госпожа, — он мечтательно улыбнулся возникшему в голове образу — Армину стало немного неловко, будто бы глядел в замочную скважину. — Мы порой обмениваемся письмами, я их храню у себя… а, неважно, где. И вот — она вдруг отвечать перестала, а разлада у нас никакого не было! Молчит, и всё тут. — Мне очень жаль, лейтенант Брандт, — деликатно прервал его Армин. — Вам нужна моя помощь? Брандт запальчиво закивал, растрепав пшеничные космы. Вытащил из кармана письмо, оглядел его с нежной тревогой и протянул Арлерту — под алой сургучной печатью разместилась ромашка. Армин слегка нахмурился — с каких пор он в посыльные записался? Так и хотел ответить, но широкое веснушчатое лицо Брандта, глядевшее с пылкой мольбой, раздавило его решительность в невнятную кашу. Ладно. Он спрятал конверт, стараясь не помять. Лейтенант, кажется, мужчина неплохой, наладить с ним дружбу казалось вполне хорошим решением. — У меня работы — во, — он провёл ребром ладони по горлу. — Недели две выбраться не могу! Извёлся, слов нет. Я тебе лошадку попрошу, прикрою, только разузнай, чего случилось. А если не дома будет, сунь письмо под дверь. Я в долгу не останусь!***
Остаток дороги до деревеньки у ворот остался в памяти зелёно-голубым мазком краски из окна, несвязными бормотаниями Элис — она питала особую слабость к чтению стихов вслух; длинным неподвижным телом Ханса, уснувшего с книгой на груди, и, конечно, грохотом колёс. Стихи Элис очень нравились Вивьен: иногда это были непотребно длинные романсы, неизвестно как ею заученные, иногда патетичные строки о любви к свободе и красивым женщинам. Самыми любимыми были коротенькие матерные стишочки — их Вивьен всегда слушала с большим удовольствием и громко смеялась, разинув бордовый рот с затейливыми зубами. Верхние клыки будто бы росли поверх челюсти, забавно выдаваясь вперёд — как если бы в конвейерно-ровном ряду домов два из них выдавались фасадом вперёд. Вивьен, наверное, жила бы именно в таком странном доме, но жила — везде. И одновременно нигде. Когда спрашивали, она всегда отвечала именно так, посмеиваясь над глупым непониманием. Не доезжая до деревни, повозки завернули в траву, оставляя за собой борозды сломанных зелёных ресниц земли. Кислое вино было выпито, осталось розовыми кругами на дне стаканов, всевозможные темы для бесед исчерпаны. Потому акробаты покинули свою повозку в молчании и разбрелись кто куда: разминать закостеневшие от тряски конечности. Вышли два клоуна, один тонкий, как осинка, второй толстый, как бочонок — их контрастный дуэт, надо сказать, смешил не только публику: Калеб и Луис считали своим долгом развеселить всех. Трост. Совсем близко — Вивьен вытянула руку с оттопыренным пальцем, закрыла один глаз и «дотронулась» до края стены. Может, это было не слишком хорошо, но она радовалась сократившемуся пути. Теперь не придётся объезжать города при Марии, ведь титаны были бы не самыми спокойными зрителями. В те районы вся труппа приезжала уже уставшей, и панорамы бедных городов совсем не радовали. Бездумно шагая по зелёному ковру, Вивьен услышала топот за спиной. Обернулась — и не сдержала секундного напряжения, схватившего разом все мышцы, как в капкан. К ней, глупо вытянув перед собой кулак с зажатыми в нём куцыми жёлтыми цветками, стремительно шёл Бруно: неровное его лицо напоминало Вивьен мешок с камнями, а нависший над маленькими глазками лоб придавал ему выражение блаженного душегуба. В руках у него должны быть вовсе не цветы, а ненароком задушенная птичка. Но силач Бруно, с лёгкостью закручивающий рельсы в рогалики, был славным парнем — когда не пытался за Вивьен ухаживать. Оставлял на её подушке дохлых жуков и червей с налипшими комьями грязи, щербатые полумесяцы сгрызенных ногтей, всякие орехи и жёлуди, даже воровал у своих чудачек-соседок резинки в запутавшихся вокруг них волосах и носил ей. После того, как Вивьен находила очередной подарок, Бруно повсюду сопровождал её тяжёлым взглядом в упор, ища радость в брезгливо скривившимся лице. Но в остальном он был тихий и вежливый любитель берёзового сока и зверушек. Никто не знал, что у Бруно на уме, а он и не спешил делиться. Прятал за толстым лбом сакральные знания, принадлежащие ему одному, и только смотрел угрожающе-печальными глазами человека уродливого и бесконечно одинокого. — Привет, Бруно, — тон, напротив, неприветливый. — Чего такое? — Тебе. Я сорвал. Цветы она приняла даже с благодарностью — это действительно было довольно трогательно. Ей было стыдно за свой страх, но инстинкты не обманешь. Вивьен предпочитала доверять им, даже если это обидит Бруно. Элис бы её прибила. Элис, Элис… Ну, в конце концов, не она находит у себя на подушке ногти, а значит, пусть идёт ко всем херам. — Спасибо, Бруно. Э-э… Очень красивые цветы, — стебли тёплые и влажные от его рук. — Спасибо, да. — Стой. Ви. Рубленые слова низким вибрирующим голосом — настолько, что иногда и не разобрать, о чём он. Вивьен терпеливо развернулась к нему снова, да так, что собственные косы-змеи ужалили щёку. — Далия говорит, что у тебя будет птица, — он с трудом рычал слова. — Высоко… летает. Солнце целует. Остро кожу рвёт, больно… — он сорвался на хриплый жалобный стон, будто невидимый зверь прямо сейчас терзал его плоть. — Умная. Преданная птица. Не пропусти. Так Далия сказала. И ещё… смертью пахнет. С этими словами он кивнул, похвалив себя за речь без ошибок, и ушёл, по обыкновению своему ссутулив мускулистые плечи. У повозки, в которой он коротал ночи и к которой сейчас шагал, его поджидала Далия. Она поцеловала бугристый лоб и тоже исчезла в своём убежище. Остаток дня, постепенно розовея под закатным маревом, Вивьен слонялась по деревне, улыбалась детям и собакам и повторяла слово в слово «да, я из того цирка» каждому встречному-поперечному. Из головы не шли пророческие слова Далии — Вивьен знала, что к ним стоит отнестись всерьёз, но всякий раз пытаясь хоть как-то их объяснить, она ощущала, как мысли вязнут в карамельном сиропе. Мозг тяжелел, а настроение портилось. Прошлый раз, когда нелюдимая Далия сама подошла к ней (делала она подобное крайне редко, предпочитая держаться чудаков), Вивьен запомнила накрепко. Слепая провидица подёргала её за косы, ссутулила плечи под засаленной шалью и сбивчиво пробормотала, как если бы её заставили:«Тот, кто смотрит издалека, не друг тебе, но и не враг. В тебе — самое ценное его сокровище. Каких бы слов он ни сказал, не отдавай, погубишь себя».
Инеевыми глазами больно царапнула от макушки до пят, поджала искусанные губы. Кончиками обгоревших пальцев ткнула Вивьен в лоб, потом в грудь, сокрушённо покачала головой. В то мгновение ей нестерпимо захотелось отмыться от зловонных меток, оставленных Далией. Толкнуть, обидеть злую, нелюдимую женщину, зачем-то пугающую её своими россказнями. Верить не хотелось из упрямства. Все знали, что поцелованная огнём провидица видит больше зрячих, но характер у неё был премерзкий, да и пахла она дурно. Розовато-золотой блеск постепенно рассеивался под гнётом ночи. Возвращаться к повозке не хотелось, сон не шёл — слишком взбудоражили слова Бруно, и Вивьен решила прогуляться до самой окраины, где за последними редеющими домами простиралось поле, усыпанное оврагами. Когда в них собиралась вода, по ночам можно было увидеть мерцающие на её глади звёзды. Трава была влажной; подол длинной юбки напитался водой и отяжелел, вобрав в себя весь груз непереваренных волнений. Весь день копошились мясистым червивым клубком и рассосались только с приходом умиротворяющего сумрака. Тряпичные туфли промокли насквозь — она пошла босиком. С каждым шагом в высокой траве тело становилось лёгким и опустевшим. Кто-то запустил вместо крови по венам горячие звёзды, вместо сердца влил пульсирующее сияние, рассыпал в чёрные волосы лунный блеск. Вивьен посмотрела под ноги — она шагала по благородному бархату небесного ковра, а трава щекотала макушку. Нарастая со всех сторон, лилась чудная мелодия колокольного перезвона, горели на руках стигматы — не было Элис, не было Бруно, потерялся в поле глупый жёлтый букет; топча звёзды, она воображала, что её ноги вдруг стали лезвиями, и ими она кромсает ненавистных кукол. У них вата в голове и неживые пуговичные глаза — совсем как у неё. — Почему она так похожа на меня? — настолько, что касания по тряпичному телу отдаются в собственном. — Потому что она и есть вы, госпожа Бенар. Де. Она де Бенар. Из оврага, полного звёзд, на неё смотрели стеклянные глаза. Вивьен вдруг вспомнила, что сегодня пахнет смертью. Глядя на синюшный труп с первыми тёмными пятнами, она в очередной раз убедилась в исключительной силе провидения, дарованного Далии. Блаженная невесомость утекла из тела, забирая с собой и свет, и звёзды, и блеск луны. Вивьен снова была живым человеком — гадкое чувство тяжести всего тела она выразила в плотно сжатой челюсти. Присела на корточки рядом с мёртвой женщиной. Она была одета в простое платье, испорченное багровым пятном крови на вырезе и ниже. Половина её тела лежала в воде, ткань потемнела, а кисть и стопа разбухли. Белое горло улыбалось Ви глубокой бороздой. Стало дурно. — Госпожа? — послышалось осторожное совсем рядом. Вивьен испуганно обернулась — оцепенение от вида изуродованного тела спало. За ней стоял светлоголовый юноша, в широко распахнутых глазах чернели две крохотные точки зрачков. Испугался, тоже. Она не помнила этого человека среди жителей деревни, но всё равно сказала: — Она умерла… Ты знал её? Юноша молчал, скованный напряжённым испугом. Когда она зашевелилась, поднимаясь на ноги, он отступил на полшага, замерев рукой над поясом. К оружию потянулся? — Напрасно, — она мотнула головой. — Я не меньше твоего испугалась, — видя, что незнакомец по-прежнему ей не верит, она прикрикнула: — О Роза, да не я её убила! Сам гляди, видишь, нет на мне крови? Юноша был очень мил собой: в аккуратных чертах лица сквозила немного печальная отрешённость, светлые волосы лежали вдоль щёк, горел живым страхом невыносимо синий взгляд, пронизанный лунным сиянием. Поодаль его рыжая лошадь невозмутимо щипала влажную траву — видимо, именно бренчание сбруи послышалось ей чудесным колокольным перезвоном. Взглянув на белые руки под чёрной тканью рукавов, юноша наконец кивнул. Поверил. Умный, быстро смекнул — иной деревенский дурак непременно бы крик поднял. — Это Бажена? — спросил он, кивая на труп. Вивьен пожала плечами. — Не знаю, я не местная. Прогуляться хотела, но наткнулась вот… Она, наверное, с этой деревни. А почему ты спрашиваешь? Знаешь её, что-ли? — Я ищу женщину по имени Бажена, у меня для неё письмо, — тихо сказал он. — А она… она очень похожа по описанию, кажется… — Надо позвать жителей, — так же тихо проговорила Вивьен. — Заодно спросишь. Меня Вивьен зовут. — Армин. Воздух густел от запаха смерти.