Bitter.

– А тебе-то чего не спится? – женщина без капли удивления смотрит на фигуру в дверях, пытаясь разлепить глаза. – А ты чего просыпаешься от любого шороха? – легко парирует её подруга. Она по-хозяйски проходит в квартиру, на ходу скидывая пыльные кроссовки в угол. Сразу же направляется на кухню, по большей части машинально: надеется, что сможет обчистить чужой холодильник. Но Дарина обнаруживает там лишь полупустую бутылку молока и обёртку от горького шоколада. Поживиться абсолютно нечем, хотя и непонятно, на что та рассчитывала. Не сказав ни слова, она так же уверенно топает в гостиную. Вальяжно ложится на диван, обставленный цветастыми подушками, закидывает ногу на ногу и задумчиво выводит пальцами узоры по ковру на стенке. За всей этой генерацией случайных действий Жанна наблюдает абсолютно спокойно, словно она видит это каждый день. Признаться, угашенная и голодная подруга так бесцеремонно заваливалась к ней лет десять назад в последний раз. Или к кому-то домой заваливались они двоём, всё было по ситуации. А сейчас это лохматое недоразумение в тёмных очках и растянутой джерси лежит на танкяновом диване – на чистом, мягком диване, Господи помилуй! – Ты есть хочешь? Давай я нам закажу чего-нибудь, – женщина садится около гитаристки, подмяв под себя подушку. – Развлекаешься и друзей не зовёшь, а, Дарин? – Меня отпускает потихоньку уже, не обижайся, – та шутливо толкает подругу локтем в бедро. – Хочу. Давай.. Э-э.. О, давай гавайскую, с ананасами? – Как с тобой тяжело. Улыбнувшись, Жанна спешно набирает номер и диктует заказ. Кажется, она и для себя что-то выбрала, но этот момент Малакян пропустила мимо ушей. – Ну так, зачем пришла? Думала, до дома не дойдешь? – кудрявая достаёт из ящика резную табакерку и берёт с полки трубку. – Да чёт соскучилась, знаешь. Танкян на секунду замирает, а потом продолжает забивать ароматный табак. – Ну, мы последнее время всё реже видимся вне работы. Не, я люблю с тобой и девчонками в студии откисать, ты не подумай, но вот так мы давно не сидели, а? – Дарина ухмыляется и приподнимает очки. – Ты всегда была любвеобильной, но не настолько же. Как насчёт говорить такие вещи днём и в трезвом уме, а не за полночь и накуренной? Дымок расползается во мраке комнаты, и женщина снова улыбается. Едва заметно, так, что совсем не разглядишь. – Жа-а-ан, я тебя так люблю, вот честное слово! И от этого и смешно, и горько. – Да, да мы все тебя тоже любим. «Мы»? – Я тебя. Горечь сменяется мутным разочарованием, не то в себе, не то в какой-то незаметной ошибке. Она помнит свою подругу всякой – задумчивой на записи, одичавшей на концертах, печальной в творческом кризисе. Неужто время позволит этим отпечаткам стать пеплом на руках? – Я иногда боюсь, что с нами что-то случится. Что-то не очень хорошее, – у Малакян заплетается язык, а она говорит всё более явные и личные слова с каждой минутой. – Не оставляй меня и девочек даже через несколько лет, хорошо? Мы же.. Ну, навсегда сёстры друг для друга, типа того? Сёстры так не поступают. Жанна многозначительно и безответно смотрит в огромные стеклянные глаза, склоняется над подругой и нежно целует в лоб. Потом ещё раз – в переносицу. – Да, навсегда. Не бойся. Остатки табака летят в пепльницу, и невольно вспоминаются все прошедшие годы. Вокалистке больше нечего держать в руках, остаётся задумчиво сжимать подушку. – Ты не хочешь спать? – Дарина так невинно склоняет голову и глупо моргает, что к глазам её подруги подступают слёзы, а к горлу – ком. – Не хочу. Если засыпать, то только охраняя тебя. – Тогда побудь со мной ещё, пожалуйста. Я скоро сама начну отрубаться.. Гитаристка чувствует, как по её щеке скользит чужая ладонь. На тёплой, чуть сухой коже остаются следы неосознанных и отчаянных поцелуев. Они покрывают скулы, виски, уголки губ и, наконец, сами мягкие тонкие губы. Девушке передаётся вкус горькой любви, горького сожаления и горького дыма. Ей-то горевать не о чем.. Пока что. – Глупышка, никогда больше не говори таких вещей, ты слышишь? Никогда, – мелкие кудряшки Танкян аккуратно спадают по её плечам. – Мне ни на кой черт всё это не сдалось, если тебя не будет. Женщина с прежней нежностью и волнением расцеловывает шею и щёки подруги, и, на удивление, не остаётся в долгу. Та хоть и неумело, неаккуратно, но всё-таки тоже тянется к ней дрожащими руками и пронизывает насквозь говорящим взглядом. Забравшись под кофту, руки Жанны мягко следуют по бокам, впалому животу, рёбрышкам, мягко ласкают небольшую грудь. Мгновение – и джерси падает куда-то на пол. – Ты такая красивая.. Дарина.. – не хватает смелости и совести сказать одно заветное «моя». С таким же пристрастием Малакян избавляет подругу от домашней футболки, и на несколько секунд застывает. Никогда, никогда она в полной мере не могла оценить всю истинную красоту её тела. Веснушки и родинки, загар, мягкие руки и бедра – всё, всё это приковывает к себе. Но и от этой близости становится так необъяснимо.. Печально, что ли? Словно это должно было случиться раньше, намного раньше. Робко оставляя следы на смуглых плечах и шее, гитаристка думает об одном: она абсолютно точно влюблена в эти прекрасные кудри. Но приходит и её очередь принимать. Череда нежных поцелуев от Танкян следует прямо вниз, от грудной клетки и через всё худощавое тело. С каждым преодолённым дюймом Дарина чувствует, как под ласками подруги в ней расцветает знакомая сладко-тянущая истома. Уже чудом оказавшись без джинс, она видит руки Жанны на своих коленях, и как они неспешно перемещаются на бёдра и стягивают бельё. – Моя девочка.. Злополучное «моя» захлёбывается в осознании. Мимолётные поцелуи постепенно превращаются в нечто более страстное и чувствительное, от чего всё тело пронизывает приятная дрожь, а жар в нутре разгорается всё невыносимее. Дарине лишь остаётся стыдливо прикусывать губу, сдерживая тихие стоны, и распаляться в абсолютной власти своей партнёрши – ведущей, но по-прежнему чуткой и внимательной к ней. Девушка осторожно запускает руку в чужие тёмные локоны, глядя из-под прикрытых век. Сколько бы у неё ни было спонтанных связей с фанатками и фанатами в молодости, именно этот момент ощущается так лично, так по-настоящему близко, что становится даже несколько стыдно. Но стыд этот на удивление приятен, и даже до конца не ясно, отчего. Приятно рассыпаться на мелкие осколки под прикосновениями этой девушки. Приятно до дрожи слышать, как она бесконечно шепчет бессвязные тёплые слова и фразы. Когда её тонкие пальцы ласкают самые чувствительные и никому не доступные точки на теле Дарины, а та ощущает лишь их плавное ритмичное скольжение. Теряя связь со всем земным и поднимаясь к звёздам, в сладком бреду шепчет одно лишь имя: «Жанна, Жанна, Жанна». И в этом хаосе распалённого пространста, в этой нехватке воздуха, в этом бесконтрольном пожаре она лишь может податься навстречу самому, кажется, чувственному поцелую, а затем выгнуться напряжённой дугой, как натянутая струна, и раствориться в этом мгновении. Слиться в одно единое с телом рядом и прочувствовать его насквозь. – И это тоже навсегда, – Малакян слышит шепот у самого уха, прежде чем погрузиться в беспамятство сна.