wasteland

Наконец Донхёк выруливает на главную дорогу, ведущую прочь из города. Он проезжает мимо таблички "Добро пожаловать в Сеул", и что-то непонятное ёкает в его сердце, заставляющее надавить на тормоз и остановиться. Обернувшись, Донхёк последний раз смотрит на высокие разрушенные здания, оставшиеся позади, понимая, что больше он сюда никогда не вернётся. Это конец. Донхёк навсегда покидает Сеул, свой родной город, в котором он родился и вырос, в котором он обрёл столько хороших, незабываемых воспоминаний, в котором он построил всю свою жизнь, но самое главное, что здесь Донхёк обрёл самую настоящую любовь, которая заставляет его чувствовать себя живым. Донхёк оставил всё: семью, друзей, свои вещи, свой дом, свои родные улицы, но Минхён — единственный, кого Хёк увозит с собой в их светлое, счастливое будущее. Он хочет надеяться, что оно будет таким. Очень много мыслей в голове. Скоро жизнь изменится, как по щелчку пальца, этот ужасный кошмар, длившийся больше месяца, прекратится, но легче не становится. Донхёк всё ещё думает о том, смогли ли спастись его родители, выжили ли его друзья… выжил ли Ренджун? Как бы сильно Хёк не старался не забивать этими вопросами свою голову, у него не получалось, и это странное, давящее чувство внутри не давало покоя. Возможно, Донхёк ещё не смог до конца осознать то, что он остался один, что больше никто с ним бок и бок идти не будет. Только Минхён, который тихо сопит себе под нос на соседнем сидении, скрестив руки на груди. Только Минхён, который появился в жизни Донхёка так внезапно и стал, как свежий глоток воздуха. Минхён, который стал последней надеждой Донхёка. С этого момента начинается их последний рывок. Финишная прямая. Донхёк плавно нажимает на педаль газа, и джип аккуратно трогается с места, оставляя след от шин на грязном, пыльном асфальте. Скоро это всё закончится. Минхён заснул сразу же, как только сел в машину. Он очень устал, вымотался, он больше не может, и Донхёк, как никто другой, знает это. Они провели в магазине около часа за просмотром старинных пластинок и за прослушиванием кучи старых песен, которые Минхён просто обожал в своё время. Он очень много говорил, и Донхёк внимательно его слушал, нежно улыбаясь в ответ, потому что Марк сиял. Он был раскрыт во всей своей красе, он был счастлив, и ему действительно удалось позабыть обо всех проблемах на тот момент. Донхёк очень хотел запечатлеть это на камеру своего телефона, и у него получилось заснять несколько видео, где Минхён подпевает и пританцовывает играющей из радио песне, кружась вокруг небольшой витрины с музыкальными плеерами. Когда Марк заметил, что Донхёк его снимает, он подошёл к нему поближе, наклонился к телефону и послал воздушный поцелуй, заставляя Донхёка смеяться чуть-ли не до упаду. Вот такого Минхёна Донхёк хотел бы видеть всегда, не только в собственный день рождения. И Донхёк пообещал сам себе, что когда они выберутся, он сделает Минхёна самым счастливым человеком во вселенной. Нужно лишь подождать и набраться побольше терпения. Первые двадцать минут в дороге были спокойными. Донхёк очень часто поглядывал на спящего Марка, решив немного прикрыть окно с его стороны, потому что сейчас он будет ускоряться. Предупреждающие знаки по сторонам больше не имеют никакого смысла, педаль можно вжимать до самого пола, но, очевидно, Хёк не будет этого делать, хотя очень сильно хотелось. Он также следит за показателем количества бензина в баке, надеясь, что первая заправка будет очень скоро. Раньше Донхёку довольно часто приходилось выезжать с отцом за город, поэтому сейчас ему намного легче ориентироваться. К тому же он уже увидел знакомую ему табличку, на которой сказано, что до Конджэ по прямой 650 километров — немало, но, в любом случае, как Марк сказал раньше, им придётся остановиться и переночевать где-то. Они должны быть бодрыми и полны сил, чтобы доехать до города без каких-либо происшествий, поэтому по пути Донхёк будет выискивать дом, в котором они смогут остановиться на ночь. Ли надеется, что Минхён будет спать всю дорогу: он постарается не шуметь и объезжать все возможные кочки и ямы на асфальте. Пусть Марк отдыхает. Ему это нужно больше, чем Донхёку. Первая заправка появляется в поле зрения спустя сорок минут. Донхёк сворачивает вправо, выезжая на рыхлую дорогу и останавливаясь возле пристроенного магазина. Он выходит из машины только тогда, когда убеждается, что вокруг заправки и внутри никого нет, но Ли всё равно сжимает в руке пистолет, надеясь, что он ему больше не пригодится. Когда Донхёк заходит в магазин, он тут же сталкивается с первой проблемой: бензин. Нет, дело не в том, что его здесь нет — наоборот: бензина здесь полным полно! Но загвоздка в том, что Ли не знает, какой именно ему нужен. Очевидно, что он не может каждый раз вливать в бензобак разный бензин, потому что тогда машина точно испортится. Почесав затылок, Донхёк рассматривает все канистры, что стояли на большой полке, пытаясь вчитываться в характеристику, чтобы узнать хотя бы что-то, что помогло бы ему приблизиться к ответу, какой именно бензин ему нужен. Но, кажется, всё тщетно. Ничего, кроме названия, на этих тупых пластиковых штуках не написано. — Я нашёл тут кое-что. Голос доносится откуда-то сбоку. Донхёк заметно вздрагивает и резко оборачивается, увидев стоящего с канистрой в руке Минхёна. Ли настолько был увлечён выбором бензина, что даже не услышал и не заметил, как Марк вошёл в магазин. — Эй, — подходя к мужчине, Хёк забирает канистру, оставляя горячую ладонь на его плече. — Иди дальше спи. — Я в порядке, — Марк обходит младшего сбоку, устремляя свой взгляд на полку с бензином. — Нам нужен этот, — он берёт две канистры в руки, удаляясь обратно к выходу. — Бери тоже две. Вряд ли нам, конечно, понадобится так много, но лишним не будет. — Но в багажнике ещё так много места, — отмечает Донхёк, напоминая, что у них джип. — И откуда ты взял это? — он смотрит на оставленную на полу канистру. — В багажнике и взял, — уже с улицы отвечает Минхён. — Я заправлю, — возвращаясь в магазин, Ли берёт с полки новую канистру и идёт обратно к машине, открывая бензобак. — У тебя есть машина в Канаде? — догадывается Донхёк, пиная камни под ногами. — Какая? — Бэнтли. Ого… неплохо. Даже очень. — Ты был миллионером? — в шутку спрашивает Хёк и подходит к Минхёну, обняв его талию со спины. — Нет. Всё благодаря моим родителям. У них был хороший бизнес. Заканчивая вливать бензин в бак, Минхён оставляет пустую канистру на асфальте и разворачивается в крепких донхёковых объятиях, прижимаясь губами к его лбу. — Кстати, ты никогда не рассказывал мне, где работал, — подмечает Хёк, плавясь под чужим поцелуем. — Раскрой секрет. — Есть предположения? Марк любит ходить вокруг да около, но Донхёку тоже нравится это. — У меня их миллион, хён, — смеётся Ли, оглаживая ушибленное плечо мужчины. — Не хочу проебаться, как с именем. — Ладно, — Минхёна не приходится убеждать в быстром ответе. — Я бил татуировки. Что ж. Донхёк ожидал любого ответа. Любого, но не этого. Он слегка удивлён, или, может, очень сильно удивлён. — Да ладно?! — взвизгнув, Хёк наблюдает за тем, как Минхён смеётся с его реакции. — И ни одной татуировки?! Не может быть! — Есть одна, — Ли разворачивается к младшему спиной, указывая на поясницу. — Здесь. — Покажи же! Ну! — Донхёк мечется вокруг. — Хён! — Ну нет уж. — Это ещё почему? — Дашь прочитать свой дневник — пожалуйста. Рассматривай всё, что тебе захочется. — Мы не в детском саду, — шипит Ли, дуясь. — Серьёзно? — Серьёзно. Пусть это будет моим подарком на день рождения. В конце концов Минхён возвращается в машину, и Донхёк следом садится в салон, заводя двигатель. Он молча достаёт из своей сумки блокнот и протягивает его мужчине. Марк коротко улыбается в ответ. Больше Донхёк не отвлекался: он следил за дорогой, чувствуя постоянное напряжение. Ему не хочется встретить заражённых снова, ему не хочется стрелять, не хочется драться. Ему ничего не хочется. А Минхён начал читать его блокнот с самой первой страницы. Донхёк завёл его за пару дней до начала апокалипсиса. «25 июня, 2020 год. Приветствую всех, кто однажды прочитает этот бред. Меня зовут Ли Донхёк, мне девятнадцать лет. В последнее время в моей голове слишком много мыслей, которые девать совершенно некуда, так что я решил завести этот блокнот. Не знаю, как часто мне придётся писать сюда, но почему бы и нет? Ручка и лист бумаги — лучший способ высказаться». Дальше Минхён читает записи, которые Донхёк делал уже после начала апокалипсиса. Он замечает, что в некоторых местах на белых страницах остались высохшие отпечатки слёз, и факт того, что Донхёк много раз плакал, когда писал это, нагоняет на Марка тоску. Он с горечью в душе пробегается глазами по смазанному тексту, где Донхёк рассказывает, что он абсолютно один, и ему очень страшно, потому что он не знает, что делать и как действовать дальше. На секунду Минхён закрывает глаза, представляя, через сколько всего Донхёку пришлось пройти, чтобы оказаться сейчас здесь, рядом с ним. Марк думает, что страх изменил Донхёка и помог ему стать смелей: Минхён видит огромную разницу между Донхёком месяц назад и между Донхёком, который сейчас ведёт машину. Ли в какой-то степени гордится парнем, основываясь на его записях и делая вывод, что Хёк действительно стал мужественнее. Наконец пошли записи, где Донхёк начал упоминать Минхёна. Никогда ещё Марку не удавалось читать что-то о себе. Выглядит так, словно это новостная лента или газета, но это нечто большее — личные мысли. «Я спас его драгоценную жизнь, а он ещё смеет орать на меня?!» Мужчина усмехается. Его окутывает ещё больший интерес. «Кто знает: возможно, мы даже друзьями станем. А возможно, что я зря доверился ему, и скоро я умру от его рук». Минхён считает, что Донхёк мыслил правильно. Никому нельзя доверять, и это то, чему Хёк старался следовать даже после того, как он познакомился с Минхёном. Он всегда придерживался инстинкту самосохранения, и Минхён, несомненно, готов похвалить его за это. Следующая запись была сделана в день, когда они остались ночевать в квартире, где наконец-то смогли принять душ и переодеться в чистую одежду. Здесь Донхёк впервые признался сам себе, что он влюблён. «За эти два дня Минхён стал для меня главной опорой, поддержкой и… всем. Он стал для меня всем. Я не знаю, что он планирует делать после того, как мы доберёмся до Конджэ. Бросит ли он меня? Не хочу думать об этом, страшно. Если он уйдёт из моей жизни, то я больше не буду прежним». Так много всего Минхён хочет сказать Донхёку в ответ. Донхёк улыбается ему в глаза, но когда в его руке оказывается ручка, он погружается во мрак и страх одиночества. Зов сердца тянет его к Минхёну, а разум — к блокноту, где Хёк пишет обо всём, что его беспокоит, и что он никогда не сможет сказать вслух. И сейчас Минхён нагло копается в его мыслях, изучая настоящего Донхёка. «Ты должен ненавидеть меня, но ты защищаешь. Ты должен ударить меня, но ты целуешь. Ты должен уйти от меня, но ты остаёшься». Минхёну больно. И эта боль никогда не сравнится ни с одной полученной раной на его теле. Его сердце разрывается на части. «Мир разрушен, но мы — нет. Ты научил меня стрелять из оружия, научил, чёрт возьми, быстро бегать, научил жить в отвратительных условиях. Ты научил меня не бояться, хён. И я не боюсь. Мне не страшно…» Перелистывая страницу, Минхён дочитывает оставшуюся строчку: «Единственный, кто до сих пор пугает меня до боли в душе — это ты, Минхён». Это была последняя запись. Марк закрывает блокнот, оставляя его у себя на коленях. Да. Ему очень много хочется сказать Донхёку. — Заранее прости, если мои слова могли обидеть тебя, — вдруг говорит Хёк, не отрывая взгляда от дороги. Его напрягала тишина, что стояла всё это время, пока Минхён внимательно читал его блокнот, и наконец сейчас он может говорить, пытаясь игнорировать предательскую неловкость. — Это твои настоящие чувства, ты не должен просить прощения за это, — Минхён отворачивается к окну. — Ренджун.. твой парень? — Что? Нет. — было странно услышать имя своего друга из уст Марка. — Мы друзья. Лучшие. — Дак это по нему ты так сильно скучаешь. — Да, — честно отвечает Ли, чувствуя, как к горлу подкатывает ком, но не время плакать сейчас. — Забей. Я остался один. — У тебя есть я. Больше Донхёк ничего не говорит, но Минхён и не нуждается в его ответе. Он знает, что творится внутри парня прямо сейчас. Настроение Хёка изменилось на глазах за считанные секунды. Кажется, что Ренджун — больная тема для него. Марк не знает, кем они были друг другу на самом деле, но это не волнует его сейчас. Он не хочет делать ещё хуже, поэтому, убирая блокнот обратно в чужую сумку на заднем сидении, Ли полностью отворачивается к окну, вдыхая прохладный воздух с улицы. Поднимая взгляд наверх, Минхён смотрит на небо, которое было таким голубым, чистым и красивым. Марк думает о том, что там, на небе, хорошо, безопасно и спокойно. Там нет никакого апокалипсиса, нет разрушенных до неузнаваемости городов, нет плохих погод, ведь небо всегда остаётся небом, даже когда оно затянуто хмурыми тучами. Там нет никакой тревожности, нет волнения. В небе нет жизни, поэтому там всегда спокойно. Почти всю дорогу Марк смотрел наверх, не замечая, как джип медленно тормозит и с концами останавливается возле небольшого двухэтажного дома. Он не знает, сколько прошло времени с момента их отъезда от заправки, но главное, что они добрались до сюда в целости и сохранности. Минхён выпрямляет свои ноги и потягивается, разворачиваясь к Донхёку. — Устал? Хёк отрицательно мотает головой, открывая дверь. — Я думал, ты уснул, — он тянется назад за своей сумкой, доставая оттуда чистые вещи, зубную щётку с пастой, блокнот и пакет с фруктами, которые уже начинали темнеть и портиться. — Бери всё, что тебе нужно и пошли. Дом, что находился в центре большого пшеничного поля, был единственным в этой лесной местности местом, где можно было остановиться. Донхёк думает о том, что раньше это была чья-то ферма, и он не уверен насчёт того, что здесь никого нет, поэтому прежде чем разбить окно для того, чтобы попасть внутрь, он осматривается вокруг. Если этот дом брошен, то значит, что заражённые, скорее всего, всё же есть где-то поблизости, потому что зачем тогда покидать такое хорошее для пряток место? Здесь есть всё, что нужно для долгого проживания. На то это и ферма. Минхён следует за Донхёком, который обходит дом вокруг и всматривается в окна, стараясь разглядеть что-то или кого-то. Наверняка их бы уже давно встретили люди, если бы они здесь были, но кроме тишины, перебиваемой пением птиц здесь ничего больше нет. Возможно, это даже лучше. Они возвращаются ко входу в дом, и Донхёк чуть ли не прыгает от счастья, когда находит на маленьком белом столике ключи. Ли пробует вставить ключи в замочную скважину, делая несколько поворотов. — Вуаля, — Хёк подмигивает Минхёну, проходя внутрь. Они вместе делают тщательный обход дома. Он действительно был пуст, что было для них только в плюс. Складывалось ощущение, что этот дом был покинут совсем недавно: его каменные стены по-прежнему сохраняли тепло, и не было такого чувства, будто здесь никто не живёт. Донхёку казалось, что он вор, который взломал дверной замок и сейчас ищет что-то драгоценное, что можно украсть. Конечно, ведь не часто ему удавалось бывать в чужих домах. Ещё и без ведома самих хозяев. Максимально неприятное, жгучее ощущение, но в какой-то момент Донхёка перестало волновать абсолютно всё, когда он находит ванную комнату. — Иди первый, — говорит он Минхёну, заходя в комнату, где по счастливому случаю была одна двуспальная кровать. — Я пока перепаркую машину в другое место. На всякий случай. — Уверен? — спрашивает его Ли. — Я надолго. Это не я здесь чисторучка. Мне не трудно подождать. — Тогда мне пойти с тобой, чтобы быстрее было? Ну и сморозил ерунду. Марк приподнимает уголки губ, кивая в сторону двери, ведущей в ванную. — Пойдём. — Я пошутил, придурок, — Донхёк чуть ли не роняет ключи от машины, растерявшись и забегав глазами. — Всё, вали. Аккуратней с раной: сейчас когда бинт снимешь, промой порез и старайся больше не мочить. Смотри, чтобы нитки не разошлись. Я потом обработаю. — Как скажешь, солнце. Минхён забирает свои вещи и уходит. Донхёк почти сошёл с ума. Или он уже давно сошёл с ума. Спускаясь на первый этаж, Донхёк снова выходит на улицу, стремительным шагом направляясь к машине. Ли пытается утихомирить бушующий внутри себя ураган и успокоиться. Но лгать самому себе бесполезно. Он хочет Марка. Хочет так, что в животе от одной мысли о сексе с ним всё сводит. Бешеный пульс отдаёт по венам в районе шеи и рук, Донхёк садится за руль и хлопает дверью, откидывая голову на спинку сидения. Как же сильно играют его гормоны и не дают спокойно жить. О чём он только думает? Сейчас совершенно не до этого. Донхёк решает отогнать машину подальше от дома, задним ходом паркуясь в тени под большим деревом. Ещё несколько минут он сидит в прохладном салоне и смотрит на своё отражение в зеркале, прежде чем выйти из машины и вернуться в дом. Он закрывает входную дверь на все существующие замки и поднимается обратно в комнату, с огромным энтузиазмом проходя мимо ванной, откуда слышалось пение Минхёна, и кажется, что это была одна из тех песен, под которую он танцевал в магазине техники сегодня. Донхёк не соврёт, если скажет, что Минхён прекрасно поёт. Да и танцует он тоже неплохо. И, чёрт возьми, тату-мастер… Вместо чистой, мягкой кровати Хёк садится на довольно большой, широкий подоконник, чтобы ничего не замарать, ведь самому потом там спать. Он смотрит на пшеничную поляну, наблюдая за медленно развивающимися под летним ветром колосьями. Потихоньку начинало вечереть: солнце медленно скрывалось за горизонтом, и на чистом небе появлялись звёзды. Этот день прошёл очень быстро, но для Донхёка он ещё не закончен. Парень раскрывает свой блокнот, взяв в руки ручку. «1 июля, 2020 год. Уже завтра мы будем жить совсем другой жизнью: новый город, новые люди, новая обстановка. Всё будет другим, но никогда это всё не станет прежним. Не знаю, рад ли я этому… придётся привыкать. Другого выбора нет. Я завёл этот блокнот для того, чтобы писать сюда всё, что происходит здесь, в этом страшном, ужасном мире. Прошло больше месяца, но ничего не изменилось. Учёные, которые виноваты во всём, которые превратили нашу страну в полный крах, не хотят брать на себя ответственность, потому что они боятся осуждения, боятся сесть в тюрьму, только они не понимают, что никакого смысла в этом уже нет. С какой целью они проводили эти эксперименты над людьми? Что они хотели доказать, или, наоборот, опровергнуть? Нет и одного логичного ответа на все их действия. Они мучали подопытных, убивали, заставляли голодать. Но каков итог? Ничего. Абсолютно ничего. Вместо того, чтобы сказать выжившим людям правду, они скрывают от нас лабораторию и безжалостно расстреливают тех, кто пытается докопаться до правды. Как же мерзко. За целый месяц апокалипсиса можно было помочь оставшимся в городах людям, можно было эвакуировать всех, кто не смог бежать самостоятельно, но что сделали эти конченные твари? Оставили умирать. И самое страшное то, сколько теперь лет будет разрабатываться новая вакцина от бешенства и от распространения инфекции. Я каждый день благодарю Бога за то, что я жив, что я не укушен, а ведь столько людей не справилось. Столько людей было заражено, и у каждого из них была своя семья, каждый из них потерял свою драгоценную жизнь, став кровожадным монстром. Невозможно больно. Просто невыносимо. Я никогда не прощу тех ублюдков, что так беспощадно отыгрывались на жизнях ни в чём невиновных людей. Гореть им в аду. Конец записи». Донхёк слышит, как дверь в ванную открывается, и он спрыгивает с подоконника, уже готовясь идти в душ следующим. Ли бросает свой блокнот на кровать и уходит в узкий коридор, откуда из-за угла заворачивает Минхён лишь в одном полотенце. Донхёк не успевает ничего сделать, и даже глаза закрыть не додумывается, поэтому он просто коченеет на месте, взглядом гуляя по накаченному, подтянутому телу Минхёна. Донхёка не смущали десятки синяков и других царапин, потому что тело Марка само по себе идеально. Оно красивое даже с ушибами. Мокрые пряди его волос падали на лицо, скрывая его глаза, которые Донхёк сравнивает с вселенной. Он почувствовал приятный запах геля, который заставил его выйти из транса. — Твоё… — Хёк возвращает взгляд наверх, замечая красное плечо мужчины. — Заживёт, ничего страшного, — Минхён уходит в комнату. — Не перелом и ладно. Донхёк не теряет возможности посмотреть на татуировку Марка, и он оборачивается, замечая на его пояснице какое-то слово или фразу. Увидеть, что там набито, было практически невозможно, если только не подойти впритык, поэтому Донхёк решает спросить: — И в чём смысл? — он всё ещё пытается игнорировать тот факт, насколько Марк горяч без верха. — Чего? — Ли подходит к зеркалу, смотря на младшего через отражение. — Ах, ты об этом… Что ж, wasteland переводится как "пустошь". Никакого смысла. Просто пустошь. Я бы мог сказать, что это моя жизнь, но не буду жестить, — он усмехается, — Я сам обработаю порез. Иди. Донхёк послушно разворачивается и удаляется в ванную. Горячая струя воды позволяет уставшему телу расслабиться. Хёк мочит волосы, плавными движениями массируя голову, затем Ли трёт своё грязное тело жёсткой мочалкой, после чего смывает остатки пены, заканчивая с водными процедурами. Принятие душа в настоящее время кажется подарком свыше. И Донхёк управился бы гораздо быстрей, если бы не простоял под льющейся водой из лейки около пятнадцати минут. Ему определённо точно нужно было освежиться и избавиться от ненужных мыслей, и горячий душ в таких случаях всегда помогает. Наконец Донхёк выходит из душевой кабины, оставаясь мёрзнуть на белом, впитывающем влагу коврике. Снова Хёк смотрит на своё отражение в зеркале, вздыхая. Он не может. Завязав полотенце на своей тонкой талии, Донхёк, сжимая в руках чистую одежду, выходит из ванной, покрываясь мурашками от прохладного воздуха, стоявшего во всём доме. Минхён сразу же оборачивается на послышавшиеся шаги, но он, в отличие от младшего, никак не реагирует на его внешний вид. И Ли понимает, почему. Минхён наверняка не первый раз видит такую картину перед своими глазами, когда Донхёк же — наоборот. Отчего-то ему становится стыдно, потому что ему даже похвастаться нечем. У него нет никакого накаченного тела, он очень худой, и вместо красивых мускул у него кости из кожи выпирают. Лицо покрывается красным румянцем, Хёк собирается провалиться под землю. Зря, зря, зря. Он хочет вернуться обратно в ванную, чтобы одеться и больше не позориться, но… — Ложись. Я — явно не тот, перед кем тебе стоит стесняться. Не уходит. Вторая часть матраса прогибается внутрь, Донхёк кутается в одеяло, подгибая под себя ноги, и ему ужасно неудобно, потому что полотенце сползло с его бёдер вниз. Хёк прячет своё лицо в подушке, чувствуя, насколько близко Минхён лежит к нему, но он не может отодвинуться, не может даже пошевелиться, потому что ни с того ни с сего стало страшно. Он любит Минхёна, ему не должно быть стыдно, но он сгорает в собственной неловкости, готовый заплакать от безысходности. Но Минхён видит Донхёка насквозь. — Чего ты хочешь прямо сейчас? — спрашивает он, смотря на парня. — Скажи мне, не бойся. — Блять, Марк… — Хёк поджимает губы, кусая язык, — Не надо. Пожалуйста. — Ты ещё больше мучаешь себя, Донхёк. Минхён ложится со спины на бок, задевая коленом ногу младшего. Донхёк вздрагивает, и мужчина не сводит с напуганного Хёка взгляда, сокращая между их телами расстояние. Становится жарко. — Расслабься, — спокойно просит его Минхён, опуская ладонь на его грудь. — Всё хорошо. — Нет, — Донхёк ныряет рукой под одеяло, сдирая с себя полотенце и оставляя его в ногах. — Хватит. Хватит, пожалуйста. — Донхёк, — Минхён до последнего выжимает из него все соки. — Зачем ты сдерживаешь себя, если так хочется? — Господи, я не знаю, Марк, — в полукрике говорит измученный Хёк, сжимая край подушки в кулаке. — Либо заткнись нахуй, либо сделай уже что-нибудь. Сука, как же плохо. — Я не буду насильно заниматься с тобой сексом. — Пожалуйста, хён, — зажмурив глаза, Донхён шепчет и ноет одновременно. — Я больше не могу. Не издевайся. — Хорошо. Минхён перекидывает через Донхёка руку, нависнув над его дрожащим телом меж раздвинутых ног. Он не сводит с младшего глаз, потому что ему важно знать, как Хёк себя чувствует и как он будет себя вести. — Первый раз? Донхёк машинально кивает. У него всё в первый раз: то, что он испытывает прямо сейчас, происходит впервые в его жизни, и Хёк совершенно не знает, как это контролировать и куда девать своё непокорное стеснение. Вибрация от бешено бьющегося сердца отдаётся в каждом его нерве. Он хочет соединить свои ноги обратно, хочет спрятаться, закрыться, но не может. Голые бёдра Минхёна касаются его худых ног, и Донхёк старается вообще не двигаться. А ведь руки тоже нужно куда-то девать. Но… куда? — Солнце, я люблю тебя, — возможно, Минхён говорит это, чтобы Донхёк немного успокоился, но он лишь больше начинает сходить с ума, когда Марк увлажняет свои пальцы слюной, запуская руку под одеяло. — Будет неприятно. Сколько Минхён себя помнит, он никогда не был плох в сексе, что с девушками, что позже с парнями, и пускай у него не было столь много половых партнёров, он знает, что нужно делать. Марк знает, как доводить до оргазма, как доставлять удовольствие правильно, почти безболезненно, и всё это он собирается использовать на Донхёке. Ему нужно, чтобы Хёк отдался ему полностью, чтобы он перестал бояться. Первый раз всегда пугает, это действительно очень неловко и напряжно, но когда партнёр полностью подстраивается под положение, то становится легче. Минхён медленно вводит два пальца, и Донхёк хмурит брови, кусая губы. Не больно, но да, действительно неприятно. Его глаза закрыты, но даже через опущенные веки он ощущает на себе игривый взгляд мужчины, который льнёт к его губам так же неожиданно, как начал двигать в нём пальцами. Донхёк тихо мычит в поцелуй, но он не желает разрывать его ни на секунду. Сминая нижнюю губу Марка, Хёк ловко проскальзывает языком внутрь, и Ли делает то же самое, прогуливаясь его кончиком по чужим дёснам. Когда кислорода становится катастрофически мало, Минхён отстраняется, коротко улыбаясь Донхёку в губы, и он спускается ниже, переходя к шее, оставляя на тонкой коже короткие поцелуи, вызывающие мурашки по всему телу. Вскоре мужчина вводит три пальца. Без смазки ужасно неудобно, но Минхёна это, конечно, не останавливало. Он не собирается лишать Донхёка удовольствия сегодня. — Всё в порядке? — спрашивает тише прежнего Марк, поднимая на младшего голову. Он оставляет мокрые следы на ключицах Хёка, томно дыша в выемку возле плеча. — Да, — Ли находит в себе силы ответить, растапливаясь под родными поцелуями, как шоколад на ярком солнце. Ему очень, очень, очень хорошо. Наконец, Минхён заканчивает с растяжкой. С пальцев он перестраивается на свой член, делая это так незаметно, что Донхёк не сразу осознаёт это, когда чувствует внутри себя медленные движения. Он тихо хнычет и стонет, впервые открывая глаза спустя всё это время. Минхён всегда красивый. Хёк не знает, куда девать свои руки, он мечется ими по мятой простыне, но Марк быстро решает эту проблему, переплетая с ним пальцы. Донхёк вновь утопает в глубоком поцелуе, чувствуя Минхёна везде и полностью. Мужчина целует мочку донхёкового уха, и его сбитое дыхание эхом отдаётся у Хёка в перепонках. Когда Марк начинает ускоряться, Донхёк не сдерживает протяжного стона, вжимаясь головой в мокрую подушку и продолжая ласково стонать от удовольствия. Его тело полностью поддаётся Минхёну, Донхёк раздвигает свои ноги шире, слегка приподнимаясь, чтобы Марку было удобней выбивать из него весь дух. Донхёк понимает, что не только он здесь должен быть напоен любовью. В какой-то момент Хёк начинает двигаться Марку навстречу, заставляя его ещё больше ускориться. Донхёк кричит и хнычет в наслаждении, и Минхён, вжимая его руки в матрас, смотрит на его прекрасное, красивое тело, полностью подвластное ему. Почувствовав горячую ладонь на своей плоти, Хёк выгибает спину, поддаваясь Минхёну. Ли нежными движениями массирует его член, сбавляя темп, дав им обоим немного отдышаться. И когда Донхёк ощущает влажность внутри своего анального отверстия и неожиданную лёгкость в движениях мужчины, он понимает, что Марк кончил, продолжая медленно двигаться, вбиваясь до самого упора. Вскоре кончает и Донхёк, оставляя на руке Минхёна белый след. Марк выходит из него, и Хёк тут же чувствует приятный холодок по всему телу. — Я люблю тебя, — выстанывает Донхёк в очередной поцелуй. — Люблю, чёрт возьми. — Ты прекрасен. Иди ко мне, солнце, — Минхён приземляется на подушку Хёка, и тот ложится головой ему на грудь, часто вздымающуюся из-за сбитого дыхания. Минхён тоже любит. Любит до невозможности этого милого, девятнадцатилетнего парня.