Я жду тебя! Приблизься, Ариэль!
За его плечом возникает подсвеченный софитами Арсений, словно всегда там и стоял. У него босые ноги и совсем простой костюм — просторная белая рубашка и льняные брюки цвета песка. На фоне корабля и синего задника светлая одежда придает ему особенное, не софитное свечение.Приветствую тебя, мой повелитель! Готов я сделать все, что ты прикажешь.
Его голос мешается с плеском волн, перекатываясь камушками на дне моря. Не отрываясь Антон следит, как он перелетает по сцене, по первому зову возникая за плечом Димы, и каждый раз пытается рассмотреть взгляд, но улавливает только механику движений и весь образ целиком. Знает, что это Арсений, но настойчиво видит в нем лишь Ариэля. Аплодируют долго. Арсений прижимает к себе букет красных роз, которые на фоне его костюма кажутся особенно яркими. Антон украдкой смотрит на Никиту — тот не сводит со сцены восторженных глаз, — а затем ведет его за собой в гримерку. Внутри Оксана безуспешно пытается успокоить громко ругающегося Сережу. — …и кусок этой хламиды зацепился за мачту, или что это за палка, и я бы к черту кубарем покатился, если бы Леха локоть не подставил. — Он трясет зажатым в руках костюмом. — Кто так шьет? — Да никто не заметил, Сереж. — Оксана терпеливо гладит его по руке. — А эту штуку перешьем, чтобы покороче была. — Точно заметили, я же декорации немного повалил, — сокрушенно вздыхает Сережа. — Вон Антон был в зале, — говорит Дима. — У него спроси, видно было или нет. — Антох, — Сережа кидается к нему, — видно было? Антон, который всю пьесу следил только за Ариэлем, старается говорить как можно увереннее: — Вообще не показалось, что было что-то не так. — А ты видел? — Сережа переводит требовательный взгляд на Никиту. — Все было восхитительно. — Никита целует три пальца и вскидывает руку в воздух. — Лучший Шекспир в городе! Оксана смеется, а Сережа, так и не успокоенный их ответами, отходит, пока Антон знакомит продолжающего раздавать комплименты Никиту с труппой. — А где Арсений? — громко шепчет тот на ухо Антону. — Еще один поклонник Ариэля, — посмеивается Дима, смывая с щек грим, и кивает в сторону пышных роз: — Уехал уже, даже цветы не забрал. Никита разочарованно вздыхает. На улице, в опустевшем театральном дворике, они закуривают на скамейке у фонтана. — Знаешь, Антон, — Никита затягивается и наблюдает, как дым рассеивается в прохладном вечернем воздухе, — мне кажется, что на премьере вашего спектакля от меня вообще ничего не останется. Антон тихо смеется и качает головой. — Прямо там возьму и распадусь на ямб и хорей! — восклицает он, вскакивая и делая реверанс. — Будешь потом под креслами собирать. — Это все-таки будет уже не Шекспир. — Вечно ты себя недооцениваешь. — Никита накидывает на него свой шарф, притягивает к себе и оставляет на лбу звонкий поцелуй. — Думаю, ваше актерское соседство переплюнет даже Шекспира. Антон вытирает мокрый след со лба и невольно улыбается. Никита с сигаретой в зубах подходит к фонтану и треплет по загривку каменную собачку, пока Антон закуривает еще одну и провожает глазами догорающий за крышами домов закат.⋘﹏﹏⋙
— Ты ее любишь? — А ты сам как думаешь? Антон смотрит на Арсения изучающе. — Ты будто играешь с нами обоими в какую-то игру, — говорит он задумчиво. — Ставишь эксперимент. — Эксперимент наблюдателя, — тут же подхватывает Арсений, и в его глазах загорается далекий блеск привычного для Глеба безумия. — Вижу, смотрю, замечаю. Поделиться, что я успел заметить? — И что же? — скептически спрашивает Антон. — Достаточно. Я заметил, как тебя приучили думать, что любовь заключается в простоте выбора. В «однажды и навсегда». И теперь ты пытаешься, — все еще улыбается Арсений, через стол наклоняясь ближе, — убедить и Катю, и самого себя, что так на самом деле и есть. — Я никого ни в чем не пытаюсь убедить. — Вот только ты начал сомневаться, — уверенно продолжает Арсений, не обращая внимания на его слова. — Догадываться, что бывает по-другому. Должно быть по-другому. И тебя это пугает, поэтому ты по инерции продолжаешь за свою придуманную любовь сражаться. А на самом деле от нее не осталось и пепелища, потому что с самого начала нечему было гореть. — Я никогда не поверю, что ты на самом деле ее любишь, — упрямо гнет свое Антон. — Поверь в другое, — Арсений вдруг шепчет. — Глаза закрой и честно себе признайся, что всю жизнь чувствовал не то. Антон глаза не закрывает. Арсений задорно улыбается и вдруг взвивается пенящейся волной вверх, в один шаг оказываясь за его спиной. Он тянет стул Антона за спинку, удерживая его на задних ножках, и наклоняется очень близко, к самому уху. — Это чувство невесомости, — говорит он словно бы шепотом, но его голос силой разносится по всему залу. — Стоит один раз ему поддаться, и все последующее всегда будет меркнуть в сравнении. — Отпусти, — требует Антон. Арсений его, конечно же, не слушает и продолжает жарко шептать: — Ты замираешь в верхней точке и, кажется, вот-вот сорвешься вниз. Но пока этого не происходит, пока ты все еще находишься в невесомости, не знаешь, что будет дальше и думать можешь только об одном — о падении, — вот это и есть любовь. Антон замирает, пытаясь сохранять равновесие, а Арсений наклоняет его стул еще ниже. — Поэтому о любви не нужно спрашивать, — продолжает шептать он. — Ее невозможно пропустить. У нее вкус крови на языке. Железо и соль. Сила пожара, напор приливной волны. Замечал такое? Она горит от соприкосновения с воздухом и не потухает. Ее видно. Он подталкивает стул вперед, и Антон, ухватившись за стол, наконец-то садится прямо. — Ты говоришь как безумец. Арсений в ответ улыбается очень ярко, во все зубы. — А кто сказал, что безумие — враг истины? — Давайте здесь остановимся, — просит Добровольский и поворачивается к худруку: — Что думаешь, Стас? — Лучше, чем неделю назад, — одобрительно кивает Стас. — Вот только Антон слишком спокойный. Из-за этого кажется, что Арсений перегибает с резкостью. — Антон, я тоже согласен, — задумчиво говорит Паша. — Но Арсений тут такой нам и нужен, а вот тебе стоит быть немного вовлеченнее. — Волнительнее, я бы сказал, — добавляет Стас. — Тебе не хватает конфликта, Шастун. Как-то не складывается, зачем Костя вообще с этим психом разговаривает. Слишком невозмутимо ты терпишь все его выходки. — Я от него шарахаться, что ли, должен? — устало трет переносицу Антон. — Не в этом дело. Ты с ним рассуждаешь о любимой женщине, при этом он говорит тебе неприятные вещи, но, знаешь, такие, которые одновременно кажутся правдой. Тут Глеб будто озвучивает подсознание Кости, а от подсознания не шарахаются, но и со стоическим принятием тоже ведь не слушают, — рассуждает Стас, пока Добровольский задумчиво кивает. — Понял, Шастун? Ну, мы еще это все прогоним, — машет Паша рукой, отпуская их со сцены. — Есть пока время. В гримерке темно и тихо. Антон сразу же падает на диван и закрывает глаза. Кожа на плече все еще жжется от цепких пальцев, а бесконечные замечания Паши и Стаса уже давно не вызывают ни досады, ни злости. Волнение так волнение, думает он. Любовь так любовь. Он готов добавить в голос хоть перца и патоки, лишь бы ему уже наконец-то из зала сказали: да, было. Было. Образ Паши, с восторгом кричащего: «Было!», кажется вдруг таким утешающе-ярким, что неторопливо перетекает в приятный сон. Наверное, проходит не больше четверти часа, когда резко хлопает дверь и голос режиссера вдруг становится очень разгневанным, а затем делается ниже, протяжнее, из дымки сна оказываясь настоящим и совсем не Пашиным. Сначала Антон решает, что это и вправду ругаются на него, но потом в темноте гримерки угадывает спину Арсения, который пытается застегнуть рукава на рубашке и плечом прижимает к уху телефон. — Я не могу прийти в суд в шесть вечера, Алена, у меня спектакль, и ты прекрасно это знала. Какой судья вообще работает так поздно? — Он замолкает, видимо слушая, что ему отвечают. — Нет, потому что еще ты знала, что если я не приду, то судья просто отдаст вам полную опеку. — В телефоне опять что-то говорят, но Арсений перебивает: — Или ты переносишь время на утро, или я просто перекупаю твоего адвоката. Отлично. Арсений отбрасывает телефон и нервно встряхивает рукавом, на котором так и не смог застегнуть пуговицу, а затем садится у зеркала, зажигает лампу и в отражении, будто споткнувшись, натыкается взглядом на Антона. — Шастун, — говорит он обреченно, — почему ты всегда тут? У тебя дома нет? — Заснул, — отвечает Антон как есть. — Я поэтому и спрашиваю про наличие дома. Теперь телефон Антона, будто почувствовав повисшее в комнате напряжение, начинает вибрировать. Номер незнакомый, но Антон все равно сразу же отвечает: в трубке слышатся помехи, далекий лай собак и неразборчивый голос Макара: — Шаст, черт, где тебя… Ты должен за мной приехать. — Что? — Антон прибавляет звук. — Куда? — Не знаю. — Макар шмыгает носом. — Тут был Эд, нас выписали… Все под какой-то кислотой. Я на улице. Такси возьми, это за городом. — Откуда ты звонишь? — Чью-то трубку нашел. Шаст, — голос Макара на секунду звучит совершенно трезво и понижается до едва разборчивого шепота: — Просто приедь. Под внимательным взглядом Арсения Антон записывает путаные ориентиры и название поселка, а потом пытается добавить адрес в приложение такси, но точка выходит за зону покрытия. — Что-то случилось? — спрашивает Арсений, когда Антон сердито встряхивает телефон. — С другом, — отвечает он, все еще пытаясь добавить адрес. — Нужно его забрать, а чертовы такси не хотят так далеко ехать. — Я могу отвезти. Антон поднимает голову: Арсений, рукой с так и не застегнутым манжетом приобняв спинку стула, невозмутимо смотрит на него в ответ. — Это за городом, километров сорок. Я могу поймать попутку. Арсений встает, уже спокойными движениями за секунду справляется с пуговицей на рукаве и достает из шкафа пальто. — Сомневаюсь в твоем успехе. — Он едва заметно улыбается и останавливается у двери. — Идешь? Мне как раз хотелось прокатиться. В машине, припаркованной за аркой в соседнем дворе, пахнет новым салоном и почти выветрившимся с утра парфюмом. Арсений без выражения выслушивает путаные объяснения Антона, что нужно будет найти столб и забор, у которого стоит Макар, и под мерное тиканье поворотника выезжает на дорогу. — Что с другом случилось? — спрашивает он, притормаживая на светофоре. — Я толком не понял, — трясет головой Антон. — Сказал, что выписали. — Выписали, — фыркает себе под нос Арсений, а затем вежливо спрашивает: — Давно дружите? — С института. — Он тоже актер? — Да. Мы вместе переехали. — В каком театре? — Ни в каком, — вздыхает Антон. — Он не ходит на пробы. — Почему? — Увлекся рэперскими тусовками. Арсений хмыкает и ничего не отвечает. Начинается мелкий дождь. — Я, получается, твой разговор подслушал, — говорит Антон через несколько светофоров. — Извини. — Я думал, все уже ушли, — спокойно отвечает Арсений и включает дворники, которые раз в минуту с тихим скрипом поглаживают стекло. — Ты разводишься? — спрашивает Антон. — Уже развелся. — Я не знал, что ты был женат. — Арсений ведет плечом, словно бы говоря: «Откуда ты мог узнать». — Зачем тогда суд? — Потому что у нас есть ребенок. — И она не хочет совместную опеку? — Ее новому мужу не нравится мой образ жизни, — усмехается Арсений. — А что не так с театром? — Антон морщит нос. — Или он думает, у нас оргии каждый день? — С театром все нормально. Его не устраивает моя личная жизнь. Антон догадывается, что он имеет в виду, но не может признать, что однажды краем глаза в эту личную жизнь уже заглянул. — Встречаешься с монстром из-под кровати, а ребенок может испугаться? — спрашивает он в шутку. — Почти. — Арсений едва заметно улыбается. — Я встречаюсь с мужчиной. Он произносит это совершенно спокойно, словно говорит о погоде, и Антон замирает, не сразу находясь с ответом. — Не очень-то справедливо, — достаточно неуклюже замечает он наконец. Арсений, к его удивлению, весело посмеивается. — И не говори. Опять становится слышно только тихий скрип дворников и стук накрапывающего дождя. Антон чувствует себя последним наглецом, но все-таки осторожно спрашивает: — А почему ты женился, если… — Шастун, — тут же одергивает его Арсений. — Я согласился тебя подвезти, а не давать интервью. Антон поднимает ладони в воздух и поспешно извиняется. Арсений вздыхает: — Не всегда вовремя успеваешь встретить того человека. Ответ исчерпывающий. Антон согласно кивает, чего Арсений, который смотрит на дорогу, конечно же, не видит. Тогда он добавляет: — Мне жаль, что все так сложно. Арсений вдруг поворачивается и улыбается. Живо и ярко, совсем не как герой пьесы. Впервые по-настоящему. Антон на эту улыбку смотрит, слабо веря, что она и правда досталась ему. — А если просто, то ведь скучно. Не замечал, Шастун? — Не замечал, — не может не улыбнуться в ответ Антон. — Не помню, чтобы мне хоть раз было сложно. — Я бы мог рассказать тебе, при чем тут наша пьеса, но ты и так от Паши слушаешь достаточно. Антон скорбно вздыхает: — Опять что-то про любовь? — Немного, — кивает Арсений, притормаживая на повороте. — Просто от своих переживаний играть и правда легче. Это еще на первом курсе рассказывают. — А что еще? — Глубина-а-а, — Арсений очень похоже подражает голосу Добровольского, патетически протягивая слово. — Сколько раз Пашка про нее говорил? — Я давно не считаю, — смеется Антон. — Так часто, что никто уже не воспринимает всерьез, — кивает Арсений. — Он хочет, чтобы ты эту глубину на сцене ему показывал, а откуда ее взять — сам догадайся. Они выезжают из города, и в машине становится темнее, только редкие фонари на обочине проносятся мимо, рисуя полосы на обивке и подсвечивая кончик носа Арсения. — Ты про автора пьесы что-то знаешь? — спрашивает он. — Нет, — качает головой Антон, решив умолчать, что первые полтора месяца думал, что пьесу написал сам Добровольский. — Ее написал Михаил Серов в 1979 году, — говорит Арсений мягко. — Через год после того, как эмигрировал в Америку. Это было последнее, что он написал на русском языке. Знаешь почему? — Выучил английский? — шутит Антон. — Думаю, он его и так знал, — усмехается Арсений. — Нет, эта пьеса стала для него прощанием с родиной, откуда он вообще не хотел уезжать. — Он был из Питера? — Нет, жил в Москве. Очень ее любил, кстати. Играл в театре, но писать у него получалось лучше. — Откуда ты знаешь? — Читал его дневники. Он сам об этом часто говорил: «Актер из меня никудышный, но человек я очень тщеславный. Запомнюсь не лицом, так словом», — цитирует Арсений и усмехается: — Вышло пророчески, потому что знают о нем только как о писателе. Так что два и два. — А почему он эмигрировал? — По любви, — просто отвечает Арсений. — Уже не к Москве, получается? — фыркает Антон. — Да, видимо, что-то посильнее случилось. — Арсений тихо смеется и продолжает: — В общем, вся эта пьеса, если вчитываться между строк, на самом деле очень автобиографичная. Потому что в жизни Миши происходит что? — спрашивает он и сам же отвечает: — Вот есть Миша, актер и писатель, у него, как и у любого приличного человека, есть жена, и вдруг появляется некто третий. И Миша в этого третьего влюбляется. — Не жена влюбляется? — перебивает Антон. — Как раз таки нет, именно он. — А кто-то третий — это Глеб? — Возможно, но мне кажется, что нет. Но это мужчина, тут ты прав. — Ладно, и получается любовный треугольник? — Получается драма, — поправляет Арсений. — Миша глубоко женат, живет в советские времена, в которые, как ты понимаешь, сажают за вещи и поменьше, чем растление нравов. А Миша еще и сам себе ни в чем не готов признаться, потому что влюбленность внезапная, сильная и неправильная. Ведь советскому гражданину и мужчине положено жену любить, а тут такое. — Так а кто тогда Глеб? — хмурится Антон. — Ну, в пьесе фокус смещен, так что в ней он действительно любовник Кати. Но одновременно с этим еще и мистический образ, который вдруг заставляет Костю во всем сомневаться. Появляется в его жизни и наружу выворачивает то, что в нем пряталось. Как Демиан у Гессе. — Я не читал. — Да и не надо. Для зрителя, который просто смотрит картинки, Глеб так и остается слегка безумным персонажем. Но для самого писателя он собирательный образ всех его страхов от вдруг вспыхнувших чувств. То есть получается, что с помощью Глеба он отразил в Косте все этапы принятия с отрицанием, гневом, торгом и так далее, которые проходишь, когда в середине лет влюбляешься в мужчину. — Но я в пьесе ничего такого не заметил, — уверенно говорит Антон. — Да, — кивает Арсений, сворачивая на проселочную дорогу. — Там все цензурно. Но когда знаешь предысторию, это угадывается легко, даже не между строк. Я тебе это говорю, чтобы ты понял, куда играть, — поясняет он, в свете приборной панели поймав задумчивый взгляд. — Чтобы даже у тех зрителей, которые смотрят только картинки, когда они выходят из зала, на дне сознания оставался маленький червячок сомнения: «А то ли я на самом деле увидел?» Очень маленький червячок, Шастун, — добавляет Арсений, когда Антон так и не отворачивается. — То есть флиртовать с Глебом не надо? — уточняет Антон. — Не надо, — усмехается Арсений. — Он и сам справится. Куда дальше? Он медленно ведет машину по проселочной дороге, пока Антон напряженно всматривается в кусты и деревья у обочин. У одного из высоких заборов фары вдруг выхватывают черную тень. Тень поднимает голову — и Антон узнает в ней Макара, который, обняв себя руками за плечи, в одной футболке сидит на корточках. — Илья! — Антон выскакивает из машины, на ходу стягивая толстовку. — Ты как? И где Эд? — добавляет он, пока Макар, трясясь от холода, надевает толстовку и забирается в машину. — Сначала все было отлично, — говорит он сипло. — А потом они все что-то приняли и начали нести полную чушь. Наехали на Эда и Шпиля. Ни за что. Я был на улице и через окно все слышал. И, короче, я так понял, Эд им резко ответил, а у кого-то там был то ли пневмат, то ли просто пугач. И они оба свалили, а я не успел. Так что у меня ни телефона, ничего. Все в тачке осталось. — Ты что-то принял? — спрашивает Антон. — Какую-то мелочь, — отмахивается Макар и крепко зевает. — Ты же знаешь, мне все как дробина, ничего не вставляет. Но это и не кислота была, как у них. У них синтетика какая-то. Кажется, что до города они добираются намного быстрее. Арсений негромко включает радио, под которое Макар на заднем сиденье тут же засыпает, а дождь и скрипучие дворники убаюкивают и Антона. Просыпается он оттого, что Арсений легко касается его плеча и спрашивает, в какой заезжать двор. Уже у дома, так и не растолкав крепко заснувшего Макара, он, чертыхаясь, звонит Никите. Никита спускается на лебединых крыльях своего халата почти сразу. Он, как мамочка, цокает языком при виде недвижимого тела, а потом изумленно замирает, узнав лениво прислонившегося к багажнику Арсения. Оправляется Никита быстро и тут же протягивает Арсению руку: — Рад нашему знакомству, — говорит он не своим, низким и густым голосом. — Много о вас слышал и даже, — почти шепчет Никита, немного наклоняясь и все еще не разрывая рукопожатия, — видел на сцене. — Арсений, это Никита, — устало представляет их друг другу Антон, все еще рассматривая кажущегося неподъемным Макара. — Я знал, что встреча нас еще ждет, — загадочно говорит Никита. — Может, поможешь лучше? — под насмешливым взглядом, который кидает на него Арсений, шипит Антон и за ноги подтягивает Макара ближе к двери. — Сейчас он сам вскочит, — обещает Никита, и, подмигнув Арсению, бросается в салон, и подставляет Илье под нос неопознанный пузырек. Что бы он ему ни дал, Антону все равно, потому что Илья действительно открывает глаза, резко садится, ударяясь головой о низкую дверцу, и сам выбирается из машины. — Я его провожу, — говорит Никита, пока они втроем наблюдают, как Макар ковыляет к подъезду. — Ужасно рад знакомству, Арсений. — Ты извини, — говорит Антон, когда они уходят. — Он до сих пор под впечатлением после Бури. Арсений, в глазах которого все еще читается насмешливая улыбка, легко пожимает плечами и протягивает ему руку. — До завтра, Шастун? — До завтра. Антон отвечает на рукопожатие, смотрит вслед скрывающейся за аркой двора машине и, не переставая зевать, поднимается домой.