В момент своего падения душа словно превращается в камень и бьёт каждого, кто оказался у неё на пути. Она — как слепое орудие Рока. Злого, беспощадного и беспринципного Рока. Всё и вся перестаёт иметь для неё какое–либо значение. Ей настолько больно, что она способна лишь обороняться. И обороняется от всего, от всех — от врагов, друзей, ветряных мельниц… Когда ты испытываешь предельную боль, ты перестаёшь думать о том, что кому–то тоже может быть больно. Напротив, тебе, вдруг, начинает хотеться, чтобы все так страдали и мучились, как ты. Ты желаешь им зла. Впрочем, ты хорошо понимаешь и другое: никто и никогда не поймёт и не поднимется до твоей боли. Никто и никогда. И от осознания этой мысли становится ещё больнее. Ты один на один с бесконечностью страдания. Это предельная точка эгоизма: когда душа, растерявшая прежнюю память о Красоте, утратив прежние знания о «благе», становится жестокой. Может ли душа творить зло? Может ли она разрушать Красоту? К сожалению, да. Может. Неслучайно, Инь в философии Дао, достигая предела, превращается в Ян, и наоборот. Все, что достигает предела, становится своей собственной противоположностью. Ангел превращается в Демона… Анхель де Куатье, «Яблоко Евы».
[окраина деревни Мо, на границе между городами Ланьлин и Цзяннань]
Ночь на, казалось бы, совершенно безлюдную деревеньку Мо, что на границе между городами Ланьлин и Цзяннань, опускалась медленно и тягуче — наверное, так же как переливается густой кисель через край переполненной чаши. Небеса смуглели издевательски постепенно. Солнечный диск нехотя проваливался за горизонт, разбрызгивая в стороны кроваво-золотистые блики, будто бы стремясь ими зацепиться за свинцовые тучи и задержаться подольше, однако и он сдался, позволяя луне царствовать на почти чёрном небосводе. Комната заброшенного дома на окраине буквально утопала во тьме — единственная тусклая дорожка света разливалась с распахнутого настежь окна. Охваченный капканом из лунного света, прямо на расчерченном письменами полу лежал юноша. Его затылок буквально впечатался в пол, в то время как грязные, всклокоченные волосы разметались в стороны. На запястьях следы кандалов, словно опознавательный знак, выдающий в нем бывшего заключённого. Глаза закрыты. Губы сомкнуты и неподвижны. У самых ключиц горло подрагивало в немом созвучии с поднимающейся и опускающейся грудной клеткой — дышал. Но было в этом его сне нечто странное и совершенно точно неправильное. Люди обычно не погружались в собственные сновидения настолько глубоко, словно бы не надеясь когда-либо вообще всплыть обратно на поверхность. А юноша внутри себя падал и падал, в настолько темные закоулки сознания, куда свет до этого ни разу не проникал. Пульс и дыхание были замедленны практически до минимума, как если бы юноша не спал в том самом смысле этого слова, который предполагался, а существовал на узкой грани между жизнью и смертью — глубокий, крепкий и невероятно концентрированный сон. Он помнил, как это было.«Его крик — пламя… Полные боли глаза — искры... На горе Луаньцзан жарко. Действительно жарко. Воздух настолько горячий, как будто сам плавился от этого жара — казалось, если вдохнёшь, он безжалостно обожжет легкие. Едкий, как кислота, запах крови и гнили въедался в слизистую носа, разъедая ее изнутри. Его кровь? Или кровь Вэй Ина? А есть ли разница? Она давно соединилась воедино, смешиваясь с грязью и пылью под ногами. Его? Или Вэй Ина?.. Тонкий и такой знакомый звук флейты, скользил будто бы настоящим лезвием по воздуху — мягко, филигранно, сопровождаемый пронзительными криками, плачем, мольбой, которые будто дополняли его. Сокрушительная волна из звуков накатывала невообразимой волной, грозя сбить с ног, погребая под толщей воды, что не преодолеть. Но Вэнь Кэсин слышал только флейту, концентрировался лишь на ней, сознательно не позволяя себе услышать что-то ещё. Его крик — пламя… Полные боли глаза — искры…»
Рваный выдох сорвался с губ юноши. Но сам спящий не пошевелился даже, продолжая все так же неподвижно лежать на полу. И вроде он спал. Совершенно точно спал. Но, даже охваченный сном, разум не потерял свою способность к осмыслению. Вэнь Кэсин? Кто это? Это он сам? Да, это он. Его зовут Вэнь Кэсин. Его называли именно так, другим же это имя было не по нутру. Но Вэй Ину оно нравилось, хоть обращался к нему, используя его, редко, почти никогда, предпочитая больше «Син-Син, Син-эр, А-Син». Вэй Ин… Кто это? Почему Ю Чанглу вдруг вспомнил о нем? Точно. Вэй Ин. Бесстрашный мальчишка. Шумный. Юноша резко мотнул головой в сторону. С губ сорвался болезненный стон. Нет, не было никакого Вэй Ина или, тем более, Вэнь Кэсина. Он… Ю Чанглу. Сын неизвестного проходимца и нечистой на руку уличной торговки. Юный заклинатель, изгнанный из клана, а ныне вор и дебошир. Ю Чанглу. Просто Ю Чанглу…«Его крик — пламя… Полные боли глаза — искры… Все изменилось слишком внезапно. Вэнь Кэсин даже не смог понять, когда именно… не уловил момент, когда все пошло не так, неправильно. Казалось, что все началось гораздо раньше, чем это можно было заметить, от того юноша и не обратил внимание, и все пришло к тому, что происходило прямо сейчас, как к некому закономерному итогу той цепочке событий, которую толком даже не удавалось отследить, разобрать ту на звенья и все понять хотя бы для самого себя. В воздухе все ещё звучала флейта, сплетая звуки в единое путеводное течение. Вэнь Кэсин не опускал свой веер, который вдруг резко прибавил в своём весе, становясь тяжелым, почти неподъёмным — собственно ядро, окутанное паутиной тьмы истощалось. Продолжал сражаться. Продолжал даже тогда, когда заклинатели из разных кланов и орденов стали окружать его, смыкаясь неразрывным кольцом, отрезая его от Вэй Ина. Продолжал даже тогда, когда видел, как один за другим заклинатели падали, лишались жизни от его рук. И он не мог… остановиться. Не имел права. Сделал свой выбор слишком давно, чтобы отступить сейчас. Всего вдруг стало слишком много… Крики ярости, блеск клинков, град ударов, хрипы умирающих, хруст костей, звон стали, булькающая из рассеченного горла кровь — все это заполнило разум мужчины, утягивая его в чёрную бездну. Лишь тонкий звук флейты не давал пасть окончательно под слабостью собственного отравленного тела, заставляя с отчаянием дикого зверя впиваться, вгрызаться в сочащуюся алой кровью действительность. Мёртвые тела — они все, подобно бесконечному ковру, лежали на холодной земле, а их неподвижные взгляды остановились на том, кто так легко оборвал их жизнь. Но Вэнь Кэсину было плевать на остекленевшие глаза, он прорывался лишь к одному человеку. Его крик — пламя… Полные боли глаза — искры…»
Но этого не было! Не было, правда ведь? Это не его воспоминания! Чьи-то чужие, но совершенно точно не его!Кто он?
Ю Чанглу и сам не понял, в какой именно момент в его голове появилась зыбкая мысль о том… а был ли вообще «Ю Чанглу»? Но эта мысль все крепла. Собственное имя казалось чужим, почти незнакомым, неузнаваемым, а уверенность в том, что оно когда-то ему принадлежало, таяла… подобно залежавшемуся снегу по весне. Все словно бы ускользало сквозь пальцы — никакой возможности удержать, ни малейшей.Зачем он здесь? Для чего?
Нити мыслей продолжали виться в истощенном разуме, соединяясь воедино, образуя неведомой сложности узор, невообразимо крепкий в своих плетения. Точно. Он провел ритуал. Рискнул. Это как обращение к свету за просветлением, но Ю Чанглу хотел обратиться к тьме за наставлением и силой, чтобы иметь возможность отомстить, показать, на что способен. Именно поэтому послушал одного встреченного странствующего заклинателя, у которого было нужное заклинание, и изменил основу, внося чужие правки.Был ли Вэнь Кэсин?
Он слышал о нем. Все слышали о бездушном монстре, что лишал людей жизни и творил немыслимые злодеяния бок о бок со Старейшиной Илина. Их «Путь Тьмы», жестокость и невероятная сила зародили страх в сердцах людей, что не стал слабее со временем. Их обоих уничтожили без следа.Кто он? Был ли Ю Чанглу?
Стена забытья внутри, казавшаяся непробиваемой, незыблемой… Первые трещины стали появляться. Нет. Все не так. Все неправильно. Он Ю Чанглу. Ю Чанглу. Сын неизвестного проходимца и нечистой на руку уличной торговки. Юный заклинатель, изгнанный из клана, а ныне вор и дебошир. Пойманный на попытке украсть вино из одной вшивой лавки. Никогда не являлся членом ордена «Цишань Вэнь», не создавал своего. Не обучал никакого Вэй Ина, просто не знал его. Не сражался с ним бок о бок, готовый не только отнимать чужие жизни, но и отдать свою собственную. Все не так. Все неправильно. Просто послушал совета странствующего заклинателя, чье лицо вспомнить никак не получалось: «Обратиться к тьме, раз для света не хватало сил ядра. Изменить ритуал.».«— А если я дойду до самого конца «Темного пути»? Что тогда? — неожиданно заговорил Вэнь Кэсин. — Неважно, насколько далеко ты уйдёшь во тьму. Я последую за тобой. И ты это… знаешь, Син-Син, — простой ответ. Вэй Ин даже не задумывался толком. Ответил легко и уверенно, не сомневаясь и мгновения. Некоторое время после его слов Вэнь Кэсин молчал. Но и к распитию вина не вернулся. Нетронутая чаша так и осталась на столе, позабытая тем, чьи пальцы ее до недавнего времени так уверенно держали. — Героически и высокопарно. Тебе самое место на широком и светлом пути, — а через мгновение опустошил чашу буквально за один глоток. — …ты иногда бываешь действительно невыносим… знал об этом? — прозвучало как-то устало. — Не больше, чем ты, Син-Син. Но я ведь не жалуюсь? — повёл плечом он в ответ.»
Казалось, сама ночь стала вдруг темнее, а тишина глубже, концентрированней. Но даже если все так и случилось, парень на полу вряд ли заметил разницу. Сейчас все то, что происходило за пределами его тощего мальчишеского тела было несущественным. Он продолжал свое падение дальше, все глубже в темноту, пока его оболочка продолжала неподвижно лежать на полу. И даже лунному свету было не пробиться в непроглядную темень бездны его сновидений.«Его крик — пламя… Полные боли глаза — искры… Вэнь Кэсин видит это. Видит, как клинок стремительно приближается к Вэй Ину. Но тот упускает это. Не замечает даже тогда, когда расстояние от лезвия до тела становится совсем крохотным. Время словно бы издевательски замедлилось, вгрызаясь зубьями в разум, что даже в сейчас с лихорадочным отчаянием пытался найти выход, но его не было. Мгновения замкнулись в петле бесконечности, было четкое ощущение того, что каждая секунда раздувалась, растягивалась до невообразимых размеров. Решение Вэнь Кэсин принимает быстро. Не задумывается ни на мгновение. Не хочется задумываться. Ему это не нужно. Ни к чему. У него и без того почти не осталось времени — яд уже растекался по венам, ослабляя тело. Исход был предрешён. Даже смешно… Все изменилось за короткие мгновения. Хватило бы просчитать «раз-два», чтобы положение изменилось. Ведь именно на счете «два» Вэнь Кэсин оказался совсем близко, практически вплотную к Вэй Ину. Флейта смолкла. На смену ей пришёл звук, с которым лезвие рассекает воздух. Вэнь Кэсин знал, каким тот должен быть. Множество раз слышал его совсем близко. Но сейчас… сейчас этот свист оглушал, пуская неприятную дрожь по телу. Лезвие вошло ему в спину, пронзая практически насквозь, но так и не достигая истинной цели — Вэнь Кэсин стал надёжной преградой, необходимой, единственно возможной. Как глупо. Ещё вчера он бы легко смог бы отразить этот удар. Ещё вчера. Сегодня его тело ослаблено ядом, от которого не было противоядия — и он неотвратимо пожирал тело, не оставляя и шанса. Веер казался неподъёмным. Именно поэтому тело и стало единственно возможной защитой для Вэй Ина. На собственном языке железистый привкус. Кровь. Она во рту, на губах. Вэнь Кэсин закашлялся, позволяя ей стечь по подбородку вниз. Физическая боль… она есть. Ее не проигнорировать, не уменьшить. Но притупляется из-за рук Вэй Ина, что прижимают его к нему, удерживая от падения. Битва вокруг продолжалась, но они будто не замечали этого — тьма надёжно защищала их, давая им последние короткие мгновения. Вэнь Кэсин, ранее бывший для Вэй Ина надежной и монументальной стеной, сейчас мелко подрагивал. Зубы стучали. Меч уже давно покинул тело, но место раны буквально горело, разъедающим плоть, огнём. Он будто стоял в коконе из плотоядных шипов, что вгрызались в него, пытаясь отхватить от него кусок побольше, и яд их отравленных, кривых и изъеденных гнилью зубов просачивался все глубже, достигая сердца. Вэнь Кэсин упрямо упрямо продолжал стоять, чувствуя, как жизнь покидала его с каждым судорожным вдохом, с каждой каплей крови, что вытекала из тела. Ноги дрожали. Удушающая слабость плотно окутывала плоть. Зловоние бессилия для него всегда было чем-то недопустимым. Оно затягивало, уничтожало… прямо как сейчас, когда ноги едва держали, а сознание было не в силах оставаться ясным. Его кровь? Или кровь Вэй Ина? А есть ли разница? Она давно соединилась воедино, смешиваясь с грязью и пылью под ногами. Его? Или Вэй Ина?.. Вэй Ин говорил. Он всегда много говорил. А прямо сейчас и вовсе называл Вэнь Кэсина дураком — даже сейчас никакого почтения! — умолял не бросать его. Пытался зажать его рану. А ещё… еще кажется, говорил что-то о том, что купит столько сладостей из золотистой фасоли, сколько тот сможет съесть, и столько вина, сколько «Син-Син» сможет выпить, взамен лишь нужно остаться рядом, с ним, выжить. Глупый Вэй Ин. Очень глупый. — Прости… — единственное, что говорит Вэнь Кэсин. Ему многое нужно сказать. Но сил практически не осталось. Даже это «прости» прозвучало на грани слышимости, но все равно… уверен, что Вэй Ин его услышал. Собственные дрожащие пальцы упрямо тянулись вверх, пока не коснулись щеки Вэй Ина самыми кончиками, оставляя кровавые следы — его кожа горячая, как и всегда. Его рука накрывает руку Вэнь Кэсина, сдвигая ее, с отчаянием прижимаясь к ладони обветренными сухими губами. Но мужчина уже не чувствует этого. Тьма поглощает его.»
Последней мыслью Ю Чанглу было: «Я напортачил с символами. Я ошибся.». Откуда же ему было знать, что нигде он не ошибался? Странствующим заклинателям вообще доверять не стоило. Но… уже поздно. Было душно. Очень-очень душно. Казалось, что даже дышать было нечем. Призванная тьма, словно становясь живым существом, просачивалась сквозь стены и пол, медленно закручиваясь вихрем. Юноша еще раз беспокойно дернулся. Воздух стал каким-то странным: вязким, даже тягучим. Вздохнуть каждый раз становилось все тяжелее. Казалось, что легкие горят. Больно. Жарко. Невозможно дышать. Еще мгновение, и возникло такое ощущение, что тело его воспламенится не хуже бумаги. Голова разрывалась на части. Желудок скрутило. Хотелось крикнуть, но голос будто бы пропал, лишая Ю Чанглу не только возможности орать от боли, но даже хрипеть не получалось. Раздался странный булькающий звук. На языке ярко ощущался привкус железа. Ю Чанглу судорожно пытался сглотнуть или хотя бы закашляться. Но сил не было ни на что. Жизнь покинула юношу — пожалуй, он сам не успел это толком осознать. Капельки крови закапали на пол, просачиваясь из каждой поры его тела. Мгновение. Капли крови взметнулись вверх и на короткое мгновение застыли в воздухе. Каждая из них словно светилась изнутри, как стая маленьких алых светлячков. Тело юноши неестественно выгнулось до хруста. Жуткое зрелище. Сейчас он больше напоминал опустевшую тряпичную куклу, которой управлял сумасшедший марионеточник. Мертвое тело продолжило двигаться. Голова откинулась, а короткие взъерошенные черные волосы просто повторили ее движение. Рот юноши был распахнут, словно бы в безмолвном душераздирающем крике. Но ни один звук так и не сорвался с его губ. Тишина. Кровь, которая без движения застыла в воздухе, подхваченная тьмой, резким потоком хлынула внутрь, наполняя тело Ю Чанглу. Неподвижные зрачки зеленых глаз закатились, являя белоснежные белки. Мгновение. И все прекратилось. Тело выпрямилось. В тишине раздался щелчок, словно бы позвоночник снова встал на место. Переломанные кости стали постепенно срастаться. Веки опустились, скрывая глаза, изменившие свой цвет с зелёного на карие, почти чёрные. Волосы на голове росли, становясь длиннее, пока не достигли поясницы — грязь с них исчезла. Кожа из смуглой становилась светлее, как и подобало отпрыску знатного рода — словно тончайший фарфор. Черты лица истончились. Следы от оков на запястьях исчезли. Само тело… менялось до неузнаваемости, словно стирая любые упоминания о Ю Чанглу. Сейчас на полу лежал никто иной, как Вэнь Кэсин, погибший при осаде горы Луаньцзан тринадцать лет назад — только моложе себя прежнего лет на десять. Грудная клетка приподнялась, обозначая первый вдох мертвого тела. Через несколько секунд дыхание стало спокойным и размеренным. В комнате все так же было тихо. Создавалось такое ощущение, что мужчина просто крепко и спокойно спал, словно и не было того ужаса, что охватил это тело не так давно.***
Вэнь Кэсин проснулся с собственным хриплым криком, осевшим на губах, резко распахнув глаза. Кожа взмокла, блестела от пота. Сердце грохотало во вздымающейся из-за напрочь сбитого дыхания груди. Умирать — неприятно. Это вполне можно выдать за общеизвестный и неопровержимый факт. Однако мало тех, кто прошел через подобное и смог вернуться, чтобы поделиться впечатлениями. Вэнь Кэсин оказался в числе таких вот «счастливчиков». Хотя нельзя сказать, что стремился к этому, что хотел вернуться. Нет. Он принял свою смерть, нечто закономерное, должное, учитывая всю цепочку обстоятельств, которая и привела к гибели. Все должно было закончиться именно так. Бывают такие моменты, когда, сделав что-то, приходит понимание того, что вернуться обратно и все переиграть нельзя, уже не получится — такие моменты называются «точками невозврата». Если подумать, многое в жизни можно исправить: извиниться перед другом или возлюбленным и продолжить жить, восстановить треснутую вазу. Но иногда… случается такое, что дороги назад просто нет. Остаётся лишь шагать вперёд, деля свою жизнь на «до» и «после», на прошедшее и будущее. Можно было предположить, что у него был шанс передумать, изменить все. Но правда в том, что если у него и был такой шанс, он бы им не воспользовался, и даже если бы вдруг время обратилось вспять, ничего бы не поменял. Вэнь Кэсин принял тогда своё решение осознанно. Жизнь за жизнь — равноценный обмен. Но…Почему он вернулся? Почему именно он?..
Глаза уже должны были привыкнуть к отсутствию света, но темнота все равно не отступила. Тело уже могло переносить боль. Дышать стало гораздо легче. Вдох. Выдох. Силы постепенно начинали возвращаться. Тело слушалось лучше. Уже не больно. Не страшно. Жить можно. Сознание прояснялось медленно, будто бы неохотно. У Вэнь Кэсина даже было подозрение, что ему вообще все приснилось… вплоть до собственного судорожного шёпота на грани слышимости: «Прости…». Но нет… Это было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой. Мысли в голове текли медленно, словно бы с неохотой. Но память была ясна, как день. Причем, речь не только о его собственной, но еще и о той, что принадлежала владельцу этого тела, ставшего его собственным, тем, каким его помнил, только моложе. На вопросы: «Как так вышло?» и «Что вообще произошло?», ответы были найдены довольно быстро. Чужие воспоминания сохранились незаконченными обрывками, но даже их хватило, чтобы восстановить картину произошедшего хотя бы частично. Ю Чанглу, изгнанник, оказался слишком наивен и принял «помощь» неизвестного странствующего заклинателя, чьего лица не запомнил. Глупо. Доверие — сродни драгоценности, доверять ее кому бы-то ни было слишком опасно. На самом деле, то, что Вэнь Кэсин вернулся к жизни не было чем-то неожиданным. На самом деле, это прекрасно вписывалось в схему из сотни вероятностей, находясь слишком далеко от первой десятки — не зря говорят, что, в принципе может произойти все что угодно, кроме того, что не может произойти никогда. Но важно ли это сейчас?«— Прости… — единственное, что говорит Вэнь Кэсин. Ему многое нужно сказать. Но сил практически не осталось. Даже это «прости» прозвучало на грани слышимости, но все равно… уверен, что Вэй Ин его услышал. Собственные дрожащие пальцы упрямо тянулись вверх, пока не коснулись щеки Вэй Ина самыми кончиками, оставляя кровавик следы — его кожа горячая, как и всегда. Его рука накрывает руку Вэнь Кэсина, сдвигая ее, с отчаянием прижимаясь к ладони обветренными сухими губами. Но мужчина уже не чувствует этого. Тьма поглощает его.»
Прошло тринадцать лет, если верить памяти этого тела. Но для Вэнь Кэсина словно прошло не больше пары часов. Боль обжигает нутро каленым железом. Эту рану не залечить никакими письменами, заговорами, никакими целительными отварами, от нее не избавиться. Она будет кровоточить, теряясь в знакомых петлях бесконечности. Нехватка воздуха — вот, что ощущал мужчина. Это когда делаешь вдох, но живительный воздух не поступает внутрь, легкие будто бы сдавлены и горят изнутри. Подобное состояние можно было оправдать внешними причинами, но… нет. Оно уходило корнями глубже, в само его естество. Что чувствует человек, когда его душат? Сначала ощущаешь, как сдавливает горло. Глаза слезятся. И во рту появляется очень… очень кислый привкус. А потом будто кто-то зажигает спичку, прямо у тебя в груди — все тело горит. Пламя заполняет легкие, горло и проникает в глаза. И, наконец, огонь превращается в лед. Будто сотня маленьких иголок пронзает твои пальцы. Сначала видишь звезды, затем темнота. Вэнь Кэсин знает, что Вэй Ин погиб. Погиб, упав со скалы. И он кричит. Кричит оглушающе громко, раздирая исторгаемым звуком собственное горло. Кулаки непроизвольно сжались. Короткие ногти впились в кожу, раздирая ее до крови ладоней.«— А если я дойду до самого конца «Темного пути»? Что тогда? — неожиданно заговорил Вэнь Кэсин. — Неважно, насколько далеко ты уйдёшь во тьму. Я последую за тобой. И ты это… знаешь, Син-Син, — простой ответ.»
Не спас. Не справился. Не смог. Кулак с силой врезался в пол. Еще и еще… еще и еще… И так до тех пор, пока доски пола не стали окрашиваться в красный. — Глупый мальчишка…[резиденция ордена «Цинхэ Не», Нечистая Юдоль]
Се Ван стоял у распахнутого окна в своих покоях. Прохладный ветер с легкими нотками влаги играл с чёрными волосами, с полами чёрных одежд, который он носил, несмотря на то, что те совершенно не вписывались в ряды тёмно-серых ханьфу с запахом с краями украшенными золотыми узорами. На его лице застыло выражение крайней задумчивости. Се Ван помнил это состояние в природе с детства и не мог объяснить, почему все именно так. Оно начиналось только ясным утром, чуть раньше восхода солнца, до его первых лучей. Безоблачное небо уже начинало высветляться и медленно, словно нехотя, разбегалось множеством красок и оттенков. Глубокую темно-синюю бирюзу, плавно перетекая из одного цвета в другой, сменял туманный нежно-розовый, постепенно становясь ярким, насыщенным, почти алым… Разом смолкали ночные птицы, а утренние, проснувшись, еще не пели, а словно ждали чего-то. Земля лежала еще темная, незрячая, сумеречная, но уже не ночная. Она медленно просыпалась и тихо избавлялась от ночных, окутывающих ее невесомых покровов. Если дул ветер, то наступал полный штиль. Вместе с птицами все в мире замолкало и становилось оцепенелым, но уже не спящим. Все живое и неживое в единый миг замирало, словно парализованное, и этой неведомой стихии всецело подчинялся и человек. Отчего-то становилось страшно нарушить вселенскую минуту молчания… Се Ван не понимал, что происходило с ним в это время, да и не нужно было понимать. Очень важно было прочувствовать это состояние до спирающего горло комка неясной и какой-то высочайшей тревоги, до волны озноба, пробежавшего по телу, до слезы, словно выдутой ветром. На миг подумалось… а что бы сказал отец, окажись он вдруг рядом и увидь сына в таком состоянии? Ничего бы не сказал. Скорее уж, убил бы за все, что было сделано. А осуждающие взгляды… Их хватило от других. Именно так смотрели на Се Вана, когда тот взял забрал с поля боя «Сыван Сианьцюй», клинок принадлежавший Вэнь Кэсину, его флейту и веер. Многие хотели их уничтожить или прибрать себе, однако оспорить право Се Вана не мог никто — в конце концов, они с Вэнь Кэсином были братьями. Только две пары глаз смотрели иначе, словно… понимая. Раны от потери так и не затянулись. Он все ещё помнил, как брат бросился вперёд, защищая собой Вэй Ина. Не размышляя и мгновения, подставил себя под удар, позволяя чужому клинку пронзить себя насквозь. Се Ван тогда метнул один из своих кинжалов в отчаянной попытке предотвратить то, что должно было случиться, защитить брата от рокового удара. Но… не смог. Не успел. Опоздал лишь на мгновение. Вэй Ина тоже не спас. Все эти тринадцать лет Се Ван ни на мгновение не забывал тот день, их лица. В ушах все ещё стоял раздирающий душу крик Вэй Ина, когда Вэнь Кэсин сделал свой последний вдох у него на руках — тогда ещё один из заклинателей что-то сказал ему, но Се Ван был слишком далеко, чтобы расслышать, лишь увидел, что что бы он ни сказал, это были его последние слова, а в глазах Вэй Ина застыла густая и вязкая вина, граничащая с безумием и отчаянием. Да… Как будто и не было этих тринадцати лет. Се Ван не единожды приходил на гору Луаньцзан. Сначала искал, искал их тела, хоть что-то… но от них ничего не осталось, словно их и не было вовсе. Когда надежда разыскать их истлела, оставляя после себя лишь горстку пепла, он все равно продолжил приходить — просто стоял на самом краю, смотря вдаль, лишь через время доставая пипу, перебирая пальцами струны, складывая отдельные звуки в цельную мелодию, надеясь, что их души услышат, где бы они ни были. Глубокий вдох. Прикрытые глаза. Шумный выдох. Тихий звон. Да, это был именно этот звук. Сначала проскользнула мысль, что показалось. Но… нет. Звон повторился. Глаза резко и широко распахнулись. Се Ван обернулся. Пяти быстрых широких шагов хватило, чтобы преодолеть расстояние до стойки, где был в своих ножнах «Сыван Сианьцюй». Тихий звон прозвучал в третий раз. Внимательный взгляд тёмных глаз заметил, что ножны оказались приоткрыты, тусклым блеском лезвия привлекая внимание. Поддаваясь порыву, Се Ван сомкнул пальцы вокруг рукояти, которая впервые за тринадцать лет оказалась неожиданно тёплой, словно клинок кто-то некоторое время подержал в руках. — У тебя получилось… — шепотом, на грани слышимости.