× × ×
Осенний ночной воздух и аромат вымокшей под ливнем запыленной травы обносил две темные фигуры, остававшиеся на случайно захлопнувшемся силой сквозняка балконе в четвёртом часу ночи. Без попыток развязать жалкий диаложек или решить нововыявленную проблему. Горе без энтузиазма грела поочередно ладони над зажигалкой и то и дело поднимала голову от навязчивого ощущения слежки, вероятно, девушкой, стоящей по левую руку в ее любимой кожаной куртке. Брутальный элемент одежды смотрелся чрезвычайно по-дурацки и моментами шатенка даже ловила себя на ухмылке. Тоже довольно дурацкой. — Мне холодно, — звеняще раздаётся впервые за несколько часов молчания. Горе покашливает, едва заметно склоняет голову на бок и перехватывает пристальный взор наблюдательницы, которая теперь думает что же ответить. — Я могу вернуть куртку? Она же всё-таки твоя, — Эля прячет лицо в воротнике от стыда, пойманная на такой неумелой слежке. — Тогда холодно будет уже тебе, — очередная безразмерная пауза. Горе отвлекается, чтобы спрятать зажигалку в карман джинс. — И что же нам делать? Эля молча расстегивает зип-молнию на запáхе, без особого энтузиазма стягивает кожу с плеч, собираясь отдать вещь ее обладательнице, но замирает в тот момент, когда ее шею вдруг сковывает металлическим доспехом кольцо из пары замерзших рук, а ночное безмолвие нарушается наигранно отвлечённым: — Не снимай. Мне и так тепло.О нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет...
О чем ты думаешь, Эля?
Вопрос хороший. На размышление дается 30 секу- 0 секунд, ибо какого черта Горе сейчас делает? Ее холодные кисти ныряют под мятую рубашку осторожно, но без расчёта трусливо дезертировать с поля боя. Пальцы проходятся по ребрам, как по ксилофону, и каждое движение способствует воспроизведению немой мелодии из десятков рваных вдохов-выдохов. По телу рассыпаются мурашки, а грудная клетка, будто бы издав указ о запрете сокращений диафрагмы, ждет сердце — своего мятежного заключенного, пока оно не вернется из пяток, где зачастило находиться последние дни. Подбородок чуть опущен, зрачок не фокусируется и плавает по черному шелку. Горе еще увереннее тянется к растерянному и смущенному лицу, выдерживает этот нечитаемый взгляд и естественную манерность движений. Левой рукой ловко цепляет вторую пуговицу и тут же ее расстегивает, лишь на мгновение опустив глаза. Кусочно выгоревшие, упавшие с плечей и теперь свисающие перед лицом пряди да мнимая астрономическая единица — всё, что осталось от барьера между ними. Атмосфера... атмосфера что надо... Никто не отрицает, вероятно, неправильный исход, но никто и не провоцирует кульминацию. Страшно. Правду говорят: обжегшись молоком, дуешь на воду. Так что ни одна сторона не горит желанием обзавестись еще парочкой, возможно, сотен таких ожогов благодаря жару прерывистого дыхания и неосторожным прикосновениям. Для Эли это чудовищно дорого — позволить себе стать просроченной таблеткой супрастина и раствориться в стакане черной воды, лишь ради того, чтобы хоть на секунду получить возможность избавиться от аллергической реакции на затянувшееся одиночество; Стоит ли такая мимолетная озабоченность ее рассудка? Добровольно лечь на стол патологоанатома-бывшей, что променяла тебя на парня и, наконец, смириться с поражением в этой бесконечной битве по негласным правилам. И какова вероятность, что проявленная слабость к холодным, одетым в металл, ладоням не повернет лицо прямо под уверенную пощечину жизни, и всё не повторится как в предыдущий раз? " — Прости, я так не могу. Любить девушек это ненормально, из-за тебя у меня едет крыша. И у тебя тоже. Ты просто запуталась, потому что еще не встретила парня, который бы тебе понравился. Нам стоит оставить это, Эль..." Да, вот так она и сказала тогда. Гомофобия действительно дерьмовая вещь. Не хочется, воюя за возможность, убить ее обстоятельствами. Оставят ли они друг другу нечто светлое вместо набора несрастающихся ссадин в этот раз? И есть ли в сим умоляющем взгляде напротив неаккуратно разлитая искренность, или это лишь страх с аккомпанементом любопытства? Да к чертям это, хах... Это проблемы будущей Эли. А сейчас, запертыми по собственной дурости на всю ночь на балконе жениной квартиры, самое время совершать ошибки. — Наверное, моя мама сказала тоже самое перед тем как рожать меня, — крутилось у младшей в голове. Взгляды пересеклись: рассеянный темно-торчковый иКак в первый раз.