В другой жизни

- Блииин...ничего не получается, - парень откинулся на спинку стула, устало потирая затëкшую шею. - Первая строчка вроде неплохая, - лба коснулась прохладная ладонь. Осаму жалобно заскулил. Он оттолкнулся ногами от пола и покачнувшись на задних ножках упëрся головой в мягкий живот. - Прекрати, это ужасно. Какой же я никчëмный, даже обещанный любовный стих не в силах написать. Живот мягко задрожал. - Не смейся, - обиженно поднял взгляд Осаму, - лучше пожалей меня. Я такой бедный и несчастный. Холодная ладонь потрепала непослушные волосы: - Ты не несчастный, но насчёт бедного - согласен. - Ну вот. А ты говорил, что со мной не из-за денег, все вы мужчины одинаковы! Ладонь оторвалась от волос, зарядив наглецу щелбаном прямо в лоб. - Забыл? Мне предлагали целый дворец. - Снова ты об этом, - Дадзай зашипев потирал ушибленное место, - тот придурок даже два плюс два сложить не может. Сверху послышался насмешливый ответ: - Возможно, зато у него есть деньги. Осаму фыркнул. - Почему же у тебя встаëт только на него?, - он многозначительно постучал указательным пальцем о висок, намекая на свой мозг. Мужчина сзади скривился, откидывая стуло подальше от себя, словно там находилась самая грязная вещь в мире, грозившая вот-вот испачкать его чистейшую душу. - Прекрати извергать этот бред! Лучше пойди сделай мне чай. Осаму хихикнул, нагнувшись корпусом вперёд. - Какие полевые букетики ты решил испробовать в этот раз? Сзади на мгновение притихли. «Думает». - Ромашки... Дадзай обернулся назад. - Как прикажете, госпожа-а-а. *** Идя по лесной тропинке, листья тихо шуршали под ногами. Они создавали мягкую подушку на земле и твëрдая почва почти не ощущалась под туфлями. Он словно ходил по облачкам, иногда стрелявших догнивающими ветками. Осаму хмыкнул. И как ему могло прийти в голову такое глупое сравнение? Наверное, это уже вошло в привычку - придумывать всякие забавные речевые конструкции в попытках подобрать нужную комбинацию слов для очередного начала, в будущем недописанного, стиха. Сегодня утро выдалось более прохладным чем вчера, но это неудивительно поскольку ночью шëл небольшой дождь. Зато теперь он мог наслаждаться свежим, влажным воздухом, пахнущим так сладко и свежо что глаза жмурились от удовольствия, а сердце волнительно сжималось чуть сильнее обычного. Дадзай достал из кармана брюк маленький блокнотик и огрызок пожëванного карандаша. Душа требовала выплеснуть переполнявшие эмоции на бумаге, но в голове было совсем пусто, словно кто-то выключил лампочку в этом пыльном, пустом кабинете. *** - Ну, что там написал? Дадзай вымученно поднял веки: - Хрень. Он вырвал лист комкая его в руке и не глядя перекинул через плечо. Спросивший нагнулся к комку, расправляя бумагу на которой пестрило множество чёрточек с завитушками, покрывая целые куплеты. - И что же тебе не понравилось?, - поинтересовался мужчина. Осаму потëр ладонями лицо. - Всё. Прозвучал усталый выдох. Он аккуратно сложил стих и запихнул себе в карман. Мужчина всегда так делал; непонятно, то-ли он хранил их для Дадзая, то-ли он сам их перечитывал, когда никто не видел. - Что говорит редакция? Осаму жалобно простонал: - Они думают, что я смогу закончить книгу к понедельнику. Буд-то там только пару глав дописать. Пошатываясь, он встал со своего места и раскрыв объятия, уткнулся другому в шею. - Это будет лучшая моя работа. Не хочу что-бы она была написана плохо, ты же знаешь. Его утешали мягко поглаживая по ещё влажным после душа волосам. - Знаю. - К тому же я хочу необычный финал, он не должен заканчиваться так примитивно, как они предлагают. Эта история достойна большего, но идеи никак не лезут в голову, - он покрепче сжал чужую талию, - что мне делать? Без денег от продажи книги мы не сможем выплатить первый взнос за квартиру. Ухо обдало тëплым влажным дыханием: - Ничего. Деньги всегда найдутся. Осаму слабо улыбнулся. - Если бы, - он упëрся своим подбородком в его костлявое плечо, - а ещё тебе на лечение нужно. В бок больно пнули локтем. Дадзай вскрикнув хотел было возмутиться, но его опередили, схватив за нос. Им начали покручивать из стороны в сторону отчего на глазах выступили слëзы. - Прекрати унывать, иначе я выставлю тебя вон и прийдëтся бомжевать, как последняя псина. - Ай-яй-яй, милый, я всë понял. Отпусти мой нос! Мужчина засмеялся, отталкивая его голову назад. - Уяснил? В ответ кивнули, слезливо потирая красный нос: - Уяснил! *** Солнце осторожно заглядывало сквозь кроны высоких деревьев, с трудом карабкаясь по зелёным верхушкам. Оно хотело прогуляться по росистым лужайкам, расстилая свой тëплый ковëр, но сосны, словно стражи, раскинув пушистые ветки, закрывали собой подлесок. Какая-то птица запела тоненьким голоском, счастливо присвистывая и завлекая других в свой примитивный хор. Кукушка тоже подала голос, ей удавалось перекричать всю ту свору птиц, начавших было вытягивать ноты. Невысокая трава и кущи мягко ударялись о кожаные туфли и чëрные штаны. Осаму поглубже вдохнул воздух, поднимая голову вверх. Маленький лучик пробился сквозь ветку ударив ему в лоб. Мужчина вымученно улыбнулся, прикрывая уставшие веки. «Пожалуй, здесь и останусь.» Он подошёл к стоявшему неподалёку огромному дубу с желудями. Внизу на стволе пышно рос мох, так и сочась влагой. Дадзай снял пиджак, постелив его на землю и присел, подперев спиной влажную кору. Бегущая комашка тут же перекочевала к нему на плечо в поисках еды, но Осаму нечего ей предложить. Он раскрыл свой блокнот хорошенько облизав карандаш. «С чего ж начать?» Край глаза зацепился за выглядывающие из кустов серые ушки. «Начну со стиха.» *** Познакомились они ещё в колледже, с первой же встречи возненавидев друг друга. Сейчас их перепалки кажутся глупыми и смешными, но тогда они могли днями препираться, кривя губы при одном лишь виде чужого лица. Вскоре их соперничество немного поутихло и комендант счëл благоразумным поселить парней в одну комнату. Тогда же, совершенно случайно, закрутился их роман. Бурный, пылкий, с долей горечи, но какой же безумный! Осаму прищурился вспоминая о тех буйных днях молодости. Казалось, это было в совершено другой жизни - яркой и живой. В ней не было безвыходных ситуаций, она сочилась и таяла на кончике языка, заполняя счастьем каждую клеточку организма. Это было так давно, что Дадзай позабыл каково это - летать. Лететь и не падать, не разбиваться о высокие скалы, словно волны разрушаемые острыми утëсами. Ох, он однажды пробовал быть в роли этих самых волн и сброситься со скалы, но Фëдор вовремя подоспел, не дав тому упасть. От досады, Осаму прикусил конец карандаша. У него было столько прекрасных попыток уйти из жизни, но ни одна не увенчалась успехом. Достоевский, как тот демон появлялся из ниоткуда и вытаскивал парня из холодных лап смерти. Иногда мужчина всерьёз думал, что любовник продал душу ради этого. И сегодня расплатился... В попытках придумать что-то толковое, Дадзай выводил каракули на слегка потрëпаном листике. *** Ветер мягко покачивал листья на воде, а вместе с ними покачивался Осаму. Вода наполовину скрывала его в своих обволакивающих объятиях, хватая за избитые костяшки пальцев, играя с волосами, любимой гавайской рубашкой и сросшимися с кожей бинтами. В этом ставку, рядом с отчим домом его парня, в богом забытой русской деревне, было необычайно спокойно. Словно душу омывала холодная летняя вода, преподнося в подарок лишь умиротворение и покой. Дадзай решил - если топиться, то только здесь. Тихое уединение с обдумыванием идеального плана самоубийства нарушило тревожное ощущение чьего-то присутствия. Разлепив слипшиеся веки, Осаму повернул голову в бок. Вода неприятно заливала уши, отчего недовольная морщинка на лбу стала чуть глубже. На берегу уныло опустив голову, сидел Фëдор и палкой пытался прихлопнуть комаров присевших на зелёную воду. Занятие было забавное, особенно наблюдая за тем, как мужчина неуклюже избегает брызг воды и потревоженных им насекомых, недовольно жужжащих на ухо. Дадзай улыбнулся. На языке уже вертелись язвительные замечания, но его прервало недовольное шипение. Сзади кто-то начал обеспокоенно носиться и пытаться вытащить Осаму из пруда. Потревоженная вода пошла рябью. Всплеск и кто-то упал. Дадзай недовольно перевернулся, увязнув ногами в скользкий мул. Обернувшись он заметил вымокшее тело, барахтающееся в грязной воде. Ацуси прямо таки ненавидел воду, пытаясь поскорее выбраться из неë. Недовольный нарушителями их с Достоевским времяпрепровождения, Дадзай налетел на бедного паренька, утаскивая в камыши. - Ага, попался! Ацуси, друг, ты мой тайный поклонник, раз любишь преследовать меня? Бедный мальчик забарахтался, захлëбываясь в немом крике. Стоявший рядом на берегу Сигма, взволновано подбежал к ним. - Прекрати Дадзай, мы всего-лишь хотели позвать вас на ужин и увидели тебя в воде. Что мы должны были подумать? - А-а-а, пожалуйста, отпустите меня! Я думал вы топиться собрались. Осаму ещё пару раз окунул паренька в вонючей воде, а потом помог ему выбраться на берег. Сигма подал руку друзьям. Привлеченный посторонним шумом, Фëдор прекратил своё баловство с палкой, выкинув еë в пруд, но избежать брызг в этот раз не удалось и старые тапочки полностью намокли, хлюпая при каждом шаге. От неприятных ощущений он поморщил курносый нос: - Что случилось? - Представляешь, - начал Дадзай, выкручивая мокрую рубашку и поправляя сползшие бинты, - они думали, что я решил утопиться! Фëдор окинул его взглядом. Белая одежда с бинтами поменяли цвет на зелëный. Прийдется постараться, отстирывая всë это. - Я б тоже так подумал. - Сколько попыток уже было? - обиженно выкрикнул Ацуси прячась у Сигмы за спиной. - Фу, злые!, - гаркнул Осаму. - Запомните, если рядом мой любимый Фëдор, это не самоубийство, а свидание. Поняли? Троица скептически окинула его взглядом. Уточнение: сколько попыток было НА ИХ СВИДАНИИ? Достоевский устало потëр пальцами переносицу. - Может пойдëм в дом, там ужин остывает?,- предложил Сигма уводя растроенного Накадзиму домой. - Что? Осаму невинно хлопал глазами в ответ на осуждающие взгляды Фëдора. - Пойдëм, иначе в скором времени я стану ужином для комаров. - Хочешь, я их отгоню для тебя? - весело поскакал рядом с ним Дадзай. - Да. Можешь начать с себя. - Нет, нет. Для этого ещё рано, я не нашëл того, кто совершит со мной двойное самоубийство. - Уверен, Гоголь с радостью последует за тобой. - Гоголь... - ...наше лицо сейчас - это многовековая история отношений других людей. Верно, братец? Фëдор устало вздохнул запивая ответ чаем. Вечера в их небольшой компании бывших сокурсников проходили довольно поэтично, наполненные философскими рассуждениями и цитатами великих людей. Раз в год Достоевский любезно открывал двери отчего дома, позволяя друзьям отдохнуть там в прекрасной компании. Иногда к ним из Англии приезжала Агата, сестра Фëдора, и тогда их монотонные вечера скрашивали жуткие рассказы о убийствах, придуманные женщиной. - Да я прям вселенское достояние!, - весело захохотал Николай осушая очередную рюмку. На пластинке играли старые советские песни, горячо любимые хозяйкой дома. - Ты то уж точно, - фыркнул Накахара. - И какого хрена у тебя мой бокал?, - ревниво закричал рыжик, отбирая вино из чужих пьяных лап. - Ой, это твой? Извиняюсь, не заметил, - причмокнул парень, лукаво искря хитрыми глазами. - Коля, думаю, нам пора идти спать, - устало вздохнул Сигма. - Как? Уже? - Да. Сигма подхватил парня под руку, утаскивая его в свою комнату. Не желая успокаиваться, юноша на прощание начал всех обнимать и целовать в щеку, слезливо жалуясь на Сигму за бездушность. Когда очередь дошла до Чуи, тот злобно зашипел, вмазав кулаком Гоголю в челюсть. Сигма взволновано прикрикнул на него и им обоим пришлось тащить отключившегося Николая на второй этаж. Ближе к одиннадцати часам, все разошлись по комнатам спать или заниматься личными делами. На старом пыльном ковру в гостиной остались только Фëдор и Дадзай, удобно примостившийся головой между ног парня обнимая при этом его тощее бедро. Музыка продолжала негромко играть, прокручиваемая старой пластинкой. Осаму очень любил эти недели проведённые вдали от шумных городов, в компании дорогих сердцу людей, а особенно ему нравилось обниматься с Достоевским и слушать его завывания под заученные на память песенки. Фëдор мягко поглаживал непослушные волосы возлюбленного, перебирая их кончиками пальцев и закручивая на концах кудряшки. - Людям нравится моя книга. - Угу, - промычал Достоевский. - Скажи, я плохо пишу? - Мне нравится то, что ты пишешь, - к виску склонились даря лëгкий поцелуй. - А мне нравится твоя ложь. - Дадзай, - в голосе сквозил холод, - прекрати. Он зажмурился, утыкаясь носом в чëрную ткань брюк: - Хорошо. На мгновение повисла тишина. Кто-то громко хлопнул дверью, можно было почувствовать как задрожал старый деревянный дом. - Что-то ты похудел, - Осаму в полудрёме сильнее сжал чужую ногу. - Я всегда худой. - Нет, раньше не так. Лицо успокаивающе погладили шершавые руки: - Тебе кажется. Дадзай довольно улыбнулся: - Твоя анемия прогрессирует. Ответа не последовало. Музыка медленно лилась из под иглы. - Котик. - М?, - Дадзай уже был на грани сна. Где-то сверху слышался приглушëнный любимый голос: - Что если..., - небольшая пауза, - я однажды исчезну? Осаму ошарашенно распахнул глаза, поворачиваясь лицом к парню. Их взгляды встретились, застывая в немом вопросе. Голос Дадзая дрожал. Он боялся моргнуть, Достоевского не хотелось упускать из вида. - О чëм ты? Фиалковые глаза встревоженно заметались по чужому лицу. Он не ожидал такой реакции от собеседника. - Я...просто... - Ты хочешь уйти? Осаму резко поднялся, садясь напротив и внимательно наблюдая за его выражением лица. - Нет. - Тогда зачем задавать такие глупые вопросы? Осаму был зол. Ужасно зол. Вот и ответ на заданный вопрос. Он не представляет жизни без Фëдора. Слишком любимый, слишком желанный, слишком незаменимый. Когда кто-то говорил о смысле жизни, перед взором всегда представало заспанное лицо Достоевского, тихо посапывающее на груди. Это был глупый вопрос хотя бы потому, что исчезни из его жизни Фëдор и некому будет спасти Осаму из петли. Достоевский ведь прекрасно знал это, зачем же задавать столь глупый вопрос? Он жить без него не мог! Все следующие дни Дадзай внимательно наблюдал за Фëдором не отходя от него ни на шаг. Остальные немного удивились подобной перемене в друге, постоянно убегающем от строгого надзора любовника ради очередных попыток самоубийства, но особого внимания этому не придали. У парочки всегда были странные отношения. Зато Достоевского это сильно тревожило. Такое поведение говорило лишь о том, что Дадзай ни за что в жизни не отпустит его. Это больно резало сердце. Теперь сказать ему правду становилось практически невозможно - она убьет парня раньше времени. Сейчас, сидя один в лесу под каким-то старым дубом и слушая шелест листьев, Осаму жалел, что поддался внутреннему демону. Стоило сесть и хорошенько всë обдумать, но тогда думать не хотелось. *** Всë хорошее когда-нибудь заканчивается, с отношением так же. Дадзай стал очень ревнив. Фëдору разрешалось общаться с другими только под пристальным надзором. Даже встречи с друзьями проходили лишь с разрешения Осаму. Достоевского подобные запреты злили и вскоре в квартире каждый день вспыхивала новая ссора. Ревность любовника была абсурдна, ведь Достоевский никогда не давал повода для этого, но партнëра было сложно переубедить. В их конфликт пытались вмешаться друзья, но это закончилось лишь новыми запретами. Страх полностью поглотил душу писателя, он сходил с ума от мысли, что Фëдор может исчезнуть. Отныне бессонница стала постоянным спутником парня. Он не мог сомкнуть глаз, пристально наблюдая за спящим под боком парнем, искренне веря, что если уснуть - он исчезнет. Фëдора его психическое здоровье сильно беспокоило. Он был в ужасе от происходящего с Дадзаем и не мог представить, что делать дальше. Попытки сводить того к психологу, заканчивались истериками или паническими атаками. Те пол года превратились в настоящий ад для обоих. Вскоре Достоевскому пришлось покинуть работу, добровольно запираясь в квартире вместе с любимым. К счастью, писал Осаму много и весьма удачно, теперь рассказы приносили им неплохой доход, достаточно, что бы не нуждаться ни в чем. *** Вскоре жизнь снова превратилась в монотонную повседневность. Фëдор старался ради Осаму, а тот старался ради издательства. Его книги становились очень популярными и однажды им пришло письмо от президента с просьбой написать определенную историю про бедного человека. Парень выполнил заказ, отдав еë лично. За неë он получил награду. Дадзай был на пике своей писательской карьеры. Его частенько приглашали на телевидение, закрытые литературные вечера и просто поужинать в компании таких же известных творческих людей. Достоевский же ждал дома. Он никуда не ходил, ни с кем не гулял и даже в магазин выходил редко. Осаму будет беспокоиться. От друзей пришлось отдалиться, только сестра чаще наведывалась. - Вот скажи пожалуйста, на кой хрен он тебе сдался? Ты только посмотри, этот ублюдок гуляет фиг пойми с кем, а тебе даже заговорить с соседом запрещает!, - Агата кипела яростью по отношению к отсутствующему Дадзаю. - Прекрати, - Достоевский поставил перед сестрой омлет и чашку ромашкового чая. Они с Осаму недавно переехали в новый дом и сестра тут же прилетела к нему в гости. Выйдя из аэропорта, женщина была ужасно потрясена видом любимого брата. И как этот придурок не замечал во что превратилась его обожаемая домашняя зверушка? Ах, да, он был занят трахая других женщин! - Посмотри на себя, Федя, ты похож на того скелета Гришу, стоявшего у нас в классе биологии. - Агата, - он злобно сверкнул глазами, - я же сказал, прекрати. Мужчина достал из рукава зелëного свитера синий платочек, закашлявшись в сильном приступе. Голова ужасно кружилась, а мир готов был поменять местами землю с небесами. Достоевский знал, что выглядит ужасно. Теперь он был не просто бледен, а имел зелёную с землистым оттенком кожу. Волосы утеряли свой блеск и густоту, они секлись и ломались. Вечером мужчина боялся идти в ванную, что бы не видеть тот клок выпавших волос. Огромные синяки и выпирающие кости - это не то, что должен видеть его Осаму. В душе Фëдор радовался тому, что Дадзай целыми днями пропадает в высшем обществе, в окружении молодых девушек, не видя болезненное, умирающее тело рядом. Возможно, так ему будет проще принять правду. Под вечер Агата уехала в отель, не желая ночевать в доме ненавистного ей хозяина. На самом деле она очень не хотела оставлять брата одного, особенно в таком состоянии, но тот упрямо настоял на своëм. После еë ухода долго сдерживающийся парень, побежал в туалет опорожняя пустой желудок. Он уже неделю ничего не ел. Со рта полилась желчь в перемешку с ромашковым чаем. Хотелось рвать, но не было чем и приходилось заливать в себя воду что бы хоть как-то облегчить собственную участь. Под конец со рта стекала слизь, а по щекам лились слëзы. Фëдор мечтал, что бы пытка поскорее закончилась. Через пол часа мужчина сумел привести себя в порядок, выходя из ванной. Суставы постоянно болели, а ужасная слабость клонила в сон. Ему казалось, что он чувствует запах своей разлагающейся заживо плоти. Он душил, мешал жить спокойно напоминая о его болезни. Кое-как добравшись до кровати, Достоевский завалился в холодную постель. Уже довольно давно он засыпал один. Следующее утро для Фëдора началось с головокружения и тошноты. Хотелось спать. Уже не первый месяц утро сопровождалось этими ощущениями. Он мечтал освободиться. Каждый нож, окно, верëвка представлялись спасением для грешной души. Его мольбы не были услышаны Господом. Отчаянные, грешные просьбы оставались просто словами. Мрачные мысли развеялись словно пепел, когда затылок обдало горячим дыханием. «Господи!» Удушающая паника затмила чувство тошноты. Целую неделю Дадзай не появлялся дома, ездя по стране и раздавая автографы, а тут вдруг решил явиться. Достоевскому немедленно нужно привести себя в порядок! Он попытался аккуратно выползти из-под тяжёлой туши сверху. - Ты так похудел, - перепуганного мужчину сильнее притянули к себе. «Господи, Осаму, почему именно сегодня тебе захотелось приехать?» Фëдор уткнулся лицом в подушку. - Тебе кажется, - как бы он не хотел, но голос звучал слишком слабо и хрипло. На мгновение повисла тишина. Кажется, Дадзай снова уснул. Достоевский осторожно повернул голову, что бы взглянуть на чужое лицо. Фиалковый взгляд споткнулся о широко распахнутые глаза напротив. Страх сковал всë его существо. Он видит. Видит то, насколько отвратительно выглядит его Фëдор. - Может у тебя анорексия?, - по лицу Дадзая невозможно сказать насколько тëмные тучи сейчас сгущались над ним. Казалось ещё немного и ударит молния, поражая собой всё вокруг. Достоевский собрал последние силы, отталкивая его подальше и вскакивая с кровати. - Ты неделями не появляешься дома, а теперь решил вспомнить о моем существовании? Осаму попытался что-то прошептать одними губами, но всё замерло, когда в лучах утреннего солнца предстал Фëдор. Сухой, бледный скелет, сгорбившийся от собственной ноши. Поредевшие волосы непослушно липли к впавшим щекам. Конечности превратились в кривые тонкие ветки на высохшем дереве. Но самое ужасное - синяки. Они страшными багровыми пятнами выглядывали из-под рукавов белой футболки. - Фëдор?, - Дадзай не верил собственным глазам. Как он раньше не замечал явную болезненность парня? Верно, любовник не позволял ему увидеть. Тот смотрел на него с пылающим взглядом. Холодный блеск аметиста отражал испуганное лицо напротив. Он был зол. Зол на себя, на Бога, на Осаму. Зол на весь мир. Его хрупкая душа требовала помощи. Он искал его с отчаянным безразличием и не получал ничего. Достоевский поджал губы. Он покрепче сжал кулаки, вдавливая ногтями кожу ладони. Сейчас или никогда. Сегодня он решится попросить помощи, ведь ни тело, ни сердце больше не выдержит. - Да, я болен, - мужчина опустил взгляд, врезаясь ногтями в плоть, - год назад у меня обнаружили онкологию. Я проходил химию, но она не помогла...кажется. Ну вот, он сказал. Наступила тишина. Гнусная, холодная тишина. Небо над мужчинами крошилось, плавно опускаясь порохом к их ногам. «Господи, пожалуйста, не молчи, не молчи. Скажи что-то, скажи, пожалуйста.» Когда порох приближается к адскому огню, вниз, он взрывается непонятным, обжигающим чувством. Сейчас Осаму был бледнее Достоевского. Вся кровь ушла в пятки. В голове совсем пусто, отвратительно мерзко от собственной невнимательности. Дадзай поднялся, подходя ближе к нахохленному возлюбленному. Тот тяжелым взглядом сопровождал каждое его движение. Осаму растерянно, слабо прижал мужчину к себе, неосознанно поглаживая тонкие волосы. Он виноват. Ужасно виноват перед ним. *** Осаму эгоист. Всю жизнь он ставил свои интересы превыше чужих, даже любимый человек отходил на второй план, когда дело касалось его интересов. Проблема в том, что Достоевский с радостью потакал желаниям возлюбленного, уступая себе. Последние две недели Осаму проклинал собственный характер. Он ни на шаг не отходил от умирающего Фëдора, он не спал считая каждый удар слабенького сердца. Дадзай боялся даже мысли допустить, что может потерять Достоевского. Но однажды в чужой груди стало тихо. Умер он спокойно, во сне. Без слезливых прощаний - на них не осталось сил, без последних слов - Осаму они не нужны. Всë произошли слишком...просто. Даже не верилось. До самого утра Дадзай продолжал гладить по голове бездыханное тело. Парень наблюдал за стрелкой висевших в палате часов. Когда она приблизилась к шести утра, к ним зашла медсестра. Потом прибежал Сигма, Ацуси, Гоголь и Чуя. Именно они организовали похорон - Осаму был не в состоянии выдавить даже слово из горла, просто кивая головой на все утешения и предложения от друзей сходить к психологу. *** В лесу было спокойно и хорошо. Дадзай прикрыл веки. Он только что сбежал с похорона. Видеть любимое лицо в гробу оказалось невероятно сложно. Сложнее, чем описать свои чувства. Оставив под деревом блокнот и огрызок карандаша, писатель с лëгкой улыбкой поднялся с насиженного места. Нужно идти дальше. - Котик. - М? Фëдор мягко перебирал непослушные волосы. - Ты...будешь любить меня, когда я потеряю цвет своих глаз? Дадзай с трудом открыл веки. Лежать у Достоевского на коленях было очень приятно. - Конечно. - А если я потеряю волосы? - Да. - И если превращусь в скелета? Осаму усмехнулся. - О чём ты, конечно же! Я буду любить тебя даже если ты превратишься в ту мерзкую крысу. Ты их вообще видел? На них даже смотреть противно. Но если это будешь ты - я готов не выпускать еë из рук, целовать каждую секунду и зажимать в объятиях. - Какая чепуха. Достоевский со смехом наклонился, целуя его в висок. Осаму расплылся в счастливой улыбке. Он будет любить его даже в другой жизни.