Цвет кирпича

Каждый день, возвращаясь из школы, я видела кирпичный хлебзавод. Он был почти напротив моего дома, и если высунуться из окна моей комнаты до пояса, можно было бы увидеть его красный угол. Это было двухэтажное здание, покрытое сеткой трещин. Его окна были узкими, цветными или совершенно тусклыми, выбитыми. Каждый раз, когда я проходила мимо него, останавливалась. Меня давно интересовали советские заводы. В них было обещание стабильного будущего. Это успокаивало. Я смотрела на него и думала, что может быть, это здание простояло больше, чем живут на свете мои родители. Я смотрела и вспоминала то время, которого не видела. В моих глазах все будто становилось нарисованным мелками. Деревья, клумбы, цветы, ларьки, улыбающиеся люди – я видела это зимой и летом, стоило мне только взглянуть на кирпичный заброшенный хлебзавод. Когда мне исполнилось двенадцать, я решила пробраться туда, пока мама будет готовиться к празднику. Ася поддержала мою идею и присоединилась. Был июнь. Суббота. Мы с Асей подумали, что на выходных там людей точно не будет. Тем более мама говорила мне, что после вечера пятницы все отсыпаются, так что опасений у нас не было. Пока шли, моя подруга отломила от сухого куста длинную прямую ветку и пыталась вызвать меня на дуэль. Я вызов принять не могла, потому что была взрослее на один год и уже начинала презирать ее глупые детские выходки. Спустя пару минут у нас был счёт 9:11 в мою пользу. Мы забрались в здание через низкое и широкое выбитое окно. Ася караулила, а я забиралась, потому что она боялась лезть первая. Думала, что наткнется на мышей. Потом я ее страховала. Ася случайно чуть не дала мне по лицу ботинком. Внутри было много коробок и пыли. На полу оставались четкие следы наших ног. От непривычки мы кашляли. Воздух был тухлый. В лучах света, который проникал через цветные высокие окна, плавали пылинки. Временами раздавался тяжёлый скрип металла, который летел к потолку и опадал на нас со всех сторон, и казалось, что весь этот завод вот-вот сложится пополам. Находится долго там поначалу не хотелось. Вскоре Ася начала ныть. Она говорила, что устала. Я ей нисколечко не верила: однажды мы пешком два раза город обошли, а тут такая мелочь и устала! А потом я наступила на мертвую крысу, и мы завизжали и выбежали оттуда, сверкая пятками. Ася чуть не перевернулась, споткнувшись об очередную коробку. Нас уже не завораживал вид цветных бликов на рыжих кирпичных стенах. Ася поклялась, что не пойдет туда больше даже под угрозой пистолета. Но потом ближе к 14 годам мы стали ходить туда все чаще. Мы ходили туда время от времени, а летом из него просто не вылазили. У нас была мысль остаться там на ночёвку, но мы побоялись говорить об этой идее родителям. Я вынашивала идею сказать своей матери, что иду на ночёвку к Асе, а Асиной маме сказать, что она идёт на ночёвку ко мне, а самим пойти на завод, но боялась последствий раскрытия такой вылазки. Во всяком случае вскоре мы знали хлебзавод вдоль и поперек. Туда никто не заходил, и он никогда не охранялся. Казалось, что про него совсем все забыли. Мы там что только не делали: только костры не жгли, хотя Ася пыталась меня уговорить. Даже зефир приносила. С тех пор прошло много лет. Очарование пропало. Теперь, когда я приходила на завод, то чувствовала – он за мной наблюдает. Ждёт, что я оступлюсь, запутаюсь в собственных ногах, упаду и раскрою себе голову. Он смотрел на меня темными пустыми глазами, и мне всё реже хотелось туда идти. Из нежного и прекрасного видения он превратился в полуразложившийся труп несбыточных надежд прошлого поколения, разваливающийся под собственным весом. Я понимала, что выросла. В этом году нам стукнуло пятнадцать. Мы с Асей много раз ругались и мирились, но никогда не оставляли друг друга. Мы надеялись поступить в один и тот же колледж на одну специальность. А Ася всё реже выходила гулять – готовилась к экзаменам. Под конец учебного года Ася позвала меня прогуляться. Позвала как-то слишком серьезно. Я поняла, что что-то должно было случиться. Мы пришли на хлебзавод. Она привела меня в комнату, которую называли "витражной", которая отличалась огромным синим окном почти во всю стену и высотой с метр. Было ещё достаточно светло. Блики тревожно дрожали на стенах. – Ань, ты же не обидешься, если я пойду в медицинский колледж? – Она робко взглянула мне в глаза. Ася в одну минуту убила меня. Лучше бы принесла сюда нож. Я не понимала. У нас был план, и всем он нравился. Просто согласись она с ним, и все бы было хорошо. Я отвернулась от Аси и подошла к витражу вплотную. Чуть не плакала. – Я так рада, что ты не обижаешься. Ты ведь понимаешь, что так будет лучше? И мне... Я в порыве ярости схватила обломок кирпича, который лежал на "подоконнике" витража и от отчаянной ненависти не к Асе, но к этой самой минуте, я кинула в нее тот обломок. Я не целилась, просто мне очень захотелось его бросить именно туда, где она стояла. Это было случайно. Я не хотела её убивать. Это вышло случайно. Она повернула голову немного влево, и камень ударил ее в висок. Я не кидала сильно. То есть. Не хотела точно. И кажется, что не сильно. Я лишь заметила потом боковым зрением, как она падает. Сначала не поняла. Потом Ася упала и ударилась головой. Этот глухой звук никак не может уйти из моей головы. Я не помню, что делала дальше. Плакала, кажется. Потом молчала. У меня была истерика. Я дрожала, будто меня выставили на мороз в одной блузке. Потом увидела ящики. Заставила ими Асю. Помню, стояла, и начинало темнеть. Мне показалось, что кто-то зовёт меня. Я оглянулась. Увидела, как женская вытянутая тень, как облако, медленно подплыла к моему лицу. Я убежала оттуда. Пришла домой поздно. Долго лежала в кровати. Не раздевлась. Меня трясло. Хотела взять из маминой комнаты ещё одеял, но не могла встать. Моя комната стала похожа на гроб. У каждой вещи появился мрачный тёмно-синий нимб. Моя комната выглядела так, будто я кого-то убила. У двери скрипнула половица. Я накрылась одеялом и отвернулась. Ко мне вошла мать. Я даже не посмотрела на нее, но знала, что зашла она, ведь больше некому. Она молча, как мертвец, села на угол моей кровати. Я почувствовала, что едва ощутимо натянулась одеяло у моих ног и прогнулся матрас. Она наклонилась ко мне и дотронулась до плеча. Я развернулась и увидела темно-синий силуэт матери и полоску света из коридора. Она что-то говорила, и пока говорила, вертела головой. Ее нос то появлялся, то исчезал совершенно. Я отвечала невпопад. Она ушла. Опять накрылась, и только мать притворила дверь, вскочила и чуть не упала. Я поняла, что совершила ошибку, которая стоит мне жизни. Ася могла написать в дневнике, что идёт на встречу со мной. Или сказать матери, что хочет со мною встретиться. Мне показалось, что в этот самый момент невидимая рука подняла топор над моей головой, а я должна только плакать и молиться, дёргаться в истерике. Я поднялась на ноги, цепляясь за спинку кровати. На лбу выступил холодный пот. Я хотела бежать во двор. Думала, что если успею, то смогу разблокировать телефон Аси и написать на свой: «Извини, сегодня я не смогу прийти» или написать ее матери: «Я погуляю еще немного без Ани». Но окно на улицу было открыто, я услышала шум техники совсем рядом и выглянула в окно. Я не хотела видеть того, что увидела. Но увидела и заплакала. Много-много рабочих копошились около места убийства. Видимо сегодня хлебзавод решили снести. Я не знаю, стоит мне смеяться или плакать. Все может обойтись. А может, какой-то дотошный строитель зайдет в ту самую комнату и почувствует странный запах. Простите меня, пожалуйста. Кажется, я уже слышу крики.