Во мне дырка - зашей.

* * * Гортанные крики и громкие всхлипывания доносятся со всех углов небольшой безлюдной улицы. Сверкающий нож-бабочка с немного затупленным углом, на бешеной скорости продвигается все глубже и глубже в тонкую кожную ткань груди. Капли брызгают во все стороны, немного попадая на лицо, а обезумевший Рома словно завыл: —…Я ведь предупреждал тебя! Теперь то мы и посмотрим, что внутри у настоящих предателей. - захлебываясь в собственных слёзах выдавил Пятифан, всхлипывая за каждым словом с выступающей пеной в уголках рта. Петров издает свои последние вздохи, в попытках набрать ещё хотя-бы малейший глоток воздуха, что безуспешно. Глаза навеки закрываются, а бедное тело так и продолжает обильно кровоточить. Не это ли конец его жизни, его двенадцати лет? Пред своим окончанием, он видит небольшие, но такие эмоциональные галлюцинации с фрагментами его жизни. «Ты отнял у меня всё.»- можно прочесть в выражении лица Антона. Рома тяжело дышит, слёзы безудержно стекают по его щекам, словно ручей пробирается через лужицы. «Жалкий, грязный ублюдок!» Сильные руки трясутся, словно в последний раз. Перчатки впитывают в себя алую человеческую кровь. Он ещё долго не может сообразить, что натворил. Его мысли словно смешались меж собой, не образовывая никакого пространства для активности разума. Обездвиженное тело без души жалко лежит, продолжая кровоточить. На щеках дрожит последняя слеза, что в сию же секунду замерзает. Дунул сильный ветер, пришло неимоверное чувство ненависти и горького сожаления. —Я не хочу сесть в тюрьму… -Про себя мыслит Пятифанов, стараясь не сойти с ума совсем. Он касается блондинистых, почти что белых волос своего друга. Взгляд его так бездушен, как у огромной собаки, что так бессердечно напала на жертву. Юноша сидит некоторое время на холодном, заснеженном асфальте, крепко держа Антона в своих руках, прислоняя его голову к своей груди. Никто не в силах помочь им и сказать что-либо. Он хочет извиниться, но не может. Слишком поздно пришла осознанность, ревность всегда будет брать то, что хочет. Уже не получится прокрутить время вспять. Это, должно быть, самая обидная вещь.