Одна нераскрытая душа

Вечерние сумерки сгущаются над уже менее оживлённым парком, но это совершенно не отвлекает девушку с парнем, сидящих на обочине старой сцены. Она радостно качает ногами, активно жестикулируя и что-то поминутно вскрикивая, тогда как я лишь с ярким блеском в глазах внимательно слушаю её, иногда останавливая коротким взмахом руки, чтобы задать какой-то вопрос, дабы получить больше информации. Редкие посетители, проходящие рядом, с улыбками наблюдают за нами, прикладывая немало усилий, чтобы всё же отвести завистливый взгляд и отправиться дальше, жалея о своей утраченной молодости.       — Неужели это и правда сцена твоего дедушки? Столько лет я прихожу в этот парк, будь то просто для собственного развлечения или развлечения других, но я даже и не мог предположить, что когда-нибудь смогу познакомиться с дочерью самого Отори…       — Ха-ха-ха! — розоволосая комично хмурит брови и вскакивает с места, едва не запнувшись, так что я по инстинкту подаюсь вперёд, чтобы тут же поймать её, если она вдруг умудрится упасть на ровном месте. — Да, это я — Эму Отори! А знаешь ли ты кое-что ещё?! — она широко улыбается, придавая своему голосу таинственности. — Эму значит улыбкааа!       — У тебя очень красивое имя, — я снова киваю, в очередной раз поражаясь тому, как совершенно незначительными и обыденными действиями этой девочке удаётся поднять мне настроение впервые за столь долгое время.       — Знаю! Спасибо, Руи-кун! — она набрасывается на меня с объятиями, и я неловко обхватываю её за спину, пытаясь прийти хотя бы к какому-нибудь разумному решению в этой ситуации, которое не испортило бы такой чудесный момент. Мы познакомились всего пару недель назад, но нас не покидало чувство, словно мы знали друг друга уже целую жизнь и лишь умудрились как-то случайно забыть об этом. Эму всё не может избавиться от своей дурацкой привычки кричать во всю глотку, что она, наконец «смогла встретиться со своим давним приятелем, которого так долго ждала», пока этот самый приятель лишь продолжает виновато и застенчиво улыбаться, идя рядом с ней, в ответ на вопросительные взгляды остальных. Как-никак, я бесконечно рад тому, что в попытках угодить лишь самому Цукасе, я смог приобрести что-то ценное и для себя. Под «ценностью» подразумевалась ещё и сцена. Наше первое общее выступление успешно прошло сегодня, и некоторые знакомые мне лица прибыли, чтобы поддержать образовавшуюся труппу из трёх участников. Многие зрители были довольно удивлены такому внезапному повороту событий, но от этого остались не менее разочарованными. Никто и не мог представить, что вечно легкомысленная улыбающаяся девочка и два, уже крепко сдружившихся парня, один из которых всё ещё продолжал шугаться, как огня, внезапного шороха, раздавшегося рядом, а второй лишь выступал в роли его верной поддержки и опоры, смогут поставить такое весёлое и яркое представление, которое по существу оценили не только маленькие дети, но и их родители. Я был рассказчиком, повествуя таинственную историю с хорошим концом своим спокойным мелодичным голосом, Цукаса одновременно играл и похитителя немощной молодой принцессы Эму и её спасителя. Нас встретили пару-тройкой жидких хлопков, которые под конец преобразовались в настоящий шквал из приветственных аплодисментов, шум от которых до сих пор откликается в ушах и разливается теплом в груди. Цукаса вызвался немного прибраться на сцене, чтобы придать ей более презентабельный вид. Эму рвалась к нему с помощью, но он каждый раз качал головой, не переставая говорить, что обладательнице такой чудесной вещи, как Чудо-сцена нужен верно заслуженный отдых. Я воспользовался этим шансом, чтобы немного поговорить с девушкой, пригласив её сесть у своего плеча, оставив Цукасу бегать с шваброй позади, надеясь, что тот не запнется в спешке о собственную ногу. Эму вдруг хитро улыбается и кладёт свою голову с немного растрепанными ярко-розовыми волосами на моё плечо. Я совершенно не готов к столь большому безмерному количеству тактильности, но всё же прихожу к выводу, что раз теперь рядом со мной есть Эму, данное явление вскоре перестанет удивлять и заставлять постоянно вздрагивать.       — Руи-кун, а ты не пробовал поговорить с ним? — внезапно спрашивает девушка, обвив руками моё предплечье, уставившись мне в глаза пронзительным любопытным взглядом.       — С ним? — я чувствую, как моя бледная кожа в очередной раз покрывается мурашками, а сердце тревожно замирает внутри. Я снова сделал что-то не так? Не досмотрел, не пришёл на помощь в нужное время?       — Знаешь, мне снился сон… Руи-кун испытывал довольно тяжелые времена, когда ему пришлось оставить Цукасу-куна за ближайшим поворотом, одарив его прощальным взглядом. — Эму всё ещё продолжает говорить подбадривающим озорным тоном, но её брови несильно сводятся, выдавая гложущую её тревогу за двух друзей, судьба которых искренне волновала девушку.       — И что? — я тяжело сглатываю, тревожно заламывая руки, по какой-то причине слепо надеясь на то, что Эму не придаст этому никакого значения, внезапно решив, что пролетающая мимо птичка гораздо интереснее всех этих мизерных проблем, поселившихся в моей душе. Цукаса за спиной всё что-то тихо напевает себе под нос, порой даже смеётся, кажется, он действительно знает, как развеселить себя в подходящий момент. Для чего Эму говорит мне это? Для чего обращает на меня свой взор широко раскрытых малиновых глаз, в которых проглядывается не одна лишь детская невинность, как может показаться сначала?       — Руи-кун, молчанием редко можно сделать кому-нибудь лучше. Особенно в таком не слишком вандахой случае, — Эму неловко улыбается, явно огорчившись тем, что ввела меня в настоящий ужас своим незамысловатым вопросом.

«А ты не пробовал поговорить с ним?»

Какая глупость. Конечно же я пробовал. Но все мои надежды раскрыть рот, дабы поведать об ярком пламени, вырывающемся наружу уже который день, разбивались о сиящую улыбку Цукасы и его нежные руки, с такой заботой принимавшие меня к себе. Он скажет обратное, но он не поймёт. Потому что это слишком сложно даже для меня. Когда я просил о малейшей толике любви, способной согреть мою промерзшую до основания плоть, которая уже успела покрыться твёрдой коркой после стольких лет, проведенных на одном единственном месте без единой попытки двинуться, чтобы ощутить хотя бы что-то от работающих мышц, я вовсе не умолял о чертовой влюблённости. Она ранит слишком сильно, она заставляет тебя то громко смеяться, то протяжно плакать и крепко сжимать ткань рубашки, покрывающую грудь на месте, где сердце продолжает биться, где сердце набирается даже большими силами, чтобы стучать настолько сильно, что даже приводит в ужас. Любовь не является прекрасным и безупречным десертом, который тебе преподносят на блюдечке за одни лишь красивые глазки и хорошее поведение. Любовь цепко хватает тебя в свои оковы, принуждая поверить её приятному шепоту, опускаясь вместе с ней на самое дно всё ниже и ниже, чтобы внезапно обнаружить, что ты разучился дышать. Я правда пытался поговорить с Цукасой, когда захлёбывался в болезненных рыданиях, крепко хватаясь за его заботливо подставленные руки. Но я не смог. Ни единого раза. Кем я являлся для него, чтобы внезапно выставить напоказ всю свою подноготную, представляя на всеобщее обозрение кровоточащие раны от собственных неспокойных мыслей в голове? Ведь я совсем не желаю получить ещё один разочарованный взгляд в спину, как только я отвернусь лишь на мгновение. Цукаса сказал бы, что всё хорошо. Цукаса не позволил бы мне сломиться, даже если бы я собственноручно схватился за свою кожу, в надежде вырваться наконец оттуда. Но мне всё ещё было страшно. Мы говорили, говорили и говорили, но я каждый раз словно проглатывал собственный язык, стыдясь делиться своей болью с человеком, который от неё избавлял. И всё равно это выливалось наружу, причём самым неблагоприятным образом — когда я уже просто не мог сдерживаться. Всю свою жизнь я выбирал способ сбегать от своих страданий, отвлекаясь на что-нибудь ещё, я довольно привык к такому образу жизни, начиная верить слухам одноклассников, что такой отброс, как я, и не заслуживает чего-то большего. Я чувствую себя донельзя эгоистичным, когда засыпаю в обхвате чужих тёплых рук, но я больше просто не нахожу другого выхода. Мне стыдно, но ведь и стыд всегда был важнейшей составляющей моего ничтожного существования, так что почему бы не дать ему обхватить своими мощными длинными лозами и моего близкого друга, который всё продолжал уверять меня, что не позволит мне утянуть себя же в самый низ? Неуверенность. Хоть и, по сравнению с предыдущими годами, мне стало гораздо легче произносить приветственные речи перед собравшейся толпой, она всё ещё оставалась внутри. Порой ко мне подбегают взволнованные дети с пробелами на месте зубов и на одном дыхании спрашивают, хватаясь за край разрисованного плаща. «Как вам удаётся делать такие яркие выступления?» Я постоянно смущаюсь, но стараюсь как можно быстрее собраться с мыслями, чтобы ответить под подбадривающим взглядом Цукасы, который всегда стоит у моего плеча, незаметно сжимая его. После чего я часто дарю ребёнку свой фирменный самодельный шарик, что приводит его в настоящее перевозбуждение от радости, так что я не могу не рассмеяться беззлобным смехом. Я бы хотел, чтобы дети никогда не выбирались из своих коконов неведения, лишь бы не наблюдать за тем, как их счастливая улыбка преобразовывается в гримасу ужаса. Страх. Однажды Цукаса спросил, чего я боюсь больше всего, пока обхватывал руками мою спину, а его лицо свешивалось так низко к моему. До этого он долго вещал о своём сильном страхе самых разных насекомых, а также о переживаниях, касательно его долгого пути актёра. Но я не мог ничем ответить, кроме сочувственного вздоха и отчаянной попытки перевести диалог в другое русло, только бы он не затронул моё собственное осиное гнездо. Всё же, я доверяю Цукасе гораздо больше, чем себе, в конце концов, у него хотя бы имеется рабочая голова на плечах, в отличие от моей, однако пересилить себя я не мог. Я обязательно скажу ему потом, как только впервые научусь мыслить. Стыд. Я всегда поражался тому, как человеческие существа умудряются одолевать это противное отвратительное чувство. Несмотря на всё это, я никогда не позволю ему побороть себя, так и перечёркивая все установленные правила, дабы написать на них сверху свои личные, применимые только мне, и понятные в полной мере только моему созданию. Выбирать путь жизни по принципу «нужно делать всё хорошо и не поддаваться искушениям» оказалось слишком скучным решением, так что изобрести свой собственный было гораздо интереснее. Стыд никуда не пропал, я всё ещё стыдился своего тела, своих чувств и действий, но с этим уже можно было просто смириться. Вряд ли подобное лечится хоть чем-то, кроме как попытками отвлечься на что-то отличное от бесконечных страданий. Эти факторы всегда ограждади меня непробиваемой стеной от остальных, что уж говорить о человеке, который заменил мне воздух. И я не собираюсь лезть из кожи вон, лишь бы угодить ему, я собираюсь просто молчать в то время, когда стоило бы заговорить, и говорить в то время, когда стоило бы наконец заткнуться. Это жалко, противно и отталкивающе, но, по всей видимости, данная натура была присвоена мне при рождении, а выбирать в том случае, к сожалению, не приходилось. Цукаса может не выдержать возлагаемой на него ответственности. Точнее, он будет уверен в том, что окажется способен, но впоследствии бросит все свои старания, когда я наотрез откажусь видеть солнечный свет вообще. Но это лишь слова, лишь переживания, вызванные неосторожным вопросом Эму, которая, казалось, и вовсе не удивлена моим небольшим ступором, в то время, как все эти мысли проносятся у меня в сознании. Я уже не чувствую себя настолько плохо, как мне хотелось считать, лишь бы меня пожалели чуть дольше. Всё, что успел сделать Цукаса — невероятно, и будь я проклят, если хоть на день посмею позабыть обо всём этом. Возможно, я был даже чересчур благодарным, когда возносил Цукасу до неба, но по другому у меня не получалось.       — Поговорить? — наконец произношу я, переводя поникший взгляд на девушку. — О чём?       — Руи-кун, ты правда можешь быть честен со мной. Хорошо? — Эму невинно улыбается, невольно пододвигаясь чуть ближе, чтобы одарить меня искреней поддержкой, на которую я никогда я не научусь реагировать подобающее. — Ты действительно важен для Цукасы-куна, ты знаешь это?       — Важен? Да, я знаю, — я не понимаю, что мне предпринять, чтобы умерить беспокойство Эму, распространяющееся на меня. Она мне и правда очень нравится, и я её ценю, но что мне теперь отвечать? — Мы ставим лучшие шоу в Фениленде. С тобой, конечно же, они получаются даже веселее!       — Спасибо, спасибо! — Отори хлопает в ладоши, но её глаза всё ещё наполнены сомнениями, когда она указывает на Цукасу, который уже почти закончил с уборкой, что-то разглядывая в дальнем углу сцены. — Я никогда не сталкивалась с подобным, когда твоё сердце делает бабамс и бум-бум рядом с кем-то ещё… — она тихо шепчет, прильнув ко мне, из её кармана незаметно выпадает горстка конфет, на которые я перевожу свой взор, как на своё единственное спасение. — Но тебе не стоит так бояться, если ты скажешь. Я ничего не отвечаю, лишь молча смотрю в детское, но такое серьёзное лицо напротив. Эму настолько проницательна, и мне даже не стоит пытаться скрыть от неё что-нибудь, поскольку она прочитает меня, как широко раскрытую книгу. Если бы все люди обладали такими способностями, то я бы впал в настоящую агонию. Солнце скрывается за горизонтом, а я скрываюсь за своими руками, не позволяя Эму придвинуться ещё ближе. Я знаю, что она хочет помочь, хочет понять меня лучше, но я снова боюсь, как трусливый заяц, и это настолько ничтожно, что хочется вновь убежать. Как только её тёплая ладонь осторожно гладит меня по предплечью, я чувствую что готов разрыдаться, но мне становится легче.       — Так, я закончил! — внезапно громкий голос Цукасы разносится совсем близко, но он тут же снижает его на пару тонов, уловив атмосферу. — Всё в порядке?       — Мы с Руи-куном разговаривали о разных вещах! — Эму кивает и тут же двигается, особождая ему место между мной и собой. — Цукаса-кун, садись к нам! Цукаса присаживается и пару мгновений лишь недоуменно переводит взгляд с меня на Эму, словно хочет спросить что-то важное, но в конце концов решает лишь тихо вздохнуть, но вскоре его лицо озаряется.       — Нельзя вам сидеть такими грустными! Ну смотрите, — он вдруг набрасывается на Эму с объятиями и переводит озорной взгляд на меня, делая приглашающий жест рукой. — Руи, иди сюда! — девушка в ответ громко смеётся и тоже протягивает обе руки вперёд. Я неуверенно придвигаюсь к ним ближе, но всё равно замираю. Точно ли у меня есть на это право? Взмахиваю головой и осторожно приобнимаю своих друзей за плечи. Вероятно, раз меня пригласили, право у меня как-никак есть. Тепло разливается по груди, когда Цукаса усиливает хватку вокруг моей талии, а Эму дышит, как паровоз, куда-то в шею. Мы начинаем хохотать все втроём, словно сходим с ума, отпугивая каких-то прохожих своими криками. Если бы кто-нибудь пару лет назад сказал мне, что когда-нибудь в будущем я обрету такой крепкий круг общения, то я бы ни за что не поверил. Но сейчас я готов. Слезы начинают течь по заалевшим щекам, но их не спешат утереть, поскольку плачут уже все трое. В такой куче я уже не могу различить кого я держу, да и это уже не столь важно, поскольку они оба находятся рядом со мной, у моего сердца. Перед глазами мелькают лишь розовые и жёлтые оттенки, а я вспоминаю Нене. Может, стоит познакомить её с Эму? С Цукасой она уже виделась, причём не один раз, и всё прошло гораздо лучше, чем можно было ожидать от людей со столь разными характерами… Нене тоже было бы тяжело влиться, но я бы помог ей, как она всегда помогала мне. Цукаса разжимает объятия, смотря мне прямо в глаза. Его светлые волосы немного спутаны, а лицо раскрасневшееся от недавних действий. Эму невинно выглядывает из его плеча, и они оба пялятся на меня с ухмылками, что смущает меня ещё больше.       — Что? — невольно вырывается из моего рта, пока я пытаюсь отвести свой взгляд в сторону от столь завораживающих зрачков Цукасы. Он ничего не говорит, лишь прислоняется головой к моему плечу, пока Эму пристраивается с другой стороны. Мне кажется, что я был благословен в дни, когда встретил моих друзей.