Пробуждение встречает Лу вязкой горькой слюной во рту, тяжелой головой и болью.
Сухие губы печет; девушка разлепляет склеенные комками туши веки, щурится от прохладного рассеянного света и с тихим стоном шевелит ногой, от которой по всему позвоночнику расползается болезненная пульсация. Она осторожно приподнимается, пока мозг отчаянно подгружает зависающие мысли, и утопает руками в мягком, пахнущем чем-то до одури знакомым постельном белье.
Которого отродясь не бывало в её жилом блоке.
Лу резко принимает полное вертикальное положение, шипя сквозь сжатые зубы, и промаргивает пелену, застилающую воспаленные глаза; со всех сторон на нее, сияя глянцевыми боками, глядит дорогая деревянная мебель, падает из широкого панорамного окна серый, будто больной солнечный свет. Девушка крутит головой, и залаченные кудри бьют её по щекам; ветерок из приоткрытого окна обдувает покрытую мурашками спину с острыми крыльями лопаток, лижет голые плечи.
Голые?
Плохо гнущиеся пальцы скидывают одеяло, раскрывая белые ноги с черными кляксами синяков и свежими бинтами на левом бедре; впалый живот, осыпанный родинками, простой темный бюстгальтер и черные нити, заменяющие Лу белье, как того требовало вчерашнее платье.
Которое определенно не на ней.
— Крэп… — стонет девушка, падая обратно на мягкую подушку.
Не нужно быть детективом, чтобы догадаться, в чей спальне она находится, и где, очевидно, провела ночь; все вокруг было пропитано Иво, заполнено его запахом, покрыто прикосновениями его тонких пальцев. Наволочка пахнет
его парфюмом — Рид невольно делает глубокий вдох, утрамбовывая его на рецепторах, с треском признавая собственноручно взращенную слабость.
«Не могла же в кого попроще втюриться, — обреченно думает она, наблюдая, как солнце скрывается за бетонными тучами, накидывая тень на ее лицо. — Если уж вляпываться, то по-крупному. Молодец, Лу, наступила в отборное дерьмо».
Слабая улыбка невольной свидетельницей ее мыслей ложится на губы.
«А главное — тебе совсем не хочется с этим бороться», — ведя этот немой разговор в своей голове, девушка заставляет себя вновь приподняться и опустить босые ноги на сияющий гладкий пол. Пальцы поджимаются, обожжённые холодом, однако это ощущение дает толчок, бодрит, словно опохмел после затяжной пьянки. Здравый смысл, силясь вырвать воспоминания из ее раздробленного сознания, бьет под дых короткими вспышками, преподнося одну смазанную картину за другой, заставляя Лу чувствовать волну удушливой неловкости, так не свойственной ей вдалеке от Иво Мартена: вот он бережно обматывает ее бедро новыми бинтами — а она бормочет что-то о блядских обезболивающих, которые портят ей ощущения от его прикосновений; вот он несет ее в свою спальню, пока она сонно требует вернуть ее в свой блок или оставить на диване —
потому что я бешеная, Иво, ты не знаешь, какой опасности себя подвергаешь. Спасать тебя надо не мне, а от меня, слышишь?
А он смеется тихо и искренне — так, что навылет, сквозной в ее этом глупом, таком глупом сердце. Говорит: «Почему-то мне кажется, что с вами я справлюсь, мадмуазель Рид».
«Зря», — успевает подумать Лу прежде чем окончательно отключиться.
Следующее воспоминание вызывает желание ударить себя по лицу, но она сдерживается — ведет растопыренными пальцами по отвратно пластмассовым волосам, громко вдыхая воздух сквозь сжатые зубы.
Она просыпается, когда в комнате удивительно темно и тихо, совсем не так, как она привыкла за годы в жизни в Термитнике — но сознание фонит, не придает значения этой детали. Тело скованно, ткань мешает, и руки привычно стягивают с него одежду, бросая что-то — платье? — за пределы кровати.
С тоской Лу глядит на чистый пол, на котором нет и намека на её вчерашний наряд. Вывод напрашивается неутешительный: в покоях Иво этой ночью вряд ли был кто-то, кроме них двоих — значит, убрал её позорно выкинутые тряпки ни кто иной, как сам Приор.
«Был здесь… Спал? Пришел под утро? Так или иначе, видел меня в неадеквате и стрингах одновременно, — обреченно соображает Рид, испытывая нездоровую отстраненность — словно понятие стыда слишком незначительно для произошедшего, и разум блокирует её смешанные в убойный коктейль эмоции. — Что думает обо мне теперь? Чуть не завалила его в машине, а потом на диване,
угрожала его неприступной инквизиторской невинности…»
В уме непроизвольно всплывает их знакомство с Кеем; тогда она затащила его к себе, уснула, так же разделась во сне, а потом и вовсе выгнала — к счастью, думается ей сейчас. Стоун стал ей прекрасным напарником и другом, и Лу рада, что в списке ее прегрешений нет случайного секса хотя бы с ним.
«Осталось только при Баретти голышом поспать, тогда точно получу ачивку», — мысленно фыркает девушка, нервно и коротко смеется, поднимаясь на ноги. Бегло осматривает роскошную спальню, отмечая приоткрытую деревянную дверь в другом конце комнаты, огромный экран телевизора настолько тонкого, что об него можно порезаться, и красивый крупный светильник, растекающийся по потолку ветвями с плодами-лампочками. Видит прикроватную тумбу из темного дерева, на ней — комплект аккуратно сложенной одежды и — надо же — белую розу.
Чувствует, как губы сами по себе растягиваются в улыбке.
Подходит ближе — осторожно, будто перед ней по меньшей мере бомба, что рванет в любое мгновение, но вот незадача —рвануть здесь может только ее бешено заколотившееся сердце. Рядом с цветком, аккуратно сложенная, лежит записка на настоящей плотной бумаге — и, беря ее в руки, Лу заранее знает, каким почерком будет изложено содержание.
«Надеюсь, твой сон был спокойным. Я предположил, что после пробуждения ты захочешь воспользоваться душем — дверь в конце спальни. Прошу, чувствуй себя как дома. В гостиной твой телефон – как будешь готова, пожалуйста, свяжись со мной.
И, позволь заметить, никакие трудности не способны испортить очарование твоего спящего лица».
Лу ощущает себя пьяной — так сильна оглушающая эйфория, что накрывает ее в момент, когда взгляд мажет по последним буквам, написанным каллиграфически ровно, с лёгким наклоном вправо. Чувства бьют ее под дых, оглушают; она борется с желанием опуститься на колени, закричать, засмеяться, как-то выпустить то пугающе острое, что реагирует на Иво взрывами, коматозным отключением всего здравого и логического, что старается воззвать к ней. Она берет в руки розу, касается бархатными лепестками лица, оставляет ими мазок на щеках, носу. Пахнет едва ощутимо - щекочуще горько и сладко одновременно, и Лу воскрешает этот аромат в памяти, оглушенная стуком крови в ушах.
«А он… такой же? Все эти прикосновения, взгляды, забота — слишком много стараний для простого перепихона. Да и не похож Иво на человека, который хочет одноразово затащить девушку в постель. А что тогда? Какие вообще
отношения могут между нами быть? Он может быть увлечен, даже думать, что влюблен, но я слишком
генетически нестабильна для него», — горько думает Лу, ковыряя ногтем ароматный травянистый стебель. Эти мысли ранят, вскрывают слабые кровоточащие швы где-то за грудиной, что она сама же тайком накладывает в моменты спокойствия, уютного единения — как не делала никогда. Ни с кем.
До него.
Сколько себя помнит, Рид не позволяла себе зависимостей; алкоголь в крови циркулирует часто и много — до тех пор, пока в венах не останутся лишь разжиженные шоты и дешевое кислое виски, но она знает свои границы, чувствует каждый градус, перерабатываемый ее многострадальной печенью. Ей нравится ощущение свободы, заполняющее тело в связке с опьянением, однако контроль всегда при ней — неважно, пьет она в своем блоке под смех друзей или опрокидывает в желудок сомнительные коктейли в клубах. То же и сигаретами — она позволяет себе смолить в минуты особенного душевного раздрая, когда вместе с дымом в серый воздух словно улетают боль, разочарование, уже, казалось бы, атрофировавшиеся в ее черствой сердцевине. А вот нет, смотри — что-то растет там, внутри, что-то живое и теплое, что Мартен бережно поливает, взращивает в ней вместе с душащей надеждой — слабой, полудохлой, но отчаянно борющейся за жизнь.
В этот раз Лу действительно
боится — необходимости в Иво, что она пропустила, позволила опутать свое импульсивное сердце; возможности разрушить то хрупкое, что по осколку собирается между ними; его разочарования, когда он поймет, что она — не более чем винтик в общем механизме, глоток вяжущего дешевого пива, когда вокруг Мартена столько дорогих изысканных напитков.
Она никогда не позволяла себе зависимостей, не давала неуверенности отравлять мысли, а стыду – оставлять румяные следы на лице. Но все это остается в прошлом, за чертой, разделившей ее жизнь на «до» и «после» встречи с Приором Инквизиции.
Девушка вдыхает слабый, но все же настоящий аромат еще живого цветка, касается бутона сухими губами и чувствует, что падает, разбивается, сжимаясь на режущих осколках здравомыслия. Она не станет сдавать назад — возьмет все, что Иво будет готов ей дать, даже если нитки между ними натянет ни что иное, как простая похоть — пускай. Она подпишет контракт с черноглазым инкубом, пусть в конце ее сердце лопнет от боли, повиснет на ребрах кровоточащими ошметками. Страх не уйдет, но поутихнет, спрячется в пыльных углах ее разума вместе с сомнениями, придавленный ее чувствами, ослепленный ее желаниями.
Лу знает, чего и
кого она хочет.
Пальцы сжимают записку, гладят плотную натуральную бумагу грубыми подушечками, аккуратно откладывая ее в сторону вместе с розой. Подхватив одежду, Рид несмело проходит к двери в другом конце спальни, приоткрывая ее и проскальзывая внутрь. Свет загорается автоматически, ослепляет ее теплой вспышкой, пока глаза не привыкают к новому освещению; ей открывается вид на широкую светло-бежевую ванную, в которой можно, по примерным прикидам, искупать всю ее социальную группу. Над ней отполированным до блеска диском висит большая лейка, наверняка подающая воды количеством с маленький водопад.
Комната выглядит до ошеломления дорого, но будто бы
пусто - на красивых полупрозрачных полках стоит лишь пара флаконов с какими-то уходовыми средствами, да чопорно уложена стопка полотенец.
Лу чувствует себя инородным элементом в этой комнате, в этих апартаментах — слишком грязным, бледным,
неподходящим. Словно ее — пыльную крошку асфальта — зачем-то силой пихают в алмазную мозаику, где она невыгодно выделяется своей серой матовостью на фоне общего блеска. Она ловит собственный взгляд в широком зеркале в полный рост — уставший, в ободке воспаленных век. Черные волнистые пряди, похожие на куски пластика, обрамляют ее белое с налетом синевы лицо, прячут остатки тональника, забившегося под линию роста волос; на впалом животе кляксами чернеют родинки, а под коленками наливаются кровью гематомы. Лу аккуратно кладет одежду на темную тумбу, заводит руки за спину; щелкает застежка, и лямки бюстгальтера лениво стекают с ее острых плеч, обнажая округлую грудь со светлыми сосками. Девушка отворачивается от зеркала.
«В таком виде только Приора и соблазнять», — мысленно усмехается она, стягивая белье, и аккуратно перешагивает высокий бортик ванной. Жмет фактурные кнопки на боковой панели, настраивая температуру, отводя в сторону левую ногу, чтобы не намочить бинты, и тёплая вода обрушивается на нее стеной, заливая глаза. Лу замирает, наслаждаясь ощущениями, запускает пальцы в волосы, чувствуя дрожь удовольствия от одной только мысли, что скоро она смоет с себя весь этой слой лака и остатков косметики.
Иво написал, что она может чувствовать себя как дома.
И Лу собирается сполна этим воспользоваться.
***
Мокрые волосы черными гладкими волнами струятся по щекам, обвивают плечи и спину, оставляя темные следы на светло-серой майке; Рид чувствует себя фениксом, возродившимся если не из пепла, то из кучи мусора точно — кожу не сушит, как после душа в ее термитском блоке, где вода напоминает скорее фильтрованную мочу; кожа пахнет не химозными ароматизаторами, а чем-то едва уловимым, невесомо сладковатым. Девушка не сдерживает хулиганскую улыбку и, поднеся запястье со знаком «пси» к лицу, делает глубокий вдох.
Среди немногочисленных флаконов в ванной комнате Иво она видит один, особенно цепляющий взгляд, — прозрачно-коньячный, с красивой крышкой в форме кроны дерева. Осторожно взяв его в руки и не найдя знакомых опознавательных знаков среди переливающихся граней, открывает бутыль, чувствуя дрожь, когда обоняние щекочет его запах – густой смолы, древесной коры, патоки. Лу прикусывает губу, ощущая что-то неопознанное, чужеродное, но определенно приятное – будто легкое возбуждение, предвкушающий трепет. Не задумывается, позволяя паре капель ароматной прохладой скользнуть по тонкой коже руки.
Татуировка словно становится матовее и как-то теряет значение.
Широкие свободные штаны болтаются на тазовых косточках, не беспокоя чуть влажные бинты, боль размеренно и глухо долбит бедро изнутри, но Рид, прислушавшись к ощущениям, оценивает ее как терпимую, не желая рисковать чистотой собственного разума в угоду отсутствия дискомфортных ощущений. Она возвращается в спальню, заправляет разворошенную постель и, подхватив записку с розой, выходит в знакомую гостиную, сразу цепляя взглядом свой телефон на столике у дивана. Подходит, бережно укладывая цветок рядом со статуэткой Атланта, что склоняется к земле под тяжестью небосвода; взяв в руки смартфон, открывает журнал контактов. Палец замирает над строгим «Месье Мартен». В углу желтым горит низкий уровень заряда и цифры «10:17».
«Сказал позвонить, но не уточнил время. Раз я валялась здесь, с ним должен быть Кей. Уместно ли? Будет удобно говорить? А если да, то как — будто ничего не было, и он вовсе не носил меня на руках, не оставлял в своей постели?» — эти вопросы неприятно колют изнутри. Лу не хочет притворяться, словно все это был лишь навеянный обезболами бред, а ее начальник всего лишь проявил таким образом отстранённую благодарность – ни когда ее тело помнит бережные прикосновения его прохладных пальцев, а за закрытыми глазами вспыхивает черный взгляд, на дне которого горят языки пламени — те же, что лижут ее тело, обжигают голые наэлектризованные чувства.
Пока девушка прикусывает изнутри щеку, перелистывая в голове сомнения, телефон в руках неожиданно оживает, будто с издевкой горит буквами, складывающиеся в фамилию источника ее переживаний. Рид негромко усмехается, нажимает на зеленое «Принять».
— Доброе утро, Лу, — говорит Иво, и от звука его бархатного голоса по позвоночнику пробегает приятная дрожь.
«По имени обратился. Кея нет на месте? Знал, что не сплю. Это не совпадение», — думает псионичка, однако удерживается от желания покрутиться, разглядывая углы на предмет камер. Она с улыбкой присаживается на диван, осторожно вытягивая ноги, и спрашивает, не скрывая вмиг ожившую игривость:
— И тебе. Подглядываешь?
Ее слух щекочет его мягкий смешок.
— Давай назовем это… предчувствием.
— Угу. А когда я принимала душ, твое предчувствие было на месте? — фыркает Лу с затаенным весельем, внимательно прислушиваясь к каждому шороху на той стороне звонка — начиная игру, которую, она надеется, Иво поддержит.
— Как и в твоем блоке, санузел находится вне наблюдения, — спокойно отвечает мужчина, но девушка ловит что-то такое в его голосе, что решается нарочито печально вздохнуть:
— Жаль.
Несколько мгновений Мартен молчит, и девушка жалеет, что не видит его лица — зол ли он, озабочен? Чернеют ли его гипнотизирующие внимательные глаза от одной мысли, что она бы не возражала, увидь Иво ее обнаженной в его собственной ванной? Допускает ли мысль,
что, помимо водных процедур, она могла там делать, окруженная его вещами, его запахом? Пусть в этот раз она невинно смывала с себя вчерашний вечер, ей хочется поселить подобную мысль в его голове.
И, кажется, ей удается.
— Лу… — ее имя из его уст звучит как тайна — такая интимная, что произносить можно лишь на выдохе, полушепотом, словно молитву.
«Один-ноль». — Рид прикусывает губу, ощущая легкую тяжесть между бедер от невольного представления о том, что он может смотреть на нее прямо сейчас — хочется сделать что-то непотребное, заставить его вновь позвать ее так — и больше, глубже. Но она сдерживается, не желая вот так сразу раскрывать все карты.
— Кей с тобой? — невинно интересуется Лу, накручивая на палец влажную прядь волос.
— Месье Стоун вышел ненадолго, — отвечает Иво, и его голос снова звучит контролируемо спокойно, но девушка вычленяет в нем едва уловимую нотку мягкости, которую она стала замечать относительно недавно – и исключительно в разговорах с ней,
наедине. — Это еще одна причина, по которой я хотел связаться с тобой именно сейчас.
— Он в порядке? А Даниэль? — спрашивает она, ощущая накатившую вину перед напарником и подругой — после инцидента именно они остались разгребать эту заварушку, к тому же Стоуну приходится работать сегодня, пока она валяется в апартаментах их начальника и посылает ему развратные намеки.
— Да, они не пострадали. Благодаря тебе, — произносит Иво, и Лу хочет спросить о его самочувствии, о том, как и где,
с ней ли в кровати он провел ночь, однако мужчина продолжает:
— Можешь считать, что у тебя есть несколько дней больничного. Фактически, учитывая схожую ситуацию с покушением на приеме у советника Сарду, препараты и рекомендации врача тебе знакомы. Если ты хочешь, я могу распорядиться о машине до твоего дома… — Мартен делает недолгую паузу. — Или же я бы предложил еще один вариант.
Девушка заинтересованно склоняет голову.
— И какой же? — задает вопрос, и неконтролируемая улыбка бесхитростно скользит в ее голосе, выдавая интерес, осторожное предвкушение.
— Останься у меня. Мне было бы приятно, составь ты мне вечером компанию за просмотром фильма. — Иво честен, деликатен. Лу знает — откажись она, и он никогда не стал бы давить, позволил бы ей упорхнуть зализывать свои раны.
Но Рид никогда не была так уверена в своем ответе, как в этот момент:
— С удовольствием, — отвечает искренне, не флиртуя и не юля.
«Настоящее свидание, надо же. И в этот раз рядом будет он, а не мои молчаливые догадки». — В том, что инициатором ее одиночного похода в оперу и планетарий был именно Иво, Лу почти не сомневается, однако оставлять этот вопрос открытым она не планирует — добьется признания если не сейчас, то сегодня вечером.
Не словами, так губами.
— Рад слышать, — говорит Иво, и звучит это так просто и честно, без налета напускной вежливости и пафоса, что сердце девушки как по команде ускоряет темп. — Как и прежде, мои слова в силе: чувствуй себя как дома. Кухня, библиотека, телевизор — все в твоем распоряжении. Если что-то нужно, напиши мне.
— Спасибо, — выдыхает Лу, желая выразить благодарность за все — заботу, участие, внимание к ней, которого, как оказалось, ей чертовски не достает. Она вновь чувствует свою уязвимость, слабость перед этим высокостатусным красивым мужчиной — и позволяет ей существовать, зная, что попытка бороться приведет лишь к поражению.
Однако Лу ни была бы собой, если бы позволила разговору закончиться столь целомудренно.
— Иво? — негромко окликает она, чувствуя зарождающееся тепло между ребрами.
Он вопросительно зовет ее по имени, и псионичка как бы невзначай интересуется, внутри, однако, замирая в легком страхе ошибиться:
— А эту розу ты тоже поцеловал?
Она слышит короткий смешок — столь ощутимый, что она будто чувствует его слегка зарумяневшейся скулой.
«Один-один, засранец».
— До вечера, Лу, — ее вопрос остается без ответа, однако по его интонации она понимает все без слов – ее догадки оправдываются, и напряжение растворяется, оставляя после себя что-то бурлящее, концентрированное и не сразу опознаваемое.
Кажется,
счастье.
Прощаясь, она невольно бросает взгляд на белый цветок, думая с ухмылкой:
«Это все, конечно, очень мило, но лучше бы ты поцеловал меня».
