Мои любимые истории.

Персонажи: Тула. Примечание: Время действия - март 1943-го года. В нем никогда не было жалости к врагам. Не было того славянского всепрощения к людям, кем бы они ни были, любви к ближнему, да и к дальнему. Даже Псковский, уж насколько он любил драки, войны и чужую кровь на своих руках, умел и мог прощать. А Тула не мог, да и не горел желанием. На войне он сильно изменился. Из приветливого, ехидного любителя долгих чаепитий с семьей он превратился в нелюдимого, молчаливого и жестокого парня, у которого был только один способ расправы с врагом: выстрел прямо в голову. Он знал, что братья, да и сестры, на войне продолжают оставаться людьми. Они шутят, поют, рассказывают истории у костра, что-то мастерят в перерывах между атаками, когда ветер завывает за пределами палаток, а холод пробирает до костей. Они пишут письма друг другу и любят получать их, буквально скачут от счастья, когда приходит почтальон. Каждое письмо по-особенному приятно, каждое письмо отличается от предыдущего, но в каждом только хорошие новости. Туле письмо пришло лишь однажды, от Московской. Короткое, в несколько строчек, где она благодарила его за героизм и просила отдохнуть, не рваться в бой сразу, иначе это будет во вред ему. Письмо, пахнувшее бумагой, машинным маслом, порохом и женской заботой. Ответ он так и не написал. Не знал, что писать, а само письмо выкинул. Такая любовь растравляла, заставляла чувствовать, пробуждала совесть и любовь к людям. А на войне такие чувства никому не нужны. Ходить в разведку с Брянским было не самым лучшим призванием, но одним из веселых. Партизану от Бога не нужны были напарники, поэтому он быстро убежал вперед, поручив важное и ответственное задание: сидеть и ждать его. Тула и не возражал, садясь на небольшое упавшее деревце и выдыхая изо рта тонкое облачко пара. Был уже март, однако снег лежал в лесах, хрустя и скрипя под подошвами сапогов, небо было закрыто пеленой серых и белых облаков, а солнце сияло блекло и тускло. Делать было нечего, но уходить с места, где сказали ждать, было чревато. Брянского не найдешь, пока он сам не покажется, поэтому можно случайно испортить ему вылазку. А он этого ой как не любит. В лесу было скучно, но можно было развлечь себя такими интересными делами, как разборка и сборка пистолета. Металлические детали были затерты песком, чтобы не появлялись блики от солнечных лучей, темный пластик ручки был обшарпан и в одном месте даже треснул. Пистолеты многое пережили, от многого спасали, были настоящими друзьями. В отличие от людей. Но тихих посиделок не получилось. Где-то зашуршала ветка дерева, раздался легкий скрип. Конечно, скорее всего это был маленький зверек, также сильно боявшийся людей с оружием и голодными глазами, но в лесу надо было быть настороже. Никто не мог гарантировать того, что здесь безопасно. Тула молча встал, осторожно беря один из пистолетов и покрепче сжимая пальцы на рукоятке. У него были не слишком широкие ладони, длинные пальцы, поэтому обычные пистолеты были ему не удобны. У него были свои, со звездочкой - символом завода, и буквой "Т", нацарапанной гвоздем на дне пистолетного магазина. Который был очень юмористичен и иногда выпадал. Это был его личный сорт юмора, который никто не понимал, но который иногда разбавлял его черные будни. Хотя улыбался туляк исключительно в своем воображении. Он уже и забыл, как это делать по-настоящему. Видел, как смеялись и улыбались другие солдаты, но не мог повторить. Губы постоянно опускались, возвращая прежнее мрачное выражение лица, а смех был просто кашлем, вырывавшимся из плоской груди. Осторожно отодвинув левой рукой кусты, стараясь делать так, чтобы сухие ветки не трещали слишком уж громко, Тула сделал шаг вперед, надеясь, что шорохи либо послышались ему, либо правда принадлежали зверьку. У него бывало иногда такое состояние, когда все вокруг казались врагами, даже братья. Благо, это очень быстро проходило. На небольшом куске чистого от кустов пространства не был никакого зверька. Но зато была немецкая каска, с дырой от пули в районе висков. Снег под каской окрасился в красный, свалялся и был взрыт. Полосы розового от крови снега тянулись к краю небольшой поляны. - "Снег выпал ночью. Где-то свежий труп. Он не мог сам отползти, ранение в голову всегда смертельно. Есть кто-то еще..."- мысли были короткими, четкими, редкими. Будто кто-то печатал на печатной машинке, делая большие паузы. Он и говорил также, коротко, отрывисто, безэмоционально, если говорил вообще. С каждым днем лимит слов уменьшался и уменьшался. Были дни, когда он не говорил вообще. Но все-таки нельзя было просто так оставлять проблему куда-то уползшего трупа с дырой в левом виске. Как минимум, интересно посмотреть, далеко ли он уполз. Как максимум, с трупа всегда есть что взять. Одежда, деньги, еда, какие-то интересные вещички, патроны, оружие. Немецкое было другим, неудобным для руки, слишком холодным. Может потому что подбирали его тогда, когда остаточное человеческое тепло не могло согреть металл. По кровавым полосам идти было легко - Брянский всех, кто хотел и умел слушать, мог научить основам слежки. Как понять, где кровь свежее, как замаскироваться в лесу зимой или летом, как сымитировать пыль в старых домах, чтобы тебя не нашли - у него были глубокие познания, которые позволяли ему прятаться везде и всюду. Ну и, конечно, его магия. Но у Тулы не было магии. Было только упрямство в достижении цели и умение быстро соображать. Кровь кончилась, или окончательно смешалась с сероватым мартовским снегом, около небольшого деревца. Ветки были сломаны, почти все на высоте человеческого роста, вокруг дерева валялись иголки. Кто-то нагло общипал молодую елочку, стараясь пережить холодную ночь в лесу. По иголкам тоже можно было идти, и хоть взрытый везде снег мешал этому действу, обмануть у него не получилось. Тула, позабыв о том, что его просили сидеть на месте и не двигаться, с некой ноткой любопытства в пустом ледяном сердце пошел по следам иголок. Труп уже остыл окончательно и кровь перестала литься из головы. Глаза были закрыты чьими-то руками, а ладони умершего сложены на груди, как у статуй ангелов, что ставят на кладбищах. Значит, где-то рядом был живой. Слабый, не хватило сил похоронить товарища, но готовый продолжать бороться за свою жизнь. Мужчина спал. Он просто спал на подстилке из молодых еловых лап, прислонившись к поваленному дереву с дырами от пуль. Спал посреди войны невинно и чисто как ребенок. Светлая кожа, статный рост, широкие плечи и светлые волосы - истинный немец, они там заботились об этом. Тула поморщился. В их армии прежде всего обращали внимание на то, чтобы человек был. А кто он, откуда, как выглядит - уже без разницы. Он есть и на том спасибо. - "Проспать смерть. Забавно",- оценил туляк эту ситуацию, поднимая пистолет и взводя курок. Оружие сухо щелкнуло, пружинки встали на место, пистолет едва заметно вздрогнул, возвещая о том, что все готово к очередной смерти. Немец дернулся, проснувшись от резкого в лесной глуши звука, открыл сонные серые глаза. И тут же испуганно вздрогнул застыв. В его глазах читался страх, огромный страх за свою жизнь, горечь от того, что смерть пришла так быстро и неожиданно, какая-то робкая надежда на то, что это все сон. Он не двигался, хотя оружие лежал рядом с ним на еловых ветвях, только дышал тяжело и редко. - Спокойной ночи,- голос казался хриплым после долгого молчания, таким же низким, уже растерявшим некогда бархатистые нотки, которые так нравились девушкам при императорском дворе. Выстрел прогремел, казалось, на весь лес, заставив зверей и людей испуганно шугануться. Закаркали вороны, в воздух взвился легкий дымок. Труп осел на землю, из дыры между глаз лилась кровь, бурлила, вытекая изо рта и носа, мочила чужой автомат и белый снег. Тула убрал пистолет в кобуру, мельком глянув на трупы, и пошел обратно к тому месту, где его оставили ждать великого партизана, наверняка тоже перепугавшегося от выстрела. Там все было также, ничего не изменилось. Солнце блекло и тускло светило с неба, беловато-серый снег под ногами приминался и скрипел, а животные испуганно молчали. В магазине пистолета стало на один патрон меньше, а в армии врага - на одного человека меньше. Тула сел на поваленное деревцо и подпер щеку ладонью, ожидая ушедшего напарника дальше. В нем никогда не было жалости к тем, кто заставляет его и его семью страдать.